Чужие, неприятные миры. На его клич, призыв к Ронгбу отклика нет. Лишь смутное чувство, что он замечен и тщательно изучается. Один мир, другой, третий… И вот он вновь на Священном холме, рядом смущенно чистит перья Олкона, а перед ним висит астральный шар, прозрачно-голубой, и он точно знает — это часть души Ронгбу.
— Ты искал меня? Я здесь.
С трудом выстраивая свои мысли в относительно упорядоченную последовательность, Кондрахин попросил убрать воплощение Олконы из этого мира. Он, как мог, объяснил, чем это грозит Тегле.
— Я понял. Судя по тому, что я узнал, ты — посланник демиургов.
— Это так, я посланник. Разве сейчас это имеет значение?
— Имеет. Я слышал о тебе. Как отнесется к твоей просьбе братство?
Братство, которому до христиан никакого дела не было, его бы не поддержало. Может, поэтому, Юрий не стремился вступить в связь с кем-либо из них. И менее всего — с нигилистом Ведмедем.
— Сейчас — отрицательно. А потом, когда нарушенное Равновесие опустошит весь мир, им уже поздно будет сожалеть о своих ошибках.
— Возможно, что ты окажешься прав, — висящий перед Юрием шар помутнел, а затем окрасился зеленым. — Я не стану тебе препятствовать. Олкона рядом с тобой. Прикажи ей устранить свое воплощение здесь.
Шар исчез. Астральное восприятие подсказывало — к загончику приближаются члены братства. Взгляд на птицу, которая, приподняв крыло, чистила клювом перья. На Кондрахина смотрел темный немигающий глаз.
Впервые в жизни Юрий установил мыслесвязь с птицей. Олкона, Пятая Печать Разгора, в то же время являлась обычной птицей, с соответствующей ее виду способностью к пониманию окружающего мира. Убедить ее словами нельзя. Не понимала самка ворона значения слов. Образы, чувства — вот что было ей доступно. И сейчас посланник демиургов обрушил на нее все картины крестовых походов, всю боль по погибающим в религиозном безумии людям. А то, что во всем виновна она, Олкона, птица могла понять по отношению признанного ею самой брата Трихора.
Как ей не хотелось уходить! С громким, неразборчивым карканьем, Олкона пыталась взлететь. Но Юрий связал ей силовым кольцом одно крыло, и птица забилась боком в пыли и пепле. А посланник демиургов давил и давил на нее своей ненавистью, переплавляя в нее ту боль, что пронизывала сейчас все астральное пространство Тегле.
И Олкона не выдержала. Тихий хлопок, и молния, пронесшаяся в астральном пространстве. Все. Самый тщательный осмотр показывал лишь остаточные следы пребывания на холме Силы иных миров. Юрий облегченно вздохнул. Вокруг него, сидящего возле загончика, стояли братья. Стояла со слезами на глазах Ярилка, угрюмо молчал Любомир, отрешенно глядел в пространство Ведмедь. Робко перешептывались ученики.
— Трихор, неужели нельзя было иначе?
Это Параска. Без слез, но лицо скорбное, бледное, лишь темные глаза выделяются. Колдовские глаза. "А какими им быть? Вообще, что ты от них хочешь? Ты лишил их источника силы, пресек традицию, ты, которого они числили в своих рядах. Будь они обычной деревенщиной, тебя бы затоптали сейчас, а потом порвали на куски".
— Присутствие Олконы нарушало Равновесие. В крестовый поход отправились бы вслед за христианами поклонники других богов. И сгинули бы все. А потом очередь дошла бы до тех, кто поклоняется духам или безбожию. Что бы делало братство на опустевшей планете?
— Ронгбу с тобой согласился?
А это спросил Ведмедь. Спросил спокойно. Его исчезновение Олконы не расстроило. Что же, нигилист привык полагаться на себя. Наверное, в большей степени, чем Кондрахин.
— Согласился. А открыл мне глаза на причину нарушения Равновесия Окальде. Кто-нибудь слышал такое имя? — Сейчас Трихор обращался ко всем членам братства.
Имя такое оказалось известно. Более того, Мечислав и Любомир, как и Остог, немедленно выразили понимание поступка Трихора. И среди тех членов братства, что не могли простить действий своего собрата, среди учеников обнаружилась явная растерянность. Общий настрой: покарать Трихора, пусть и с соблюдением всех правил; даже с разумной мягкостью суждений — такой настрой как-то сразу растаял. Осталось только чувство всеобщего горя.
Муторно было Кондрахину. Просто плохо. Братья не закрывали своих мыслей. Даже Ведмедь, что больше не промолвил ни слова, смотрел волком. Может, у него имелись и особые причины, но нигилист совершенно явно хотел, чтобы Кондрахин как можно скорее оказался как можно дальше отсюда. А куда ему податься? Из всех мест этого мира лишь Священный холм да еще Орел не казались ему чужими.
Братья разошлись. Он сидел один, возле опустевшего загончика, за которым незачем отныне присматривать. Если Ведмедь сообразит, со временем на этом месте братство поставит статую Олконы. Начнет проводить возле нее ритуалы приема новых братьев. Похоже, всего этого ему не увидеть. Юрий сконцентрировался, вызывая образ сада Владимира Горшенина в Орле и бросил свое тело туда.
Осенью обстановка в жарком Константинополе стала невыносимой. Международные организации, еще не затронутые общим безумием, выбиваясь из последних сил, пытались предотвратить неминуемую эпидемию. В несчастный город, центр православия, со всего мира свозились десятки, сотни тонн хлорной извести. И все равно в воздухе стоял удушливый запах тлена. Любопытно, если такое слово уместно применительно к разыгравшейся трагедии, что на протяжении пути к Константинополю схватки между представителями разных конфессий были явлением повседневным, но в самом городе совершенно прекращались.
Кондрахин, вернувшись туда от Горшенина, с содроганием наблюдал, как на его глазах гибнет цивилизация. Неужели это его рук дело? Нет, оправдывал он себя, это сверхковарный замысел Врага — достичь своей цели чужими руками, по-прежнему оставаясь неизвестным для Просветленных. И все же сомнения брали его: а если дело в существовании объективных законов, суть которых ускользает от него? Неужели же таковые законы неизвестны и Просветленным? Но Окальде утверждал, что именно уничтожение картины Третьей печати явилось пусковым механизмом для последовавших ужасных событий. Что же он, умнее Просветленных?
Когда гибель мира казалось неизбежной, после серии длительных переговоров на уровне легатов и прочих представителей, в Стокгольме состоялась встреча папы римского, патриархов константинопольского и московского. В качестве наблюдателей присутствовали иудеи и буддисты. Могли быть и другие, но их просто не дождались — положение было критическим. Сие событие произошло на третий день после того, как Олкона навсегда покинула Тегле.
Под общим нажимом понтифик был вынужден признать, что безумное шествие берет свое начало именно в Ватикане. У его коллег-переговорщиков хватило выдержки не перейти к прямым обвинениям папы, а дать ему необходимую свободу действий. В результате последовало обращение к правителям всех стран, так или иначе принявших участие в бессмысленном, гибельном походе.
Тех, кто еще не добрался до намеченной цели, войсковые соединения останавливали на марше и под конвоем отправляли по домам. Из Константинополя военно-транспортные самолеты уносили в разные концы Тегле уцелевших паломников. Это отвлекало массу сил, оголяло фронты, но в любом государстве осознавали, что иначе в проигрыше окажутся все.
Немецкие войска, воспользовавшиеся неразберихой в стане противников, и сумев захватить значительную часть Речи Посполитой, включая столицу — Краков, вскоре были отброшены вновь сформированными польскими дивизиями. В этом союзникам здорово помогли татарские танковые корпуса Московского Ханства, а еще больше страх перед возмездием, благодаря умело подготовленной Кудеяром и осуществленной Юрием дезинформации. Немецкому Союзу удалось, закрепившись на естественных водных рубежах, лишь чуть-чуть расширить свое жизненное пространство.
На западе Франция, при поддержке английского экспедиционного корпуса, полностью восстановила прежние границы. Видя развитие военных действий, и шведы отказались от своих амбиций. Установился неустойчивый, но все же мир.
Понемногу страсти улеглись. В соборах, кирхах, синагогах, пагодах священники, выполняя волю своих церковных пастырей, призывали паству ко всемирному братству. Границы, тем не менее, оставались под замком — слишком уж опасались повторения событий.
Кондрахин увидел лишь часть этого исторического периода. Он отчетливо понимал, что миссия на Тегле закончена, и лишь недоумевал, почему его до сих пор не заберут в сокрытые миры. Он вернулся в Увилбене Лас, где был очень холодно встречен братьями, так и не простившему ему потерю своего символа — Олконы. Даже Ведмедь не проявил теплых чувств.
Положение нигилиста тоже было странным. Поскольку никому, кроме Кондрахина, не удалось выслушать согласие на учительство Ведмедя из уст самой Олконы, никто его наставником так и не признал. Посему ведун пребывал в одиночестве.
— Что собираешься делать дальше? — спросил Юрий.
— Что и собирался. И то, что делаю сейчас.
— Но ты намеривался готовить учеников…
— Этим я и занимаюсь.
— Но ты же не принят ими! — воскликнул Юрий. — Тебя никто не слушает.
— А разве для того, чтобы учительствовать, надо болтать языком? — хитро прищурился Ведмедь. — В древнем Китае — у вас на Земле тоже есть такая страна — лекари ничего ученикам не объясняли. Просто делали свое дело. Хочешь — смотри и учись. Захотел сам стать лекарем, сдавай экзамен. Так вот и я — просто делаю. Учу братьев терпению, выдержке, ненасилию.
— В таком случае твое учительство растянется на столетия, — усмехнулся Кондрахин. — Ну, ладно, а что делать мне? Можешь подсказать?
— Не хочешь вернуться к тем, кто тебя сюда послал?
— Легко сказать, — вяло отмахнулся избранник демиургов. — Ты не представляешь себе, сколько для этого нужно энергии — не моей, а мировой… По крайней мере, так мне объяснял Алишер, мой последний наставник или руководитель, не знаю, как правильно определить.
Ведмедь задумчиво почесал бороду.
— А по-моему, врут твои наставники. Я вон хожу из мира в мир…
— Тут другое. Иной принцип, что ли. Не буду вдаваться в подробности, тем более, что в реальное существование сокрытых миров ты не веришь. Или уже поверил?
— Я верю в то, что вижу собственными глазами, — уверенно сказал нигилист. — А насчет энергии… Ты дрова когда-нибудь колол? Иной с маленьким поленом полчаса возится, а другой с единого маха витую березу в два обхвата рассекает. Место надо знать, куда ударить. А еще лучше — чувствовать его.
Юрий надолго задумался, благо времени у него было предостаточно. А вдруг, действительно, соврал Алишер. Зачем? Ну, например, для того, чтобы не потерять над ним контроль. Но ведь почему-то существует отдельная служба Проводников, помогающая другим пересекать границы миров. Выходит, и все остальные под контролем?
Наступил день, когда он подумал: "А что я теряю? Не получится, так не получится". Правда, было одно "но": где в итоге он может оказаться?
Юрий решил остановиться на технике перемещения в пределах планеты, освоенной им на Тегле. Уединившись в тесной землянке, предоставленной ему в качестве пристанища, он полностью расслабился, закрыл глаза и удалил все мысли. Стало таинственно пусто. Кондрахин воскресил в памяти картину с деревом, с толстым суком, который он раскачивал, демонстрируя свои умения перед Алишером, с сочным румяным плодом, висящим над самой головой — только руку протяни. Добавил к картинке света и тени, мысленно погладил рукой теплый шершавый ствол. И когда видение стало неотличимо от реальности, построил туннель от этого дерева на планете, названия которой он не удосужился в свое время узнать, до своей землянке на Тегле.
Некоторое время ничего не происходило, а затем воображаемый туннель стал свиваться, заворачиваться в синюю спираль, в засасывающую воронку с широким раструбом. "Интересно, а Проводники путешествуют с открытыми глазами?" — успел подумать он, но в ту же секунду почувствовал приличный удар по подошвам ног, заставивший его опрокинуться навзничь.