Улыбался мне князь мой Ладобор Ярич, одесную Христа сидючи, - а Христос не улыбался и отворачивался.
И сказал я Христу: "Ей, Сыне Божий! Слабит Тебя доброта Твоя, потому и правда Твоя не сильна. Правому - сила нужна и жестокое сердце. Не князь одесную Тебя сидит, Иисусе Христе, а ты ошую Князя сидишь! Князь мне бог"...
Промолчал Иисус, нечего было ему ответить. Встал и ушел тихонько. А Князь остался.
"Брось в меня камень тот кто ни разу не гневался!.." - крикнул я в спину Христу. Споткнулся Христос, постоял - да и пошел себе дальше. Не нагнулся за камнем: вспомнил торговцев во храме.
И смеялись мы с Князем вослед ему.
- Не сразу, милок, не сразу...
- А когда?
- Дни три, не мене. Эк ему в боку-то расковыряло. Огнем изнутри горит. Чего ждал? Пошто сразу не вез?
- Боялся он: то ли тебя, то ли своего бога. Не силой же мне его было скручивать? Навредил бы... Не поздно ли привез, а, ведьма?
- Отойди-ка, не засть.
- Плясать будешь?
- Могуч ты, Серафим, да не зело умен. Пляской не хворь, а дурь выгоняют, вроде твоей икотки... Возьми светец. Повыше свети, вот сюда, мне зелье найти надо.
- Ты мне его, ведьма, вылечи, а я тебе за это што хошь. Это ж такой секирник!
- Вылечу. Помашет он еще секирой, доставит мне работушки. Кому лечить, кому калечить - так и живем.
- Слушаю тебя, ведьма, и диву даюсь: говоришь, как старуха. А ведь годочков тебе никак не более...
- Молчи... Держи своего секирника, до покрепче. Я ему плоть отворять буду, гниль выскребать и нутряной огонь зельем душить. Ай нехорошая рана, ай грязная да глубокая... Держишь?
- Держу.
...И не взвидел я света от боли - а когда перестал кричать и открыл наконец глаза, то обнаружил рядом Серафима, напряженно сопящего перегаром. Ухватив за плечи, он прижимал меня к подушке. Танечка, перегнувшись через столик, то и дело убирала падавшие на глаза волосы и беззвучно шевелила губами. Где-то вдали, возле самой двери купе, томясь бесполезностью, встревоженно маячил невыспавшийся Олег.
А в ногах у меня, за спиной Серафима, сидел Ангел небесный. Был он весь в белом, и даже лица его не было видно под эмалево-белым сиянием - только красный крестик во лбу. Сидел и наматывал на левую руку длинную (и тоже белую) кишку, которая щекотно выползала из моего онемевшего, охваченного ласковой прохладой бока.
- Ну-с, и как мы теперь себя чувствуем? - спросил ангел, укладывая свернутую белую кишку в раскрытый на столике чемоданчик. У Ангела был голос пожилого и очень усталого человека, который хочет умереть, а ему опять не дали выспаться...
"Доктор, - догадался я. - Военврач... Надоело".
- Все? - спросил Сима и оглянулся на доктора.
- Да, - сказал доктор, защелкивая свой чемоданчик. - Храни вас Бог. Встал (пыхтя и не сразу - в два или три приема) и церемонно полупоклонился Танечке. - И вас храни Бог, коллега! Вы мне помогли.
Сима наконец отпустил мои плечи и тоже встал.
- Простите, - сказал я, обнаружив, что раздет, и натянул на себя простыню. - Снилось... всякое.
Сима хмыкнул.
Танечка вздохнула.
Олег покашлял, криво усмехнулся и стал смотреть в окно.
Они что-то знали. А я нет. Как всегда.
- Перитонит, - покивал доктор, - он и во сне перитонит. И уж коль скоро вы оказались в районе боевых действий, вам надлежало немедленно проснуться. И потребовать медицинской помощи, а не сидеть взаперти, не заниматься самолечением. Ведь вы же, господа штатские, не только своим здоровьем рисковали! Сам генерал дивизии Грабужинский чуть себе пулю в лоб не пустил, когда Хлява доложил о том, что здесь происходит! Да-с...
Доктор заметно разволновался, но чувствовалось, что это волнение доставляет ему приятность: выполнив долг, поучить.
- Извините, господин воензнахарь, - сухо сказал Олег. Он смотрел не на доктора, а поверх его головы в окно. - А откуда нам было знать? Мы даже из вагона не могли выйти: ни проводников, ни ключей...
- Ни локомотива, - подхватил доктор. - Ни каких бы то ни было опознавательных знаков на вагонах. А все вагоны - ярко-зеленого, армейского цвета. И прибыли без объявления за несколько часов до начала баталии. Плюс ко всему - почти полное отсутствие ожидаемой штатской реакции на психопробу. И что оставалось думать нашим славным штабистам? Разумеется, все эти подозрительные вагоны были немедленно заминированы, как весьма вероятный источник диверсии со стороны супостата. А внезапное алкогольное отравление почти полувзвода воев, производивших минирование, лишь усугубило панику. Если бы не Хлява, который во всей этой неразберихе сумел сохранить ясную голову...
- Да, ладно, папаша, - примирительно сказал Сима. - Понято и усвоено. Нам бы еще пожрать чего посущественней.
- Я узнаю, - буркнул доктор, охотно умиротворяясь. - Вас, кажется, должны поставить на довольствие по офицерским нормам - или, как минимум, разбить палатки-ресторации... Всенепременно выясню этот вопрос, но сначала закончу обход. Желаю здравствовать, господа.
- И вам того же, - сухо сказал Олег, прижимаясь к полкам, чтобы освободить проход.
Доктор подергал ручку. Потом потолкал дверь. Потом спохватился, о чем-то вспомнив, и повернулся к Танечке.
- А вы, сударыня, - нравоучительно сказал он ей, - все же подумайте о моем предложении. К вашим бы способностям да наш арсенал... а опыт - дело наживное!
- Я вам уже говорила: это бессмысленно, - Танечка дернула плечиком и отвернулась.
- Зря. Я вам еще не все выгоды перечислил. В Междуармейском Знахарском корпусе вы будете вольны сохранить за собой штатскую гарантию безопасности - а жалованье между тем...
- А вот это уже не только бессмысленно, но и бесчестно! Простите, господин воензнахарь, но это не для меня.
- Жаль... - сказал господин воензнахарь. - Ей-Богу, жаль. Ни одна штатская клиника не даст вам такую богатую практику. Во всех смыслах этого слова богатую.
- И слава Богу, - отрезала Танечка. - И не надо... Я хочу лечить. Людей! А не ремонтировать боевые машины. Одни лечат, другие калечат. На стол, в окоп, на стол, в окоп, на стол, в могилу... Я-не-хо-чу!
- Тогда я не понимаю, зачем вы сюда приехали. - Доктор дернул за ручку, и дверь откатилась. - Где вы их откопали? Пульманы с эфирным локомотивом черт знает что!..
Он вышел из купе и отнюдь не по-строевому зашаркал направо по коридору, на ходу бормоча себе под нос уже известную нам присказку о том, что "шпаки есть шпаки".
Олег задвинул дверь и сел рядом с Танечкой, а Сима уселся у меня в ногах.
Трусы с меня были не сняты, а только приспущены, и, когда Танечка отвернулась, я натянул их под простыней. Все остальное оказалось под Симиным задом - кроме носков, которые я сам вечером положил под матрас. Сима привстал, отдавая мою одежду, и снова сел. Я стал одеваться.
Шрам на животе побаливал от прикосновений, но внутри никаких болезненных ощущений уже не осталось. Даже мой застарелый гастрит пропал, как и не был. Надо полагать, у господина воензнахаря действительно был замечательный арсенал... "Эфирный локомотив", подумал я, осторожно заправляя рубашку и не менее осторожно застегивая брюки. "Эфирные шланги"... Бредятина.
Наконец я надел пиджак, снял с крючка плащ и сел, положив его на колени. Надо посидеть на дорожку. И надо как-то попрощаться с попутчиками. Дипломат я решил оставить: ничего особо ценного там не было, а в пути обуза.