— Ступайте, в постель, любезный, зря вы ее покинули.
— Закрывать надо за собой, — буркнул Шут, пряча смущение за показным недовольством, но покорно вернулся в кровать. Его опять начинало знобить, а перед глазами поплыли уже привычные темные пятна.
Целитель сел рядом. Осторожно взял в руки холодную мокрую ладонь Шута и с неожиданной силой передавил у запястья. Что-то слушал, застыв лицом и прикрыв глаза, двигал пальцами по голубым Шутовым жилам. Затем заглянул в рот и пристально изучил оба глаза.
— Штаны тоже снять? — не удержавшись, съязвил Шут.
— Если вам без них удобнее, — парировал лекарь с усмешкой.
— Ну… коли вы пропишите мне немного любви… — глупости подобного рода давно рождались у Шута сами собой, без малейших усилий… Он лукаво прищурился. Темные пятна рассеялись, и обычное дурашливое настроение помаленьку возвращалось.
— Полагаю, для этого вам не обязателен мой рецепт, — молвил старик таким тоном, что Шуту стало стыдно за свой распущенный язык.
Лекарь выбрал из своих кульков три лишь ему приметных и оставил их на столике при кровати.
— Из каждого — по одной пилюле раз в день. Эти — с утра, как проснетесь, эти — за час до обеда, эти — перед сном. Да постарайтесь, чтобы всегда в одно время.
— Где ж это видано, чтоб такие, как я, ели и спали по расписанию?! — Шута и впрямь позабавили слова лекаря. Но старик веселья не поддержал:
— А это, уважаемый, уже ваша проблема. Да только я вам вот что скажу — болезнь сия имеет корни глубже, чем может показаться на первый взгляд. Ваше тело ослаблено, но хуже того — душа истощена. Без должного лечения вы, конечно, оправитесь от этой простуды, да только вскоре заболеете вновь. И уже серьезней. Так что поступайте, как знаете. Можете выкинуть эти пилюли в окно и идти развлекать почетное собрание, где королева очень желала бы вас видеть. Но не сетуйте потом, что все вас покинули и бросили умирать.
Лекарь говорил спокойно, однако Шут хорошо уловил суровые нотки в его голосе. И чутье подсказало ему, что лучше не перечить. Поэтому он вздохнул, выразительно пожал плечами и весело продекламировал:
Ну, в одно, так в одно.
Погляжу заодно,
Как работают чудо-пилюли,
Если только меня не надули!
— Да, — вздохнул целитель, — Стишки у вас хорошо получаются… Талантами боги не обидели. Еще бы благоразумия вложили… Не спутайте, какое лекарство когда принимать, — с этими словами придворный врачеватель встал и хотел уже откланяться, но вдруг добавил:
— Вот еще что, господин шут. Велите слугам впредь убирать в вашей комнате почаще. От грязи здоровья не прибавится. Мы с вами все-таки не в Заморье живем.
Шут не стал ломать голову над вопросом, откуда, несмотря на чистоту после недавней уборки, лекарю стало известно про его обычный беспорядок. Следовать совету старика он тоже не собирался, потому что терпеть не мог, когда в его покоях появлялись посторонние. А самому расчищать эти завалы бумаг, огарков, огрызков было… не так чтоб лень, просто некогда. Поэтому Шут полагал — пусть лучше будут пыль и мусор, пусть слуги сплетничают, какой он грязнуля. Зато меньше риска, что в его отсутствие кто-нибудь обнаружит вход во вторую комнату, прилегающую к спальне. Дверь была надежно скрыта за гобеленом, но Шут все равно всегда держал ее запертой. На случай, если его срочно вызовут, и не будет времени возиться с замком. Или вдруг королева непрошено явится, или он сам окажется не в состоянии позаботиться даже о себе. Как в этот раз… Это ж надо было — упал с кровати… Как еще не из окна…. Ему случалось быть пьяным, но лихорадочное забытье болезненной горячки не походило на винный дурман. Оно было гораздо более пугающим.
Впрочем, что касается чистоты, к нему пару раз ненавязчиво заглядывала лично матушка Нелла. Как и обещала, она проверила все ли в порядке с чудаковатым господином, и ему это было приятно… Шут безропотно разрешил ей вымыть окна в спальне и отдать пропыленный балдахин прачкам. В благодарность за заботу, он потихоньку подложил доброй матушке несколько серебряных 'всадников'. Засунуть монеты в карман ее передника было делом несложным для человека, который в свое время выживал тем, что воровал худо лежащее с прилавков и зарабатывал фокусами. А нынче жалование Шут получал золотом, поэтому вполне мог позволить себе такую щедрость. Тем более, он прекрасно знал, как небогаты слуги и как радуются они каждому медяку.
Личных горничных и камердинера у Шута не имелось. По нескольким причинам. Во-первых он не особенно любил отдавать распоряжения, да и не испытывал большой нужды в чьей-либо помощи. Сам мог сходить на кухню за едой или — когда вспоминал — отнести грязные рубашки в прачечную, беспорядок же ему не мешал. А во-вторых, хоть и именуемый 'господином', на ступенях дворцовой иерархии Шут и сам был ненамного выше прислуги. Нет, разумеется, ему стоило лишь заикнуться — и в тот же день любимчику короля назначили бы личного лакея. Но он чувствовал, что это будет излишним…
Прежнее здоровье к Шуту вернулось быстро. Хотя, сказать по чести, пилюли он перестал пить сразу, как почувствовал, что может снова пройтись колесом и покинуть свои покои через окно. Совесть мучила его недолго: в конце концов, этих горьких шариков с резким запахом трав стало на треть меньше.
'Шут я или барышня? — смеялся он над собой, — не хватало еще, и правда, впасть в режимную зависимость от каких-то пилюлек! — довольно и того, что он почти неделю пытался следовать строгому распорядку дня. Это оказалось слишком утомительно.
3
Первое на что решился Шут, выбравшись, наконец, из постели и из простуды, был поход к дворцовой портнихе.
Чопорная, длинная и худая как палка, эта особа наводила трепет на всех своих клиентов. Но меньше их от этого не становилось. Мадам Сирень, за глаза называемая просто Госпожой Иголкой, умела создавать шедевры. Ее наряды стройнили толстых, подтягивали низкорослых, оттеняли лучшее в каждом заказчике. Как и Шут, Госпожа Иголка была незнатного рода, но во дворце к ней относились с большим уважением: как-никак этой женщине было доверено одевать самих монархов. Разумеется, все придворные дамы выстраивались в очередь к ней на пошив. И, несмотря на целую грядку учениц и помощниц, мадам Сирень всегда была занята на много недель вперед.
Но Шут обслуживался вне очереди. Как особа, причисленная к королевскому кругу.
Он тоже побаивался Госпожи Иголки, ибо прозвище свое она получила не столько за пропорции тела, сколько за вздорный нрав и острый язык. Каждый раз их встречи превращались в опасный словесный поединок, в котором Шуту не всегда удавалось остаться победителем. Направляясь к ее мастерской, он перебирал в голове их прежние стычки и гадал, на чем может проколоться в этот раз.
Но мадам Сирень встретила его почти ласково. Едва только Шут заглянул в швейную мастерскую, она приветливо кивнула ему и поманила длинным костлявым пальцем.
— Заходите, заходите, господин шут. Чего изволите? — портниха улыбнулась ему, но выглядела она усталой, и в голосе ее не было даже намека на привычное ехидство.
— Да ведь вы знаете не хуже меня, — Шут сделал умоляющее лицо, выразительное, как у голодной собаки и, растопырив согнутые в локтях руки, позволил им марионеточно свеситься, болтаясь. Дескать, я маленький, смешной, пожалейте меня, — через три дня — осень… — вообще-то у него был целый шкаф нарядов, но придворному паяцу положено выглядеть не франтом в кружевах, а забавным дураком. Так что дорогие платья, раз уж им положено иметься у приличного господина, висели себе за дубовыми дверцами, но Шут, как правило, щеголял в живописно-ярких костюмах с бубенцами. Не лишенных, впрочем, изящества и красоты. Очередной наряд Госпожа Иголка шила ему почти к каждому новому сезону. Таков был их негласный уговор. По меркам простого люда — невероятное расточительство… Однако Шут не испытывал угрызений совести — он всякий раз отдавал поношенную одежду тем, кто в ней нуждался. Обычно бродячим артистам…
Мадам Сирень взяла его за локти и довольно бесцеремонно подвинула ближе к окну.
— Ты похудел, дружок.
— Немного, — улыбнулся он. — Скоро наверстаю, так что шейте как обычно.
Шут был весьма небольшого роста, из тех, про кого говорят 'тонкая кость'. Он часто ловил на себе пренебрежительные взгляды других мужчин и оттого казался себе не особенно привлекательным. Но зато его тело — стройное, ловкое и гибкое — позволяло Шуту даже в двадцать с лишним лет оставаться отличным акробатом. К тому же, несмотря на внешнюю субтильность, он был намного сильнее, чем обычно думалось окружающим — летая над перекладиной и разгуливая на руках, трудно не обрести в мышцах железную крепкость. Однако сила эта не бросалась в глаза, в отличие от невысокого роста…
Портниха пристально смотрела на Шута, будто хотела постичь что-то невидимое глазу. Так было всегда, когда он приходил на примерку. По дворцу гуляли слухи, что Госпожа Иголка — колдунья. Вранье наверняка. Но странная она была — не поспоришь. Эта женщина всегда требовала личного присутствия клиента при заказе, даже если знала его мерки наизусть.
Наконец она сделала для себя какие-то выводы и позвала:
— Арна! Будь добра, принеси мне ткань господина Бужо и тот красный отрез, — портниха задумалась на миг, — и еще немного золотого… да… на вставки… там как раз остался нужный кусочек. Впрочем… сама найду.
Она ушла вслед за помощницей, оставив Шута наедине со своим выводком скромных трудолюбивых девиц. Портнихи слаженно работали, не обращая внимания на гостя. Шут заскучал. Его взгляд скользил по комнате… По широким окнам, подоконники которых были заставлены цветами… По рабочим столам рукодельниц, пестрым от лоскутков и катушек с нитками… По деревянным моделям, чьи суставы можно было сгибать как у живого человека… По полкам с готовыми заказами…
Шут вздрогнул, когда в ноги ему ткнулся пушистый широколобый кот. Дымчато-серый, с умными зелеными глазами — он был одним из множества кошек, привечаемых в Чертоге и призванных сокращать поголовье грызунов. Впрочем, этот откормленный баловень портних едва ли гонялся за крысами, которых во дворце всегда водилось в достатке. Шут наклонился и, улыбнувшись коту, ласково почесал его возле уха. Тот заурчал и еще настойчивей принялся ластиться к Шутовым ногам, щедро осыпая свою длинную шерсть на темные штаны гостя.
— Попрошайничаешь, Бархат? — Шут быстро распрямился, когда мадам Сирень возникла рядом. А портниха подняла кота под брюхо и бесцеремонно выставила на карниз за окно. — Поди лучше погуляй, бесстыжая морда.
Ткань неизвестного господина Бужо оказалась молочно-бежевой с теплым золотым отливом на свету. Достаточно плотной для осени, немнущейся и крепкой.
Дорогая ткань. С тех пор, как Шут попал во дворец, ему никогда не шили дешевых нарядов.
— Вот… Костюм оттенит твою кожу и подчеркнет цвет волос… — Госпожа Иголка довольно улыбалась, обернув его куском материи. — Ну, просто чудо как хорошо! Ты везунчик! Ткань редкая, из Заморья.
Кожа у Шута была немного смуглее, чем у большинства жителей королевства. А вот волосы — того небывало редкого оттенка, который в народе называли 'солнечное серебро'. Точно выгоревший к осени ковыль, подсвеченный утренними лучами, они были такие же светлые, непослушные и будто испускали едва уловимое сияние, неизменно привлекая внимание зевак. В Чертоге такими волосами больше никто не мог похвалиться, да и в городе — поди сыщи. Заезжие гости всегда дивились, впервые увидя Шута.
Он с волнением посмотрел на портниху:
— А успеете? До конца лета уж рукой подать, — Шуту очень хотелось появиться на балу Первой Осенней Ночи в новом наряде.
Госпожа Иголка фыркнула:
— Ты бы еще позже пришел! — но когда Шут трогательно сложил ладошки на груди и сделал свой собачий взгляд красноречивым до комичности, лишь рукой махнула. — Да не переживай. Успеем.