— Начнем с того, что вам около тридцати пяти, а родились вы в одном из поместий Йоркшира. Вы — единственный ребенок в семье и еще мальчиком перенесли какое-то очень тяжелое заболевание. С детских лет вы любили читать. В юношеские годы вместе с родителями вы путешествовали по Европе, подолгу задерживаясь в Германии. По окончании школы вы поступили в один из колледжей в Кембридже. Точнее, вы учились сразу в нескольких колледжах и среди разных дисциплин осваивали и медицину. Вы умеете играть на одном из струнных инструментов, скорее всего на скрипке, и делаете это с не меньшей виртуозностью, чем…
— Браво, Дойл! — воскликнул Спаркс.
— В какой-то момент вы всерьез намеревались стать актером и, возможно, некоторое время подвизались на сцене. Вы также рассматривали перспективы военной карьеры и, вполне вероятно, участвовали в Афганской кампании, отправившись в Индию в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году. На Востоке вы познакомились с местными религиями, в том числе с буддизмом и конфуцианством. Мне кажется, что вы побывали и в Соединенных Штатах.
— Дойл, вы меня потрясаете!
— Этого я и добивался. Хотите знать, как я пришел к таким выводам?
— Думаю, акцент выдает во мне йоркширца. По моим манерам вы сделали верное заключение о моем происхождении и о том, что финансовые возможности позволяют мне жить с достаточным комфортом, не утруждая себя зарабатыванием денег.
— Правильно. А ваше богатое воображение наводит меня на мысль, что в детстве вы тяжело болели — может быть, вас коснулась эпидемия холеры в начале шестидесятых годов. И тогда-то вы пристрастились к чтению, сохранив эту привычку на всю жизнь.
— Это верно. И мы действительно много путешествовали, особенно по Германии. Но как вы догадались об этом? Не представляю, — озадаченно произнес Спаркс.
— Просто я знаю, что Германия всегда была предпочтительнее, чем другие страны, для состоятельных семей вроде вашей и для поколения ваших родителей. Они считали, что классическое образование можно получить только в Германии. Подозреваю, что последние браки в королевской семье, заключенные с немецкими аристократами, — следствие такого образа мысли. Этот процесс захватил и нашу сельскую аристократию.
— Очень логично, — согласился Спаркс. — Одна неточность: у меня есть старший брат.
— Честно говоря, я удивлен, — разочарованно протянул Дойл. — Самоуверенность вроде вашей свойственна обычно тем, кто был единственным ребенком в семье.
— Мой брат значительно старше меня, — пояснил Спаркс. — И он никогда не путешествовал с нами, оставаясь в школе далеко от дома. Я едва знал его.
— Вот видите. Это все и объясняет, — обрадовался Дойл.
— Я действительно учился в Кембридже, в колледжах Святой Магдалины и Кезском, где изучал медицину и естественные науки. Об этом можно было догадаться по тому, как я ориентировался в Кембридже и с какой легкостью добыл сведения о брате леди Николсон.
— Не спорю, — сказал Дойл.
— Кроме того, я какое-то время посещал колледж Церкви Христовой в Оксфорде.
— Изучали теологию?
— Да. И надо признаться, я участвовал в постановках любительского театра.
— Я догадался об этом, когда увидел, как вы пользуетесь гримом и легко перевоплощаетесь. То, что вы избрали индийское сари, навело меня на мысль, что вы хорошо знаете Восток.
— Но, увы, я не служил в армии, хотя путешествовал по Юго-Восточной Азии и потратил уйму времени, занимаясь сравнительным изучением различных религий.
— А Соединенные Штаты? — с надеждой спросил Дойл.
— Ну что же, вы верно заметили, что иногда в моей речи проскальзывают американизмы.
Дойл удовлетворенно кивнул.
— Восемь месяцев я колесил по Восточному побережью в составе шекспировской труппы Сазонова, — сообщил Спаркс, словно кающийся грешник.
— Так я и знал!
— Думаю, Меркуцио — одна из моих лучших ролей. Хотя в Бостоне большим успехом пользовался мой Готспер Горячая Шпора, — отдал дань своему тщеславию Спаркс. — Теперь мне понятен ход ваших рассуждений, понятно, как с помощью дедукции вы смогли составить мой портрет… За исключением одного. Как, черт побери, вы догадались, что я играю на скрипке?
— Это не сложно. Однажды мне пришлось лечить скрипача из Лондонского оркестра. Он грохнулся с велосипеда, растянул связки запястья. Я обратил внимание, что на подушечках его пальцев были твердые мозоли. И у вас на пальцах я увидел такие же.
— Великолепно. Примите мои поздравления, вы чертовски наблюдательны, — сказал Спаркс.
— Спасибо. Я горжусь этим, — поблагодарил Дойл, явно польщенный.
— Большинство людей озабочены лишь своими делами. Из-за этого практически перестают воспринимать жизнь такой, какая она есть. Вы привыкли из необходимости ставить точный диагноз, обращать внимание на все мелочи и, надо признаться, достигли в этом превосходных результатов. Можно также предположить, что вы выработали для себя и вполне определенную жизненную философию, — с улыбкой заметил Спаркс.
— Мне всегда казалось, что чем меньше распространяться на такие темы, тем лучше, — заскромничал Дойл.
— «О человеке, каким он представляется людям, надобно судить по его поступкам, а музыка его души пусть звучит для него одного».
— Шекспир?
— Нет, Спаркс, — хмыкнул Джек. — А мне будет позволено пофантазировать о вас?
— Что? — не понял Дойл. — Хотите сказать, что моя внешность вам тоже кое о чем рассказала?
— Когда вдруг встречаешь собеседника, одаренного способностью все замечать и делать логические выводы, естественно, загораешься желанием посоревноваться с ним.
— Но как я узнаю, будет ли ваше описание результатом наблюдений или составится с помощью разных уловок? — спросил Дойл.
— Никак не узнаете, — спокойно ответил Спаркс. — Вы родились в Эдинбурге, в семье ирландцев-католиков весьма скромного достатка. В ранней юности вы любили охотиться и рыбачить. Учились в приходской школе иезуитов. Вас привлекали медицина и литература; вы учились в медицинском колледже Эдинбургского университета под началом профессора, побуждавшего вас развивать наблюдательность, которая постепенно вышла за рамки обычной диагностики. Несмотря на любовь к медицине, вы никогда не переставали лелеять мечту о том, что наступит время, когда вы сможете заняться исключительно литературной работой. Римская церковь всегда была для вас единственным авторитетом, и все же вы поколебались в родительской вере, посетив несколько спиритических сеансов и получив опыт, с трудом совместимый с религиозными догматами. Ныне вы считаете себя непредвзятым и убежденным агностиком. Вы хорошо владеете стрелковым оружием…
Спутники провели остаток дня в беседе, которая была интересна им обоим, являясь непринужденной тренировкой их незаурядных интеллектуальных способностей. Шагая все по той же тропе, они время от времени устраивали привал, чтобы подкрепиться и утолить жажду, благо запасов, доставленных Ларри, было предостаточно. Миновав луга и березовые рощи, вспаханные под пар поля, они перед самым заходом солнца вышли к берегу реки Коли, лениво несшей воды мимо полузаброшенных деревушек старого Эссекса. Они плотно поужинали под кроной раскидистого дуба. Уже стемнело, когда к ним присоединился Ларри, причаливший к берегу на двадцатифутовом шлюпе, весьма внушительном на вид, с металлическим фонарем на носу. Дойл и Спаркс поднялись на борт, пока Ларри держал планшир. Они расположились посредине шлюпа под парусиновым навесом, укутавшись в одеяла, которые достал Ларри. Небо было ясным и звездным; освещенный серебристым светом полной луны шлюп бесшумно заскользил вниз по течению, не замеченный никем из мирно спавших жителей прибрежной деревни. По настоянию Спаркса Дойл первым отправился спать в кубрик, и не успели они проплыть полмили, как под тихий плеск волн измученный доктор погрузился в глубокий сон.
Оставив позади Холстед и Роуз-Грин, Уэйкс-Колн и Эйт-Эш, их шлюп всю ночь без приключений дрейфовал вниз по реке, петлявшей по землям древнего Колчестера. Перед самым рассветом они миновали Уайвенхоу; река стала шире и полноводнее, устремляясь к морю. И ночью им навстречу попадались баржи и небольшие речные суда, но здесь они впервые увидели большие пароходы, протяжные гудки которых возвещали о близости моря. Ларри поднял парус, тут же наполнившийся теплым южным ветром, и шлюп заскользил по приливной волне, огибая неповоротливые грузовозы, швартовавшиеся в Ла-Манше.
За время путешествия Спаркс не прилег ни на минуту; он дважды подремал стоя, и, похоже, больше ему и не требовалось. Дойл, напротив, проспал всю ночь и встал свежим и бодрым. Его несколько напугало то, что суши почти не видно: они вышли в открытое море. Шлюп развернулся и, подгоняемый попутным ветром, взял курс на юг. Спаркс сменил у штурвала Ларри, не замедлившего нырнуть под кипу одеял. По тому, как Спаркс уверенно держал штурвал, неукоснительно следуя направлению ветра, доктор понял, что Джек — моряк опытный. Река, по которой они дрейфовали всю ночь, скрылась из виду, и с борта шлюпа можно было разглядеть только узкую береговую полоску, простиравшуюся от Сэйлза до Хоуливел-Пойнта.
Мягкий шорох волн и соленый воздух напомнили Дойду о детстве, проведенном на берегу моря. Радость от встречи с морем отражалась на его лице, Спаркс неожиданно предложил ему встать у штурвала. Положив руки на штурвальное колесо, Дойл широко улыбнулся. Спаркс уселся на канатной бухте и набил трубку табаком, достав кисет из-за голенища сапога. Слушая поскрипывание мачты и крики чаек, Дойл вглядывался в морскую даль, позабыв обо всем на свете. Несчастья, обрушившиеся на них, стали казаться не такими ужасными, более того, вполне ординарными и мелкими по сравнению с водной стихией, безграничность которой успокаивала и умиротворяла Дойла. Ему в голову пришла неожиданная мысль: а почему бы не совершить побег и не скрыться где-нибудь на континенте? На свете существуют тысячи далеких и экзотических мест, где человек может исчезнуть бесследно и никакие преследователи, даже безымянные и полуживые твари, не смогут отыскать их. Обдумывая такую возможность, Дойл понял: его мало что привязывает к теперешней жизни. У него были родители и несколько близких друзей, но ни жены, ни детей, ни обременительных финансовых обязательств он не нажил. Стоит только позабыть о всяких сентиментальных чувствах к близким людям, как выясняется, что твои связи с этим миром невероятно хрупкие и оборвать их не составляет никакого труда. Мысль о том, что можно коренным образом изменить жизнь, показалась Дойлу весьма соблазнительной, и он едва удержался от того, чтобы не взять курс в открытый океан. Возможно, его заворожило волшебное пение сирен; искушение сбросить тяжкий груз прежней жизни и начать все сначала оказалось столь сильным, что он чуть было не поддался ему. А может, это был просто крик наболевшей души.
Охваченный смятением и стараясь побороть соблазн где-то затаиться, Дойл чувствовал, что к нему возвращается прежнее убеждение: при встрече с истинным злом (а он был уверен, что столкнулся именно с ним) прятаться от него, сдавая позиции без боя, — зло равное, если не больше. Бегство было бы трусостью и безволием… Можно прожить всю жизнь и не столкнуться с жестокой необходимостью выбора; решение, принятое вами, неожиданно открывает глаза на вашу истинную сущность. Лучше расстаться с жизнью, защищая ее непостижимую святость, чем, как побитый пес, с позором отбывать остаток дней, испытывая к самому себе отвращение и ненависть.
Дойл продолжал вести шлюп прежним курсом. Сколько бы врагов его ни преследовали, что бы ни пришлось перенести — хоть сдирай с него кожу и поджаривай на костре, — без боя он не сдастся. Правда на его стороне. Дойл чувствовал, как прежнее хладнокровие возвращается к нему. Если этим мерзавцам подвластны дьявольские силы, то и это не помешает ему добраться до них.
— Скажите, Дойл, кому из издателей вы послали свою рукопись в последний раз? — лениво спросил Спаркс.
— Не помню. Мне было все равно, — сказал, пожав плечами, Дойл. — Моя записная книжка осталась где-то в разгромленной квартире.
— Очень жаль.
— Как они это сделали, Джек? Мне кажется, я нашел объяснение всему, что пришлось увидеть тогда — включая сеанс и все прочее, — но вряд ли я когда-нибудь пойму, что они проделали в моем жилище.
Спаркс кивнул, попыхивая трубкой.