Виктор Широков
ТРИ МОГИЛЫ - В ОДНОЙ
Готический роман
"Вообще, я бы завтра же бросил эту тяжкую, как головная боль, страну, - где все мне чуждо и противно, где роман о кровосмешении или бездарно-ударная, приторно-риторическая, фальшиво-вшивая повесть о войне считается венцом литературы; где литературы на самом деле нет, и давно нет; где из тумана какой-то скучнейшей демократической мокроты, - тоже фальшивой, - торчат все те сапоги и каска..."
Владимир Набоков
ОТ АВТОРА
Странно, но я совершенно уверен, что досужий читатель непременно задастся при чтении вопросом: "Что это - праздная фантазия ловкого сочинителя бульварных романов или художественная констатация строго проверенного факта, основанная на архивных изысканиях?"
Честно отвечу: и то, и другое.
Роман этот возник из изучения забытой периодики и исторических документов, и в то же время он отчасти смелый плод досужего воображения бульварного писаки. Он, как музейное лоскутное одеяло наших прабабушек, составлен из отрывочных воспоминаний и рассказов людей, считающих себя очевидцами; сшит на скорую нитку безымянным автором; случайно выловлен в самиздате и недавно обработан писателем, хранившем свою находку двадцать восемь лет, пока мистическим образом ему, грешному, во сне не явилась настоятельная просьба достать из-под спуда косноязычную машинопись и в соавторстве с инкогнито явить уцелевшие фрагменты своим современникам.
Действительно, странно читать в 1999 году роман, писанный, возможно, в 1919 или в конце 1939-го. Кажется, будто из своей зачуханной комнатенки входишь в старинную залу, обитую штофом, садишься в атласные пуховые кресла, видишь около себя старинные платья, однако ж знакомые лица, и узнаешь в них собственных дядюшек, бабушек, но помолодевшими. Что ж, что Евгений говорит косо, а Татьяна отвечает криво. Все равно, блин, чем не Пушкин.
Надо заметить, что Россия наша в силу многих причин до сих пор terra incognitа для населяющих её землю обывателей. Занятые своими личными переживаниями, своими бесконечными проблемами, в основном материального порядка, селяне и горожане совершенно не вглядываются в доставшееся им историческое и духовное наследие предков. Так Родина буквально молит: приди, изучи, ведь отчизна до сих пор переполнена негромкими памятниками древности, и стоит наконец осознать, что большинство этих невзыскательных сокровищ ещё далеко не изучено полностью, и любознательные взоры ученых не до конца проникли в их тайны. Можно назвать, к примеру, развалины древних построек Приазовья и Причерноморья: разве они изучены досконально? Или броситься совсем уж в другую крайность и спросить: насколько исследованы и описаны надгробья наших многочисленных кладбищ? Книжные путеводители по некрополям Москвы и Петербурга, конечно, появлялись и будут переиздаваться, но вот губернским городам и городкам уездным, не говоря уже о поселковых и сельских местах обитания подобные исследования приснятся разве только во сне.
А представьте себе на минуточку, что за иным, может и не столь авантажным по стилю исполнения или имени ваятеля надгробным памятником может скрываться несметная кладезь событий и происшествий самой неожиданной невероятности.
В городе П. на одном из заброшенных кладбищ есть, сказывают, могила, на которой до сих пор сохранилась вросшая в землю чугунная плита. На плите этой по её окружности отлита змея, кусающая собственный хвост (уроборос), и имеется надпись, которая основательно стерлась от времени и на первый взгляд совершенно непригодна для прочтения.
Спрашивается: кто и зачем отлил эту змею? Что обозначает или на что намекает этот широкоизвестный символ любовной страсти и эскулапского исцеления? И если наше пробудившееся неожиданно любопытство вдруг захочет доискаться ответа, то будьте уверены, что при горячем и неустанном желании обязательно найдутся подходящие люди, знатоки и собиратели устных преданий, которые смогут поведать кое-что и об истории этого загадочного надгробья.
Конечно, для полнокровного сюжета романа, да ещё готического, это всего лишь крупица, но если замысел покажется вам небесплодным, то дав волю чувствам и простор воображению, вы через двадцать восемь лет сумеете на основе этих данных не только сварганить газетную заметку для "Вечерней Перми", но и сочинить роман или повесть времен стародавних или более близкорасположенных. Иначе и быть не может. Один мой родственник как-то посоветовал мне, узнав о моих постмодернистских треволнениях: "Да плюнь ты, Вова, на предрассудки, умный человек вполне может взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки - и выйдет прекрасный, оригинальный роман". А уж он-то знал толк в рукомесле нашем.
Данный роман помимо полупрочтенной надписи основан также на рассказах племянника жены управляющего имением графа Витковского, в семье которого и произошло это жуткое трагическое событие. В то время, когда этот великовозрастный племянник (имени его, к сожалению не упомнил) рассказал под строгим секретом моему старшему, ныне тоже умершему брату про таинственную могилу, я был ещё очень мал и не мог записать рассказа, так как не владел грамотой не только в переносном, но и в самом прямом смысле. Но сущность жуткой истории, смысл семейного предания так прочно врезались в мою детскую память, что я решил рано или поздно как можно подробней описать её и уже в зрелом возрасте я несколько раз принимался за эту работу и каждый раз не доводил её до конца, то по причине незнания подробностей дела, то из-за отсутствия времени на розыски и корпение над бумагой.
Годы шли своим чередом, за свою безалаберную жизнь мне пришлось побывать в самых разных уголках нашей необъятной родины, но где бы я ни был, никогда не забывал о тайне заброшенной могилы на Егошихинском кладбище и порой мне удавалось столкнуться с людьми, которые что-то знали или слышали об этой загадочной могиле. Итак, как уже говорил, на все поиски и размышления у меня ушло двадцать восемь лет. И все эти годы не оставлял я мысли разыскать злополучную могилу, но из этого ничего не выходило. Да оно и понятно: город разрастался, кладбище перекапывалось и видоизменялось, впрочем, не было и твердой гарантии, что могила находилась именно на Егошихинском кладбище, некоторые окологородские сельские кладбища вообще застраивались по истечении срока давности, поместья не только перепродавались, но и национализировались и попросту уничтожались, приходили в разруху и переходили в собственность наиболее предприимчивых крестьян и колхозников, словом, произошли коренные изменения местности, от старинных сооружений не осталось и следа.
Я окончательно поселился в столице и в город П. появлялся редкими наездами, раз в семь или десять лет, когда или было не до кладбища, или по печальной необходимости посещались кладбища свежеобразованные, как бы новостройки; так и пришлось мне довольствоваться все теми же записанными наспех семейными преданиями, записной книжкой одной из героинь, к сожалению, затерявшейся при очередном переезде с квартиры на квартиру, да запомнившимися и потом изложенными по памяти рассказами п-ских старожилов или даже их потомками, то есть всевозможных добровольных помощников без разбора далеко или близко стоявших к событиям того полузабытого времени.
И все-таки происшествие настолько занимательно, положение так хорошо запутано, что грех не поделиться с читателем. Тот же родственник, дядя Саша, недаром вдалбливал мне, неблагодарному: "Полно тебе тратить ум в разговорах с англичанами. Лучше вышей-ка по старой канве новые узоры и представь нам в маленькой раме картину света и людей, которых ты так хорошо знаешь".
Я и послушался, и должен вам также признаться, что в процессе самой работы, перерабатывания различных источников настолько вжился в описываемую мной историю, что стал не на шутку считать себя потомком несчастной графской семьи и в известном смысле сейчас это - чистая правда.
Мне вообще свойственно по изначальным свойствам натуры страдать своего рода духовной клептоманией, которой, говорят, страдали многие связанные с сочинительством люди, например, Шекспир, который мало того, что постоянно заимствовал сюжеты и отдельные фрагменты для своих гениальных пьес, так в конце концов до сих пор неизвестно, сам ли он написал всё то, что ему приписывают, и вообще тот ли это человек, которого принимают за писателя, который возможно и не писатель... Что уж тут говорить о Шолохове с его "Тихим Доном"! Не в этом дело. Лев всегда состоит из переваренной баранины, не надо быть бараном, чтобы напрашиваться на обед.
В нужное время на нужном месте всегда находится нужный человек.
Заканчивая и без того уже затянувшееся вступление, добавлю только, что "Шутка Приапа", являясь второй частью дилогии, была написана на самом деле после сборника эротических новелл и поэтому обещанный новый мой роман "Ключ", сочиненный после этой "Шутки" в означенную дилогию не попал и стал самостоятельным боковым ответвлением прозаического ствола, хотя и мучительно настаивает пока на тетралогии.
Владимир Гордин
18 мая 1997 г.
ГЛАВА 1,
СЛУЖАЩАЯ ВСТУПЛЕНИЕМ; В НЕЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
ОБ УДИВИТЕЛЬНОЙ МОГИЛЕ С ЗАГАДОЧНОЙ НАДПИСЬЮ,
ТАЙНЫ КОТОРОЙ ОБЕЩАЕТ РАСКРЫТЬ УЕЗДНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
В один из жарких июльских дней 1880-х годов мне пришлось побывать в малоизвестном уездном городке П-ской губернии. В силу служебной необходимости я был вынужден совершить путешествие полностью на лошадях, что в такую жаркую пору представляло, как вы сами понимаете, небольшое удовольствие.
На последней почтовой станции мне подали старовоз, запряженный парой чахлых (не чалых!) лошадей. На облучок сел низкорослый сухой старикашка в заплатанной пестрой рубахе, в выцветшей кацавейке и в стоптанных сапогах.
- К кому там, в городе-то, тебя отвезти? - спросил извозчик, вытаскивая из-за голенища растрепанный кнут.
Я назвал своего знакомого.
- А, знаю. К следователю, значит, к Ивану Дементьевичу, так.
И хлестнув лошадей по крупам, подбадривая, крикнул:
- Ну, вы, сухопарые! Вперед, едрит твою налево!
Возок рванулся и с грохотом выехал на дорогу, оставляя за собой клубы и тучи удушливой пыли.
Полуденная жара изрядно нас донимала. Лошади, буквально усеянные оводами и мухами на изъеденных хребтах, безропотно понурив головы, мелкой рысцой тащили возок по разбитому тракту. Ямщик, свесив седую голову на грудь и ослабив вожжи, дремал. Я же, томимый жаждой, смотрел, прищурившись, вдаль, ожидая с нетерпением появления на горизонте долгожданного зеленого города. Раскаленная земля, казалось, дышала надоевшим зноем. Версты тянулись медленно, отмечая освоенный путь полосатыми столбами.
Высоко в небе реяли стрижи. Над опаленным жнивьем мелькали разноцветные бабочки. Посреди безбрежных полей налево от дороги далеко на горизонте виднелся лес, позади которого чуть проглядывал купол белой церкви и колокольня.
- Дед! А дед! - окликнул я дремавшего ямщика. - Что там виднеется? Не наш ли город?
- Где? Там-то? Не-е-е... Какой там к лешему город. Это графское поместье.
Ямщик нехотя посмотрел на меня и добавил:
- Большое когда-то именье было, а ныне, почитай, всё тут. в горсти уместится. Когда крестьян на волю пустили, ну и от земли впридачу пришлось отказаться. Графьям-то невыгодно что ли стало... Не знаю точно, только шибко много они её размотали. Не дорожили земелькой, а она - кормилица наша...
Помолчав немного, он продолжил:
- Теперь-то уже нет графьёв, одна их малютка, дочь-наследница осталась с управляющим. Девочка вроде внучки что ли приходится управляющему. Сам ладом не знаю, только он теперь как бы опекуном у ней состоит. Долгонько служил старик своим господам, пора бы и на покой, да не тут-то было, взамен покоя возись теперь с ребенком да чужое добро береги.
Было заметно, что словоохотливому извозчику хотелось поговорить по душам с пассажиром, такая традиция крепко держится среди ямщицкой братии, но нестерпимая жара парализовала, мне не хотелось поддерживать пустопорожнего разговора.
Впереди на дороге показались клубы белесоватой пыли, зазвенел колокольчик и затарахтели колеса. кто-то ехал навстречу нам с большей скоростью.
- Ишь ты, легок на помин. Вот он, управляющий, на поместье едет. Не иначе, как опять свою старуху с внучкой на кладбище свёз, а сам назад торопится. Стара ишь теперь, без присмотра нельзя. Сам знаешь, народ теперь наёмный, за ним глаз да глаз нужен.
Ямщик повернул ко мне свою пропыленную голову.