И уже когда Аллочка исчезла за дверью, Михаил Федорович услышал мрачное:
- Большая просьба не разбирать с ней партии. Ни ее, ни чужие. Всю теорию мы берем на себя. Впрочем, хотите принять участие в эксперименте?
- Каком?
- Мы решили в полтора года сделать из Аллы мастера.
- А кто поручится, что перед нами не случай врожденной шахматной талантливости? - по-детски надув губы, мрачно спросил Тихон год и два месяца спустя, когда друзья вернулись с последнего тура женского первенства столицы. Тура, в котором Алла закрепила за собой звание мастера.
- Но я же вам говорил, что она до двенадцати лет не занималась и не интересовалась даже шашками! - возмутился Карл.
- Даю справку, - заговорил Леонид, - то ли Нимцович, то ли Тартаковер... нет, нет... ага! Акиба Рубинштейн познакомился с шахматами в восемнадцать лет по учебнику на древнееврейском языке. Попав в большой город, зашел к местным шахматистам, которые продемонстрировали гостю, до какой степени он не умеет играть в шахматы. Он исчез - засел дома за книги, а когда появился вновь вызвал на поединок чемпиона города и показал ему, кто из них сильнее.
- Вот видите? Рубинштейна же никто специально не воспитывал! Но хуже другое, - Тихон хлопнул рукой по столу, - представьте себе, что Алла не шахматный гений, а гений вообще, только прорезаться он должен был попозднее; мы направили ее дар в шахматное русло. А если она была рождена, чтобы создать единую теорию поля, или новую "Войну и мир"? Или...
- Женщина-то?! - вырвалось у Карла.
- Даю справку, - меланхолически заговорил Леонид, пренебрегая предыдущей репликой, - лиц с художественным и научным талантом особенно сильно тянет к шахматам. Известны скрипачи-виртуозы, композиторы и художники, у которых приходилось отбирать шахматы, чтобы заставить заниматься "делом их жизни".
- Ничего, - Карла все это не смущало, - ты слышал про Филидора, Тихон?
- Слава богу.
- Кто это был?
- Шахматист. Великий.
- Ага! А он еще был композитором. И очень видным. А помнят его лишь в одном качестве. Так что же важнее оказалось: шахматы или музыка?
- Бесполезный спор! - отрубил Леонид. - Дело сделано. Надо решать, повторять ли опыт?
- А по-моему, затевать снова историю с шахматами будет просто скучно, сказал Карл. - Надо попробовать что-нибудь новенькое. Я - за то, чтобы воспитать великого физика.
- Ха! А где ты возьмешь ребенка для опыта? И опять-таки, как насчет этики? Решать за человека его судьбу?
- А за Аллу? Или физика - это судьба, а шахматы - нет? - Карл явно сердился. - Впрочем... послушайте-ка! Проверим, нет ли у Аллы общей одаренности.
- Не знаю, как вам, - медленно и осторожно произнес Тихон, - а мне что-то поднадоело быть великим педагогом. Год, от силы два - больше я не выдержу.
- Ну что же, поглядим, что выйдет за год, - заявил Карл.
- Отлично, - согласился Тихон. Я человек спокойный, могу год потерпеть.
V. КЛЯУЗНОЕ ДЕЛО
Но ближайший месяц покончил и с Тихоновым спокойствием и с великими планами преобразования Аллы в физика. Потому что Тихон захотел разоблачить у себя в институте крошечную кучку бездельников и жуликов. Ему было бы, правду сказать, плевать на этих Зайцева, Руднева и Филиппенко, если бы они просто бездельничали и жулили по мелочам, сдавая по шпаргалкам зачеты. Но Тихон при всех своих неудачах - по большому счету - успел за первые курсы института привыкнуть и к славе юного изобретателя, и к первым местам на конкурсах студенческих работ. А тут, на четвертом уже курсе, его вдруг обошли. И кто? Вперед вырвались не обычные его конкуренты, а три зауряднейших студента. Добро бы обставил Тихона Шурка Лапчонок или, скажем, Егор Званцев - так нет, победителями оказались Зайцев, Руднев и Филиппенко. Ну, кто они? Что они? И вообще... Тихон не раз слышал их ответы на экзаменах - в одной группе с ними ведь. Так только у Зайцева случались пятерки, и то изредка, а Колька Руднев вовсе троечник. А большего тугодума, чем Филиппенко, поискать.
И - такая победа. Ими и деканат заинтересовался, шум, статья в стенгазете, про работу Филиппенко в "Московском комсомольце" напечатали. А главное - не зря!
Тихон просмотрел их курсовые и поразился. Сам бы так не мог. Сам! Ну, а они? Тем более не смогли бы! У Филиппенко, правда, память отличная. А двое других и ею не блещут.
Нет, что-то здесь не так. Фаддеев снова взялся за папки с курсовыми. Листал. Вчитывался. Видел: чем-то похожи работы. Похожи. Темы разные, а стиль изложения - общий. И на одной машинке все печатались, буква "н" всюду западает. Писал их явно один человек. Один и тот же. Все три курсовые. Уж конечно, этот один не был ни Зайцевым, ни Рудневым, ни Филиппенко. Нашли себе, видно, где-то аспиранта. Хотя нет, где тут аспиранту. Какой-то кандидат, верно, влез. Правда, интересно бы знать, на что ему было отдавать стоящие вещи в чужие руки. Но что искать мотивы, когда факты известны?!
Тихон долго думал потом, как мог он на это решиться. Ведь воспитан же был в презрении к доносу и ябеде в любой форме. Когда подумал - понял, что виноват был мелкий его успех перед тем. Слава ведь, как известно, развращает. А слава мелкая еще и делает мельче. Хорошо еще, что совести осталось хоть столько, чтобы заговорить о трех самозванцах на групповом собрании, где педагогов не было. Тихону поверили сразу. Не одного его, оказывается, смущало стремительное вознесение к институтскому небу недавних троечников. Не один он подозревал в этом что-то неладное. Правда, у него одного хватило духу стать здесь следователем. Зато сколько нашлось прокуроров! Зайцев обиженно моргал, Филиппенко ругался, а Руднев со спокойным любопытством разглядывал лица своих обвинителей. В конце концов Тихон что-то разобрал в потоке несвязных слов, сквозь всхлипывания прорывавшихся из губ Филиппенко. И Тихона сразу бросило в жар и холод. Этот мучительно мор щившийся парень кричал о том, что они - трое - всё делают вместе, что они настоящие друзья, что у каждого в их дружбе и в их работе свое место. А курсовую ведь больше чем одним именем не подпишешь...
"Соратники" Тихона говорили о выговоре и исключении из комсомола, они судили и обличали, потому что не знали того, что знал Тихон. Он ведь тоже один из Трех Согласных, только других, и все, что говорил Филиппенко, Тихон мог повторить о себе и своих друзьях. Другие этого не понимали. Но он-то понял.
После Тихону говорили, что он тоже кричал. Сам он этого не помнил. Помнил только, как винился в тупой мнительности, как говорил о благородном соавторстве, как предлагал, если уж хотят наказать эту троицу, объявить заодно выговор Ильфу и Петрову. Или, еще лучше, Брокгаузу и Ефрону. И смял скандал, который сам же начал. И ушел, чтобы отправиться домой. Но по дороге взял такси и заехал предварительно за Карлом и Леонидом.
В такси Тихон ни словом не ответил на их тревожные расспросы. А у себя дома властно приказал им встать перед ним по стойке "смирно" и объявил: "Мы не одни!" И рассказал все про групповое собрание.
Собственно, все трое и раньше знали, что, наверное, не только им так хорошо работается вместе, что не только они так хорошо подходят друг к другу. В конце концов, работают же вместе два писателя, трое ученых, четверо инженеров... Существуют авторские группы и групповые авторы, авторские коллективы и коллективные авторы. Фаддеев, Фрунцев и Липатов не только чувствовали, но и знали разницу между их союзом и этими содружествами, которые в конце концов были ведь только "содружествами". У них, у Трех Согласных, было не так. У Зайцева, Руднева и Филиппенко - тоже не так.
- А нельзя ли нас троих рассматривать как единую личность? - спросил Тихон и беспомощно добавил: - В каком-то смысле...
- В каком? В каком-то - можно. Есть такая наука - коллективная психология. Старая наука, - Карл призвал на помощь познания, полученные на институтских лекциях по психологии, - ею Бехтерев еще занимался.
- Но ведь и просто личности бывают разные. А уж коллективные-то! У нас случай редкой гармонии.
- Погодите, погодите. - Карл обнял голову руками. - Такой ли уж редкой-то? Рассказывал я вам, как в прошлом году играл в турнире по переписке?
...Скандал разразился неожиданно. Поначалу настроение судейской коллегии было даже скорее благостным. Турнир по переписке, за который она отвечала, закончился, а такой турнир слишком долгое дело, чтобы от него не устать. С удовлетворением отметила коллегия большой успех молодого кандидата в мастера (по переписке) Перуанского, набравшего заветную мастерскую норму. Новый мастер был москвичом и пришел на заседание коллегии с тремя друзьями. Итак, все проходило чинно и спокойно, как и полагается проходить очередному мероприятию в Центральном шахматном клубе СССР.
Но вот главный судья попросил у Перуанского паспорт - чтобы сверить с квалификационной карточкой. Мастер подал его.
Судья заглянул в документ и...
- Это ваш паспорт?
- Да
- И фотография похожа. Но тут вы Иванов, и имя и отчество тоже не совпадают.
- Я как раз и пришел сюда, чтобы восстановить истину, - высокопарно начал Иванов-Перуанский, длинный мужчина лет тридцати с непомерно длинной шеей, с непомерно большим кадыком и непомерно вытянутым лицом. - Нас под этим псевдонимом играло четверо. Я Иванов. А вот Скирмунт, - при этих словах встал его сосед, плотный сорокалетний дядя с набриолиненными волосами. - Вот Ранцев. - Быстро поднялся и сразу же сел снова молодой парень с толстыми щеками и заметным брюшком. - Ну и, наконец, наша юность - Перов! - Шестнадцатилетний, от силы, парнишка уже покачивался на тонких ногах, бегая глазами по лицам судей. .
Похоже было, что "коллективный мастер" заранее готовился к этой сцене, может быть, даже репетировал ее. Четверо шахматистов ждали, видно, ахов удивления и кликов восторга. Но их не последовало. Главный судья при каждом слове Иванова все больше опускал и сближал огромные седые свои брови. Когда был представлен последний из компонентов нового мастера, брови уже почти совсем закрыли глаза. Но и сквозь эту мохнатую преграду вырвалась молния испепеляющего взгляда, под которым Иванов пошатнулся даже, быстро теряя остатки своей победной улыбки. И голос судьи прогремел вслед молнии его взгляда:
- По положению турнира участие коллективов в нем не допускалось!
Раскаты этого громового голоса еще гуляли по клубным комнатам, когда заговорил второй судья. Громы и молнии он не метал - зато источал ехидство.
- Я же вас знаю, Ранцев. Вы в этом году в парке Горького еле-еле второй разряд набрали. И вас знаю, Скирмунт. Вы же от силы в третий разряд играете. Мастерских званий захотели?
Так и казалось, что он закончит этот монолог призывом: "К стенке". Но в последний момент оказалось, что резюме этой короткой речи звучит иначе: дисквалифицировать! Запретить играть по переписке!
Судья-громовержец утвердительно кивнул головой: