В своем предостережении охотник оказался прав — к тому времени, когда был готов завтрак, в желудке мало-помалу, сперва незаметно, скопилась острая горечь, при каждом глотке серебряной воды норовившая выскользнуть наружу. Весьма умело зашитые порезы дергало под повязкой болью, едва ли менее сильной, чем прежде, отдающейся в мозгу и взрывающей перед глазами сотни цветных осколков; звон снова водворился в голове, трещавшей, словно перегревшийся глиняный жбан, и сходство еще более усиливал постепенно, но все более явно разгорающийся жар.
Напротив Ван Аллена и Бруно, за обе щеки уплетающих поданную им снедь, Курт сидел понуро, подперев голову рукой и стараясь без нужды не шевелиться — по каждой мышце тела расползалась глухая ломота, точно вчерашний день целиком был проведен на плацу под надзором неумолимого истязателя-инструктора.
— Когда я буду в состоянии жить? — уточнил он и поморщился от звука собственного голоса, ударившего в виски и лоб; охотник передернул плечами:
— Сложно сказать. По опыту — должен бы через полдня. Хотя ты, я смотрю, парень крепкий — обыкновенно всех выворачивает наизнанку, да и лежат в лежку… Ты, быть может, очувствуешься часа через три. Останешься здесь. Твой помощник пусть будет при тебе — если сейчас кто-то захочет сделать так, чтобы тебя не стало, ты активно возразить будешь попросту неспособен. К телеге этого проповедника пойдем мы с бродячим воякой в охране и Карл с Феликсом носильщиками.
— Спорить не стану, — согласился Курт, отпивая очередной глоток мерзко теплой воды, и сжал губы, пережидая новый приступ тошноты. — Толку с меня чуть.
— Я бы взял и маменькиного сынка — все ж лишние руки… — проговорил Ван Аллен неспешно, пристально глядя на то, как Хагнер, в две минуты изничтоживший принесенное ему кушанье, поднимается вслед за матерью по лестнице. — Сегодня (вам не кажется?) он как-то разом выздоровел. Не потеет, со стула, как прежде, не падает, грудь не хрипит…
— Тоже крепкий парень, — отозвался Бруно. — В его возрасте болезни или валят всерьез, или проходят быстро. Кроме того, я оплатил Альфреду печь, и сегодня он впервые спал в теплой комнате.
— Может быть, может быть, — отстраненно согласился охотник, отодвигая от себя опустошенную тарелку, и неспешно поднялся.
— Что-то не так? — не слишком удачно скрывая настороженность, уточнил Бруно, и тот неопределенно качнул головой:
— Не знаю… Прежде чем оставлять вас одних в этой теплой компании, хочу разрешить пару возникших у меня вопросов. Не скажу сейчас, каких; не желаю понапрасну мутить воду, сперва кое-что проверю.
— Что?
— Так скажем — у меня появились некоторые нехорошие подозрения… Скажи вскипятить еще воды. Пускай он пьет, пока назад не полезет, и смени ему повязку.
— Повязка подождет, — возразил Курт, когда охотник покинул трапезный зал, и, опершись подрагивающей рукой о стол, тяжело поднялся, прислушиваясь к себе и пытаясь понять, насколько он способен держать вертикаль. — Понимаю, что тебе приглянулась Амалия, что парнишка тебе по сердцу, но — постарайся не хвататься за оружие без крайней нужды. У меня тоже появилось одно неприятное подозрение.
— Неужто он догадался? — напряженно пробормотал помощник, глядя вслед ушедшему. — Но как?
— Я на его месте догадался бы тоже, а с чего бы нам полагать Яна настолько тупей меня?
— С того, что ты понял, что к чему, еще вчера, а у него пока лишь только подозрения.
— Я обязательно продолжу принимать от тебя лавровые венки, — вздохнул Курт, осторожно двигаясь к лестнице. — Только после — если сейчас Ян не поднимет шума, и вся эта братия, собравшись кучей, не закончит то, что начал наш мохнатый приятель.
— Думаешь, поднимут руку на инквизитора?
— И опустят, — серьезно согласился он, понизив голос, когда на них обернулся Карл Штефан. — Посему — будем надеяться, что меня хотя бы не срубит в беспамятство; если не отбиться, так, быть может, сумею хотя бы отбрехаться… Идем.
Ступени лестницы, когда Курт двинулся вперед, показались вдвое выше, стена, о которую он опирался, словно уплывала из-под ладони в сторону; горечь в желудке подобралась к самому горлу, и от любого движения по всему телу в голову словно простреливала молния. Лестница все тянулась и тянулась, кажется, становясь все длинней и длинней, и заставить себя поднять ногу для следующего шага было все труднее с каждым мгновением. Ступени кончились, когда из-за поворота коридора донесся испуганный голос Амалии и громко хлопнула дверь. Зажмурившись, чтобы хоть немного изгнать из головы боль и цветных мошек, Курт приостановился, переводя дыхание, и снова пошел вперед, пытаясь ускорить шаг.
— Ну, Бруно, самое время начать молиться, — выговорил он тихо, толкнув створку двери в комнату Хагнеров.
Макс застыл у дальней стены, напрягшись, точно перед прыжком, Амалия, бледная, словно снег за окном, неотрывно смотрела на руку Ван Аллена, стоящего у порога — ладонь охотника лежала на рукояти железного меча, висящего у пояса.
— Какого черта ты тут забыл? — не оборачиваясь, поинтересовался тот, когда помощник, войдя следом, закрыл за спиною дверь. — Ты вообще должен лежать в постели.
— Не думаю, что сейчас самое подходящее для этого время, — возразил Курт, медленно обходя его стороной и шаг за шагом приближаясь к Хагнеру. — Что тут происходит?
Амалия молча сжала губы, пытаясь не заплакать, подняв на него дрожащий взгляд, и Ван Аллен вздохнул:
— Впрочем, может, и хорошо, что ты здесь. Это по твоей части.
— Что именно? — царапая горло каждым звуком, уточнил он; тот кивнул:
— Сейчас все поймешь… Этой ночью, когда все сбежались на шум, эти двое продолжали спать, как убитые. Никто не появился — ни она, ни мальчишка. Потом я решил — проснулись, но не стали выходить, испугались. Но. Позже, ближе к утру, Мария кое-что мне рассказала. Когда мы выгнали ее снизу, она, понятное дело, тоже испуганная, решила постучаться в комнату к ним — ей было страшно оставаться одной. И — знаешь что? Они не открыли. Не «не впустили к себе» — за дверью просто-напросто была тишина. Если бы они проснулись на стук и не захотели открывать, хоть что-нибудь, да сказали бы, верно? Так что ж — спали? Никто не сможет продолжать дрыхнуть, когда к тебе в дверь ломится испуганная девица, жаждущая общения.
— Бывает всякое.
— Да? — усмехнулся тот. — Однако сегодня утром, когда мы повстречались с вервольфом снаружи, когда вернулись — они оба явились уже через минуту. Примчались, как на пожар, хотя шума и криков, скажу, было куда меньше. И последнее. Я надеялся постоять под дверью и послушать, о чем будут говорить — после завтрака они ушли как-то уж больно поспешно… Я даже не успел как следует пристроиться и в первые же мгновения услышал главное. Знаешь, что они стали обсуждать тотчас, как только вошли? То, что нельзя навесить на него столько железа незаметно для всех нас.
— Вот как, — отметил Курт неопределенно, сделав еще два шага и оказавшись между ним и Хагнером; охотник нахмурился:
— И все? И это все, что может сказать инквизитор при исполнении, узнав, что в соседней с ним комнате обосновался оборотень?! Это я слышу от знаменитого Молота Ведьм?! Мальчишка — вервольф, доходит это до тебя?!
— И что же, по-твоему, он делал этой ночью?
— Откуда мне знать! Бегал под стенами, пытаясь вместе со своими приятелями вломиться внутрь!
— И для этого, уже будучи внутри, вышел наружу?
— Что-то я тебя не совсем понимаю, — раздраженно бросил Ван Аллен. — Ты сомневаешься в моих выводах или…
Он вдруг запнулся, оборвав самого себя на полуслове, и замер, переводя все более мрачнеющий взгляд с Курта на по-прежнему молча стоящего поодаль Хагнера.
— Ах, черт… — выговорил охотник, наконец, отступив на полшага назад. — Поверить не могу… И давно ты знаешь?
— Этой ночью, — не ответив, сообщил Курт, — Макс был в дальней комнате — той самой, из окна которой мы с Бруно обороняли запасную дверь. Он провел там все время с вечера до утра и никакого отношения к происходившему не имел.
— Давно ты знаешь? — повысил голос Ван Аллен; он вздохнул.
— Со вчерашнего дня.
— Невероятно, — засмеялся тот нервно. — Просто невероятно… Ты знал, что среди нас зверь, и молчал? Да что ж здесь — все скопом с ума посходили?
— Присядь, — предложил Курт, кивнув на табурет у стола, отчего комната перед глазами едва не опрокинулась вниз потолком.
— К черту! — отрезал охотник, сжав лежащую на рукояти ладонь в кулак. — А ты — лучше отойди. Не знаю, что сейчас творится в твоих мозгах, но, боюсь, в твоей неспокойной жизни по голове тебе доставалось слишком часто.
— Майстер Гессе…
— Все будет хорошо, Амалия, — успокаивающе отозвался Курт.
— Ян, не пори горячку… — начал помощник, и Ван Аллен рявкнул, не оборачиваясь:
— А ты заглохни!
— Помолчи, Бруно, — согласился Курт, продолжая стоять на месте. — А ты не пори горячку.
— Он тварь, — произнес охотник с расстановкой, словно втолковывая некую прописную истину неразумному ребенку. — Зверь.
— Я вижу человека.
— Однако этой ночью, как я понимаю, не видел.
— Спорить не стану.
— Тогда почему ты… Какого черта!
— Присядь, — повторил он, и Ван Аллен снова потребовал, не убирая ладони с рукояти:
— Отойди.
— Я стою между ним и тобой, — заметил Курт, стараясь не кривиться от режущей боли в голове и тошноты, подступающей к горлу все назойливей. — Как полагаешь, это потому, что по первой же твоей просьбе я скажу «ах, да, конечно» и уйду?
— Уйдешь, — подтвердил тот и, когда Бруно, стоящий у двери, сделал шаг вперед, прикрикнул: — Стоять и не рыпаться, или не посмотрю, что монах!.. Отойди.
— Нет, — возразил он коротко.
— Я все равно пущу зверенышу кровь.
— Значит, для этого тебе придется пройти сквозь меня.
— Готов сдохнуть, спасая твари жизнь?
— Проверь, — предложил Курт, и тот вздохнул.
— Да я тебя сейчас плевком перешибу, — почти с состраданием произнес Ван Аллен. — Ты же на ногах еле стоишь. По-хорошему прошу: уйди с дороги.
— И что тогда будет? — уточнил Курт, по-прежнему не двигаясь. — Убьешь его? Мать поднимет крик; придется упокоить и ее. Я не позволю тебе этого сделать, а значит, надо будет отправить на тот свет и меня, а поскольку в живых останется свидетель твоих славных дел — и моего помощника тоже. Женщина, ребенок, инквизитор и монах; хороший набор подвигов для истребителя человекоубийц.
— Пусть кричит, — согласился охотник. — Чай не оглохну. Ты? Тебе сейчас будет довольно одного тычка, чтоб свалиться и еще долго не подняться. Это даже не засчитают как покушение на инквизитора, когда узнают, в чем было дело. Ну, и помощник твой мне в этом случае не помеха и не преграда. Отойди. Больше просить не буду.
— Так не проси.
Ван Аллен двинулся вперед, и он шагнул навстречу, пытаясь собрать себя в кулак и впрямь не завалиться от первой же оплеухи.
— Да ты шутишь, — усмехнулся тот снисходительно, попытавшись отодвинуть его в сторону.
Руку со своего плеча Курт сбросил рывком и толкнул охотника в грудь, вынуждая отступить. Памятуя о собственной слабости, в этот толчок он попытался вложить как можно больше силы и понял, что недооценил себя, лишь когда тот, пошатнувшись, едва не упал, сделав два шага назад.
— Значит, вот как, — констатировал Ван Аллен тихо и метнулся вперед.
Бруно, попытавшегося напасть со спины, он ударил локтем в ребра, с силой толкнув, помощник отлетел назад, не успев развернуться в тесной комнатушке и с грохотом врезавшись спиною в дверь, и Амалия взвизгнула, вжавшись в стену. От удара в голову Курт увернулся, на миг позабыв о дурноте и боли, и лишь вновь взорвавшиеся разноцветные созвездия, затмившие взор, помешали ударить в ответ с должной точностью. Правая рука вслепую наткнулась на вязку свитера, он стиснул пальцы в кулак, ухватившись за толстую шерсть, рванул влево и поддал ладонью вслед, опрокинув охотника на пол. Покачнувшись и едва не повалившись следом, Курт шагнул в сторону, опершись о столешницу дрожащей рукой, плохо видя сквозь цветной туман, как Ван Аллен поднимается, глядя на него свирепо и явно готовясь броситься снова.
— Хватит, Ян, — выговорил он тяжело. — Уж кому, а нам с тобою драться глупо. Может, мы, наконец, поговорим?
— Надо ж, — усмехнулся тот недобро, прижав ладонь к ссаженной о доски пола щеке. — И впрямь двужильный… «Поговорим»? О чем, черт возьми? О чем здесь можно говорить?!
— Хороший вопрос, — согласился Курт, стараясь не показать того, что ноги готовы вот-вот подогнуться, а перед глазами, мешая видеть, по-прежнему висит радужная пелена. — Тебе не кажется странным или интересным тот факт, что я с моей репутацией — и вдруг прикрываю его? Не интересно узнать, что происходит? Любопытство хотя бы не одолевает?
— Еще как; и ты, несомненно, все это расскажешь — после, когда я закончу, а сейчас — отойди. В следующий раз буду бить всерьез.
— Положим, я отойду, — предположил он, — и что дальше? Вот так просто подойдешь и перережешь ему глотку? Вот так, на глазах у его матери, убьешь безоружного мальчишку, который не оказывает тебе никакого сопротивления?.. Брось, Ян. Я бы смог. Ты — нет.
— Проверим? — криво улыбнулся тот.
— Если у тебя таки поднимется рука, — продолжил он уверенно, — ты знаешь: уснуть спокойно ты больше не сможешь. Через год, через десять лет ты будешь это видеть всякий раз, как закроешь глаза. Думать будешь о том, что стал на шаг ближе к истребляемым тобою тварям. Готов стать таким же, как они, Ян? Оно того стоит?
Дверь позади него распахнулась от удара, едва не отбросив снова на пол стоящего рядом Бруно, и на пороге возник фон Зайденберг с обнаженным оружием в руке.
— Почему крики и шум? — спросил он и запнулся, увидя оцарапанное лицо охотника. — Что происходит?
— Как вовремя, — заметил Ван Аллен с неуверенной усмешкой. — Быть может, скажешь им?
— Скажет — что? — уточнил тот, когда Курт не ответил, и охотник подбодрил:
— Давай, Молот Ведьм, гордость Конгрегации. Скажи.
— Вложить камень в чужие руки — это хороший выход, Ян, — отозвался он, наконец. — Вот только последствия будут те же самые.
— Что тут происходит? — повторил рыцарь уже настойчивей.
Ван Аллен, помедлив, перевел взгляд на Амалию, на Хагнера, по-прежнему молча и недвижимо стоящего у стены, и, вздохнув, расслабил сжатую в кулак ладонь.
— Пусть скажет, — произнес он с подчеркнутой издевкой, — пусть при всех, в открытую признается в том, что без охотников Инквизиция погрязла бы во всевозможной нечисти, и что сами они нихрена не способны сделать.
— Не стану спорить, что ваша помощь весьма существенна, — в том же тоне отозвался Курт.
— «Существенна»? Да вы нам в подметки…
— Господи, вы что — спятили оба? — зло оборвал его фон Зайденберг, толчком загнав меч обратно в ножны, и развернулся, бросив уже за дверью: — Мальчишки! Нашли время!
— Спасибо, — шепотом вымолвила Амалия, когда дверь за уходящим закрылась, и охотник вскинул руку:
— Молчи. Благодарить рано — я еще ничего не решил.
— Полно тебе, Ян, — с облегчением опустившись на табурет, вздохнул Курт. — Когда ты ворвался сюда, в аффекте и на взводе — быть может, и сделал бы то, о чем после пожалел бы; но не теперь.
— То, о чем после явно буду жалеть, я сделал сейчас, — буркнул Ван Аллен, медленно пройдя к столу и усевшись напротив. — Сядьте, — кивнул он Хагнерам и махнул рукой Бруно: — И ты сядь, не маячь у меня за спиной. Как показала практика, это небезопасно.
За тем, как оппоненты рассаживаются, он следил, хмуро сдвинув брови, и заговорил снова, выждав несколько мгновений тишины:
— Итак; я слушаю. Почему инквизитор не просто попустил существование твари по соседству, но и защищает ее?
— N. e. i. corpus delicti[38], — пояснил Курт, опираясь о стол локтем и прижимая ладонь к трещащему лбу. — Убивать же за слишком высокий рост, прыщ на носу или излишнюю мохнатость не в правилах Конгрегации.
— Он никого еще не тронул, — начала Амалия, и Ван Аллен снова воспрещающе поднял руку, оборвав:
— Ты лучше молчи; просто сиди и молчи, пока не спросят, не провоцируй. А тебе, Молот Ведьм, я замечу, что основное слово здесь «еще». Для начала, это не доказано, но даже если допустить, что парень до сих пор не запустил ни в кого зубы, это не означает, что он не сделает этого впредь. Да о чем я вообще! он это просто сделает. Сегодня или завтра или через год — но это будет.
— Почему ты так уверен? — пожал плечами он. — До сих пор слабыми силами одной женщины этого удавалось избегать; по-твоему, силами Конгрегации это будет сделать сложнее?
— Та-ак, — протянул охотник, бросив короткий взгляд на Хагнера. — А я-то намеревался спросить, что ты с ним собираешься делать… То есть, я правильно тебя понял? Ты намерен вытащить его из этого трактира живым и невредимым, чтобы передать своему начальству? И — что? Надеешься приручить?
— Довольно говорить о нем, точно о бродячем щенке, — тихо потребовал Бруно, и тот с готовностью кивнул:
— Ты прав, он не бродячий щенок. Он волчонок — который уже через пяток лет вырастет во взрослую тварь. И, хочет он того или нет, начнет убивать.
— Кто-нибудь пытался опровергнуть эту теорию? Сомневаюсь. А то, что не отразило предъявленного опровержения, полагать бесспорным нельзя.
— Зверь внутри будет требовать этого; и он станет слушать своего зверя, а не людей вокруг себя. Парень взрослеет, и в его возрасте даже обычные, простые смертные подростки начинают вытворять невесть что, а такие, как он, сдерживать собственную злобу не умеют и не считают нужным — несознательно, инстинктом чувствуют, что это их сущность, а к чему спорить с сущностью? И спорить он не будет.
— Остается поблагодарить Бога за то, — заметил Курт, — что Он одарил парня столь впечатлительной, незлобивой и крайне добросердечной матушкой, под чьей опекой вырасти задиристой лютой бестией было крайне проблематично.
— И ты полагаешь, этого довольно?.. Послушай, — вздохнул Ван Аллен, помедлив, — ну, подумай. Простая statistica: не может быть, чтобы ни разу за всю свою жизнь он не сделал ничего подобного, как за ним ни следи. Сколько живут, такие, как он? Знаешь?
— И сколько?
— Переваливают далеко за век, если не попадаются и если ведут правильный образ жизни. А знаешь, что есть для такой твари правильный образ жизни? В том числе и правильное питание. А теперь, Молот Ведьм, догадайся, что это означает. Без этого радости жизни не столь долговечны — лет восемьдесят, быть может, или девяносто… Посмотри, какой задумчивый вдруг стал взгляд, — усмехнулся он, кивнув на Хагнера, по-прежнему не произнесшего ни слова. — Наверняка уже начал продумывать, что ему важнее — лишние лет тридцать пять бытия или чистая совесть.
— Это достоверно?
— И еще как, — неприязненно произнес Ван Аллен. — Попадались вам когда-нибудь члены тайных сообществ, промышляющих поеданием человечины — только настоящие, а не те, что сознавались в ваших теплых объятьях от безысходности? Они сохраняют здоровье и силу вплоть до преклонных лет, да и наступают эти преклонные года у них очень и очень не скоро — надо объяснять, почему?.. И эти твари, как настоящему хищнику и положено, печенкой чуют, что за пища им требуется для тех же целей. Стриги, заметь, тоже не пробавляются животной кровью — цедят человеческую, только тогда они набираются достаточно сил.
— Интересно, — задумчиво произнес Курт, бросив взгляд на застывшую в ужасе Амалию и мрачного, как ночь, Хагнера. — Упомянутые тобою члены каннибальских тайных сект упоминали на допросах, что человеческое мясо по вкусу весьма близко к постной свинине. Наверняка и состав схожий, а стало быть, это вещи относительно взаимозаменяемые.
— Ты впрямь намерен держать его на поводке, подкармливая свиными отбивными? И ты думаешь, он на этом успокоится? Его сорвет — рано или поздно. Когда-нибудь (хоть когда-нибудь!) он сделает это, а остановиться после уже не сможет и не захочет.
— Стало быть, хорошо, что он будет под нашим надзором, если это и впрямь произойдет.
— Да ты что — серьезно? — оторопело понизил голос охотник. — Ты намерен позволить ему спокойно людей жрать во имя Господне?
— Я, — терпеливо пояснил Курт, — намерен сделать так, чтобы парень не стал чудовищем, которым ты его мнишь. Намерен сделать все для того, чтобы нуждающийся в помощи ее получил. Чтобы, в конце концов, человек, никакого преступления в своей жизни не совершивший, не расплачивался за злодеяния других.
— Ну, предположим, так. Предположим, у вас это получится. Или вам покажется, что получилось — что вы намерены с ним делать тогда? Отпустить на волю, точно излечившегося душевнобольного?
— Воли ему не видеть, — согласился он и, уловив взгляд охотника, брошенный на молчаливого Хагнера, кивнул: — Он это понимает, Ян. И сам знает, что без надзора ему долго не протянуть. Разумеется, когда он войдет в пору полной сознательности, некоторая свобода действий ему будет предоставлена, однако без присмотра вовсе оставаться он не будет. Как, собственно, и любой в Конгрегации.
— «Любой в Конгрегации»… — повторил тот медленно. — Я не брежу, у меня нет проблем со слухом? То есть, ты хочешь сказать, что взял его на службу? Вот так запросто, точно метельщика нанял?
— Оцени, — заметил Курт серьезно. — Сейчас ты узнал информацию, которая будет ведома, кроме здесь присутствующих, еще дай Бог троим-четверым в Конгрегации.
— Я в восторге от оказанного мне доверия, — согласился тот мрачно. — Особенно учитывая тот факт, что у тебя нет выбора, и именно от меня сейчас зависит, что будет с твоим новоявленным подопечным. Мне стоит всего лишь крикнуть погромче, чтобы твои грандиозные планы пошли прахом. Или не следить за языком в будущем.
— Припомни наш разговор, Ян, — попросил Курт настойчиво. — Припомни волка, о котором ты мне рассказал. Я лишь хочу сделать то же самое. Согласись: убить парня просто за то, что он уникален — несправедливо; отпустить его на все четыре стороны — немилосердно, по отношению к нему же самому в первую очередь. Что, по-твоему, я должен сделать еще, кроме как попытаться примирить его с окружающей действительностью, а действительность — с ним?
— У вас не получится, уясни ты это… Ну, а ты-то сам понимаешь, что выхода у тебя нет? — вдруг обратясь к Хагнеру, осведомился охотник. — Ты осознаёшь, что тебе одна дорога — к тебе подобным? Не смотри на него, — одернул он строго, когда тот скосился на Курта. — Говори сам за себя. Ты в самом деле полагаешь, что сможешь стать человеком?
— Я хочу этого, — не сразу ответил тот. — Я не хочу той дороги.
— Однако понимаешь, что это неисполнимо?
— Кто так сказал? — возразил Хагнер уверенней, подняв к нему глаза и уже не отводя взгляда. — Никто не пытался это опровергнуть. Никто до сих пор не пытался что-то изменить. Я — попытаюсь. И я буду не один, а значит, шансы на успех больше.
— Ты думаешь, что тебя станут носить на руках, нянчиться и беречь, как зеницу ока? — вкрадчиво уточнил Ван Аллен и наклонился ближе, упершись в столешницу локтями. — Хочешь, я расскажу тебе, что будет с тобой, если все это закончится, и ты доберешься живым до его начальства? Тебя заточат в каком-нибудь далеком монастыре в глухом подвале, раз в месяц запирая в клетке. Ты будешь единственной живой и здоровой тварью в руках Инквизиции, и уж они-то такого шанса не упустят. Тебя будут колоть, резать, бить, испытывать сталью, серебром, железом, огнем, ядом, черт знает чем еще, дабы проверить, что на тебя воздействует и как. И, смотри-ка — Молот Ведьм мне не возражает, не обвиняет меня в том, что я пытаюсь переврать его благие намерения, очернить такую милосердную и благочестивую Конгрегацию. Что это значит? Что я прав. Ну, как тебе такое будущее, парень?
— Лучше, — отозвался тот, — чем, проснувшись поутру, обнаружить подле себя обглоданный скелет девицы, с которой уснул накануне.
— Говоришь то, что Молот Ведьм хотел бы услышать, — констатировал охотник, распрямившись. — Строишь из себя саму невинность.
— И чего же я, по-вашему, хочу этим добиться? Расположить к себе следователя, чтобы натравить его на вас и тем спасти себе жизнь? Просто отбрыкаться от смертной казни? Или получить от Конгрегации в будущем лицензию на то, чтобы блюсти правильное питание? Таков мой тайный план — прикидываться безобидным простачком, пока не соберусь с силами и не пущусь во все тяжкие?.. А чего вы хотите от меня добиться? желаете убедить меня в том, что моя будущая жизнь хуже смерти? желаете, чтобы я сам захотел эту жизнь оборвать? Желаете очистить совесть, взгрузив смертный грех на меня самого?.. Не дождетесь.
— Не советовал бы мне дерзить, — предупредил Ван Аллен неприязненно, и тот пожал плечами, все так же не отводя взгляда:
— Не хотите честных ответов — не задавайте мне вопросов.
— Палец в рот не клади, — отметил охотник. — Отхватит вместе с рукой. Остальное доест на завтрак.
— В том, что касается моего случая, вы в довольно выгодном положении, — согласился Хагнер. — Есть множество всевозможных острот, которыми можно меня изводить. К примеру, пять ночей в месяц я из кожи вон лезу. А также выворачиваюсь наизнанку. Время от времени теряю человеческий облик, а порою даже готов волком выть.
— А также меняешь шкуру, но не нрав, — жестко оборвал тот, кивнув Курту: — Ну, как тебе? Что скажешь? Само благонравие и кротость.
— Две минуты назад я был готов своротить тебе нос, — возразил Курт с усмешкой. — И своротил бы, имей ты глупость продолжить эту бессмысленную потасовку… Ты напустился на него с обвинениями; чего ты ждал? Парень умеет за себя постоять; слава Богу. Отличный настрой для конструктивной работы над собою в будущем. Плакальщики над собственной тяжкой долей мне, говоря правдиво, несколько наскучили.
— Поглядишь, что будет в этом самом будущем. Только плакать тогда, боюсь, придется не тебе, — вновь обратясь к Хагнеру, сообщил Ван Аллен. — Это кроме того, что до тех весьма умозрительных дней еще надо дожить; причем, опять же, не тебе, — уточнил он, ткнув пальцем в Курта, — ему. Без его защиты ты лишь еще один зверь на пути любого другого инквизитора с менее развитой фантазией или первого встречного охотника. «Первый встречный охотник», замечу, уже здесь; и если ты выкинешь что-то, что мне не понравится, парень (хоть что-то!) — убью на месте. Переступлю через себя и сверну к чертям собачьим шею; умрешь быстро.
— Эти слова, — подытожил Курт, — я воспринимаю как довольно своеобразное уведомление о том, что ты все же решил примкнуть к нашему маленькому заговору. Id est, ты не намерен разражаться криками, созывать общее собрание или хвататься за оружие незамедлительно.
— И, как говорил, наверняка об этом пожалею.
— Спасибо, — снова едва слышно выдавила Амалия; тот поморщился.
— Отец меня не видит сейчас, — тоскливо проронил Ван Аллен. — Ни за что в жизни ему в этом не признаюсь, даже на смертном одре. Я (я!) намерен прятать тварь от людей и ограждать от неприятностей. Не верю сам себе.
— Быть может, — снова вмешался Бруно, — для начала стоило бы употреблять иное слово, хотя бы в его присутствии? Не думаю, что твое поведение — самый лучший способ пробудить в Максе любовь к роду людскому. Даже у меня все более крепнет желание по меньшей мере тебя облаять.
— Волки лаять не умеют, — отмахнулся охотник. — А вот такие твари — так и рычать толком.
— А вот здесь, — возразил Курт уже нешуточно, — мы перейдем-таки к серьезному разговору, Ян. Первое, что я хочу заметить: Макс не из тех.
Усмешка, кривящая губы Ван Аллена, исчезла вмиг; мгновение он сидел недвижно и безмолвно и, наконец, медленно выговорил:
— Так…
— Я это видел, как ты понимаешь, собственными глазами, — продолжил Курт в наступившем молчании. — Макс относится к той разновидности, что повыше полетом — полноценный волк.
— Все занятнее и занятнее, — все так же неспешно произнес охотник, переведя взгляд с Хагнера на его мать, и снова обернулся к Курту. — Не думаю, что ошибусь, если предположу следующее: когда этой ночью ты обсуждал со мною причины всего происходящего, ты уже начал понимать, что к чему.
— Боюсь, да, — согласился он, и Амалия несмело спросила:
— О чем вы?
— Думаю, парню с матерью лучше выйти, — снова умолкнув на миг, вздохнул Ван Аллен. — Не для их это ушей.
— Они все равно все узнают, — возразил Курт. — И пусть лучше узнают от нас.
— Быть может, ты и прав, — нехотя согласился тот. — Хотя… ставить парня перед таким выбором — не рановато ли?
— Думаю, Макс вполне взросл и рассудителен для этого.
— О чем вы говорите? — повторила Амалия нервно, и охотник кивнул на Хагнера:
— Он внебрачный ребенок, ты сказала. Кто его отец и где он теперь?
— Он… он погиб до рождения Максимилиана; но при чем здесь…
— Как погиб?
— Позволь мне, — оборвал Курт, не дав Амалии начать долгое повествование. — Он работал на мельнице ее отца несколько месяцев. У них случилось. Парень был любителем поплавать — ночами в основном — и однажды, уйдя к реке, не вернулся. Спустя время она узнала, что в положении.
— Тело нашли? — спросил Ван Аллен и, дождавшись кивка, уточнил: — Узнаваемым?
— Что вы всем этим хотите сказать? — растерянно пробормотала Амалия. — Не понимаю…
— Нет, — ответил за нее Курт. — Труп был обглодан хищником… Судя по всему, типичная схема, описанная тобою. Не дождался всего пары месяцев, чтобы узнать, что у него получилось. Признаюсь, поначалу я подозревал деда — уж больно он терпимо отнесся к несовершеннолетней беременной дочери, больно холил внебрачного внука; однако, подумав…
— Да, — согласился охотник, когда он многозначительно умолк. — Я уже говорил это не раз за время пребывания здесь, однако повторю: вот это вляпались.
— Что происходит? — требовательно спросил Хагнер, переводя хмурый взгляд с одного на другого. — О чем идет речь и при чем здесь история моего происхождения?
— Ты не задавал себе вопроса, почему ты такой? — отозвался Ван Аллен. — Откуда в тебе зверь?
— Каждый день последние два с лишним года. А вы знаете ответ?
— Такой сущностью наделяются лишь одним путем, парень: получают по наследству. И ты свою обрел по той же линии. Так они поступают, — продолжил он под возникшее вокруг молчание. — Находят себе подходящую девицу — крепкого здоровья, выносливую, учитывают еще какие-то им одним ведомые детальности, быть может, нюхом определяют, этого не знаю… Живут с ней некоторое время и, если результата нет, бросают или исчезают без объяснений… или умирают вдруг, оставляя слабоузнаваемый труп… и ищут следующую, пока не наткнутся на ту, что сумеет переломить человеческую натуру, забеременеть от твари и родить такую же тварь.
— То есть, — медленно заговорил Хагнер спустя мгновение тишины, — вы хотите сказать, что… он жив? Что мать он просто использовал? Этому есть доказательства, кроме ваших предположений?
— Вервольфом становятся только так, — твердо повторил Ван Аллен. — Это доказано веками исследований. Только передачей из поколения в поколение.
— Тогда, быть может, майстер Гессе и прав? Быть может, мой дед им был? Или бабка?
— Дед вел себя странно ночами? Исчезал? По соседству то и дело пропадали люди или животные? Он заводил с тобой странные разговоры? Предполагаю, что — нет, судя по твоему лицу. Думаю, если б носителем вервольфьей сущности была твоя бабка, дед наверняка уловил бы что-то странное в жене, которая любит погулять ночами. И, кроме того, передача через поколение это невероятная редкость, не случается почти никогда.
— Что же касается твоего отца, — продолжил Курт, — то здесь совпадает все. Он появился неизвестно откуда — на время; и исчез. Уходил ночами. Плавать? Да, возможно — время от времени. Есть ведь и у ликантропов свои пристрастия. Он пробыл в тесных отношениях с твоей матерью довольно для того, чтобы убедиться, что результата нет. Тело, найденное спустя несколько дней, было обезображено хищником. Поскольку твоя мать вне подозрений, дед и бабка не подходят, а иных способов получить такие способности нет…
— Судя по всему, — подхватил охотник, — пройдясь по Германии с осеменением множества девиц, он решил совершить повторное путешествие, дабы убедиться в том, что не произошло того, что мы, собственно, и имеем — беременность вскрылась после его ухода. О твоем наличии он узнал, побывав на месте вашего прежнего жительства. Наверняка узнал и о том, что вы вот так внезапно снялись и исчезли… А выследить — несложно. И он выследил. Думаю, ты понимаешь, к чему мы подводим. Множество тварей-подручных и их вожак, такой же, как ты, собравшиеся здесь — это не совпадение.
— Хотите сказать, что там, за стенами… мой отец? — выговорил Хагнер с усилием. — И — что же, он пришел за мной?
— Ему нужен наследник, — подтвердил Ван Аллен. — Лет ему еще, как я понимаю, немного, однако о подобных вещах твари думают заранее. Кроме того, наличие готового преемника укрепит его и без того крепкую власть и упрочит и без того несомненный авторитет в стае. Но основная идея — продолжить род и воспитать нового вожака. Там, снаружи, собрались твои будущие подданные и папенька-король. Потому он не вошел в трактир под видом постояльца. Бывшая подружка могла признать его; а к чему лишние осложнения?
— Что же вы говорите такое! — сдавленно заспорила Амалия. — Почему вы все это говорите? Этого не может быть, вы ничего не знаете!
— Мам, — хмуро одернул ее Хагнер, и та отмахнулась:
— Нет! Я знаю, о чем говорю, а все это… все это чушь!
— Понимаю, — с непритворным состраданием вздохнул охотник. — Обидно до чертиков. Ты проливала слезы над его трупом, а он в это время шуршал по окрестным городам и весям в поисках еще одной дурехи.
— Я бы попросил, — сухо заметил Бруно; тот поморщился:
— Ай, брось. Ничего оскорбительнее последней новости она уже услышать не может.
— Все это неправда, — повторила Амалия. — Мы собирались пожениться, он обещал…
— Ну, красавица, милая, — укоризненно протянул охотник, — уж настолько наивной не будь. «Обещал»… Наш любитель состоятельных горожаночек Марии тоже много чего обещал, и что ж? Хотя, твой…
— Максимилиан, — приглушенно подсказала та, и Ван Аллен кивнул, скосив взгляд на Хагнера:
— Ага. Вот оно что… Так вот, твой якобы почивший Максимилиан, быть может, свое обещание и исполнил бы — если б о твоем интересном положении стало известно до того, как он решил перейти на следующее место. Женился бы, остался, заботился, растил бы. Готовил бы. Посему, если воспринять всерьез безумную идею Молота Ведьм — на твоем месте я б возблагодарил Бога за то, что этого не случилось. Уж он-то вырастил бы из твоего отпрыска такое же, как он сам, исчадие.
— Но ведь все это только ваши догадки, — уже не столь уверенно, тускло возразила Амалия. — Это просто догадки, никто не может знать…
— Мам, — повторил Хагнер строго. — Хватит. Сама ведь понимаешь, что они правы. Все, что ты знала, что рассказывала мне — ложь. Давай признаем: он не безобидный сорвиголова, преждевременно погибший по глупости, он вполне разумный и расчетливый…
— … сукин сын, — подсказал Ван Аллен, когда тот замялся. — Буквально.
— Я не хочу в это верить, — потерянно прошептала она. — Не желаю. Как можно дальше быть, узнав такое…
— Я узнал, что я невесть что, — возразил Хагнер. — И ничего. Как видно, и с этим жить можно. Теперь я узнал, что мой отец тварь еще более худшая, чем я; но я намерен жить дальше и тебе советую.
— Не смей так он нем… — начала Амалия и запнулась, оборвав сама себя и закрыв лицо ладонями.
— Сейчас, — осторожно заговорил Курт, — для тебя настало, наверное, главное время в твоей жизни, Макс. Ты принял мое предложение, потому что бежать было просто некуда, но теперь выход появился. Теперь тебе предстоит решить, на чьей ты стороне и кем полагаешь себя ты сам. Напомню — он уже был здесь, когда и ты находился за стенами; и не может быть, чтобы он не пытался увести тебя. Наверняка пытался. Наверняка ты не ушел сам; быть может, и неосознанно, быть может, просто второй половиной инстинкта, человеческой частью чувствовал, что твое место здесь. Подумай об этом. Ты можешь сказать, что угодно, ты сумеешь, быть может, солгать мне так, что я тебе поверю и не увижу обмана, затаиться, выжидая момента, когда удастся от меня избавиться и таки выбрать другую дорогу, и поэтому я не жду от тебя слов. Не стану требовать сей же момент ответить мне, что ты решил и как поступишь. Сделай этот выбор для себя. Мне останется только поступить в дальнейшем в соответствии с этим выбором.
— То есть, — усмехнулся тот невесело, — прирезать меня, если я ступлю не на ту тропинку?
— Ты ожидал от меня другого?
— Нет, — отозвался Хагнер уже серьезно. — И, ждете вы этих слов или нет, я все-таки скажу: мое решение осталось прежним. Не желаю той жизни. И, в конце концов, не хочу иметь ничего общего с человеком, для которого я что-то вроде породистого щенка. Ведь, как я понимаю, если б его особенность не передалась мне, он не стал бы нас преследовать?
— Наплевал бы, — подтвердил Ван Аллен; парнишка кивнул:
— Вот и все. Должно быть что-то большее, чем общий цвет глаз.
— Хочешь сказать, — недоверчиво уточнил охотник, — ты на нашей стороне.
— Я на своей стороне, — возразил тот коротко. — То, что по ту сторону, мне не нравится. Может, эту тему мы закроем? Я здесь, вместе со всеми, в том же положении, что и все. И я хочу помочь.
— Чем?
— Чем угодно, — дернул плечом Хагнер. — Вы намерены выйти за железом в телеге Феликса; уж с этим я справлюсь. Приставьте меня к делу, дайте помочь, чем смогу; в конце концов, первопричина всего — я.
— Это и настораживает, — возразил Ван Аллен, нахмурясь. — В свете чего выпускать тебя за стены мне не хочется.
— Отказываться от лишних рук глупо; я, в конце концов, могу унести не меньше, чем вы, а то и больше.
— Поручишься за него? — с усмешкой спросил охотник; Курт пожал плечами:
— В том, что он не возьмет ноги в руки именно сейчас? Вполне.
— Тогда подведем такой итог, — вздохнул тот недовольно. — Я не принимаю как доказанный и бесспорный факт, что ты безопасен, что всё в твоих уверениях — правда, однако дам тебе шанс. Я промолчу перед остальными и не убью тебя сейчас. Чем черт не шутит, быть может, пока еще ты не смешался со своим зверем всецело, ты и впрямь на что-то в этом смысле способен. Но учти, парень, запомни: бойся меня. При малейшем, самом крохотном подозрении пущу на воротник… — о взгляд Хагнера охотник запнулся, как о камень, и поднялся, механически оправляя свитер. — Ну, поехали, — не глядя ни на кого, подытожил Ван Аллен и приглашающе махнул рукой к двери.
Non est invеntus — «не найден» / состав преступления (лат.).