— Согласен: продолжать, расширять. А где? — вновь быстро спросил председательствующий.
— Очевидно, в институте, — чуть пожал плечами Булавин.
— Согласен и с этим — в институте, — живо отозвался председательствующий. — Но вот где, в каком институте? — жестом остановив приготовившегося ответить Булавина, председательствующий встал, вышел из-за стола и, остановившись рядом с трибуной, заговорил, обращаясь уже ко всему залу:
— А если, товарищи, проверку теоретических расчетов и данных ограниченных лабораторных опытов, — председательствующий чуть выбросил вперед руки, — нам перенести сразу в естественные, так сказать, полевые условия, на природу?
Председательствующий, увлеченный своей идеей, заговорил горячо, убежденно:
— Пусть тепло и свет вашего, товарищ Булавин, искусственного Солнца согреют нам хотя бы один квадратный метр почвы, вырастят хотя бы один колос, один цветок. Пусть хотя бы на одном квадратном метре земли будет уголок, независимый от капризов естественного солнца, пусть человек создаст хотя бы крохотный, но собственный, им порожденный мир. Мне кажется, что вы уже сейчас в состоянии это сделать, а такая скромная частная, на первый взгляд, удача, не явится ли она лучшим доказательством вашей правоты, не окрылит ли она вас на достижение новых, более весомых успехов…
Заражаясь взволнованностью и убежденностью председательствующего, Булавин, вначале смутившийся и не знавший, что ему делать: сойти ли с трибуны или продолжать оставаться на ней, быстро произнес:
— Мы — ученые давно мечтали о такой проверке, как вы говорите, на природе, но где, где можно осуществить такую проверку?
— Где? — переспросил председательствующий. И в свойственной ему быстрой и энергичной манере ответил:
— В Сибири! Только в Сибири, товарищ Булавин.
Тогда один из сидевших за столом президиума повернулся к председательствующему и, как бы проверяя свои мысли, негромко произнес:
— Если подумать в этом плане о Крутогорье?
Почувствовав по одобрительным кивкам, что высказал общую мысль, он поднялся и заговорил:
— Недавно мы получили ходатайство Крутогорского обкома партии, товарищи просят усилить работы по изучению области, ускорить ее развитие. А дело это — стоящее. Крутогорье, как уверяют геологи, — удивительная кладовая природных богатств Расположен этот район в Северной Сибири, почти у Полярного круга. Ясно, что в тепле Крутогорье нуждается сильнее многих других областей страны. Крутогорская земля, если ее отогреть, дать ей те миллиарды киловатт энергии, о которых говорил здесь товарищ Булавин, вознаградит нас такими дарами, таким обилием металлов, химических продуктов, что перед ними все древние сказки померкнут.
Сторонник Крутогорья умолк. Наступила короткая пауза.
— Вот там, в Крутогорье, и надо открыть филиал института Булавина, — заговорил опять председательствующий, все более воодушевляясь. — Или еще лучше — не филиал, а самостоятельный институт. И не только сверхвысоких энергий, как здесь, в Москве, а комплексный, поставить перед его коллективом задачу не просто создать рабочий вариант термоядерного реактора, но и действительно зажечь над этим районом Сибири наше Земное Солнце, отогреть Крутогорье, превратить его в цветущий сад. И пусть одновременно занимаются возможностями изменения структуры различных атомов посредством контролируемых излучений, пусть думают о том, как посредством атомной энергии проникнуть в недра земли и без дополнительных процессов прямо из земли взять нужные нам металлы.
Председательствующий сделал паузу и закончил решительно:
— Словом, пусть Крутогорье станет новым обширным плацдармом, а институт ядерных проблем — главным опорным пунктом нашего коммунистического, подчеркиваю, коммунистического наступления на недра, на климат, на самую природу Сибири.
Он сделал паузу и пояснил:
— До сих пор мы стремились с максимальной полнотой использовать богатства сибирских недр, ныне, в преддверии коммунизма, мы стремимся уже переделать, изменить весь комплекс природных факторов Сибири, явить всей земле могущество свободного человека!..
— Вот так-то, дорогой Михаил Павлович, явить всему миру, всей земле могущество свободного человека. Такую задачу поставили перед нами в Центральном Комитете партии, — закончил свой рассказ Булавин.
О совещании в ЦК Стогов уже читал в газетах, кое-что успел рассказать об этом Игорь, передавая институтские новости. Но сейчас, слушая Булавина, Стогов вновь вместе с ним пережил это подлинно историческое событие. Как и Булавин, Стогов был горд и счастлив от сознания беспримерности плана, намеченного в ЦК. Экспериментов такого размаха, с такими титаническими целями наука еще не знала. Стогов был человеком науки и не мог не восхищаться величием этой научной задачи.
— Да, планы исполинские! — воскликнул он.
— Вам и осуществлять их, — лукаво прищурился Булавин.
— Мне?
— Именно вам!
— Но…
— Дело в том, — мягко перебил его Булавин, — что после совещания, в рабочем порядке заговорили о человеке, который мог бы возглавить институт, и президент Академии, не задумываясь, назвал ваше имя, и оно встретило сочувствие.
— Да… Но, — Стогов явно растерялся, не зная, что и ответить. Самые противоречивые мысли роились в мозгу. Он не мог не признаться себе, что ему было приятно столь высокое назначение, но в то же время он понимал, что на некоторое время придется расстаться с привычной лабораторией, заняться множеством очень интересных, важных, но чисто прикладных проблем.
А Булавин, круша все возражения, уверенно басил:
— Дело беспримерное, труднейшее, но вам, Михаил Павлович, это как раз по плечу…
Под крылом стратоплана стремительно убегала назад непроницаемая белесо-синяя пелена облаков. А как хотелось раздвинуть эту пелену и хотя бы на мгновение увидеть безбрежные просторы, над которыми стремительно мчался серебристый сигарообразный воздушный гигант. Но не много разглядишь с двадцатикилометровой высоты, да и глаз человеческий плохо приспособлен для созерцания предметов, удаляющихся со скоростью километра в секунду.
Стогов вздохнул, нехотя отвернулся от иллюминатора, повернул рычажок телевизора, укрепленного на спинке переднего кресла.
— Придется, видимо, довольствоваться таким э-э… опосредствованным восприятием, — сердито проворчал профессор, обращаясь к сидевшему в соседнем кресле плотному, средних лет человеку с медно-красным, задубевшим от солнца и ветра лицом.
Сосед кивнул и включил свой аппарат.
Прошло несколько секунд. Сверхчуткий электронный глаз телевизора раздвинул непроницаемую для взора людей пелену облаков, и теперь по экрану, целиком заполняя его, расстилался иссиня-фиолетовый ковер тайги. Местами фиолетовый фон светлел, на секунду внизу мелькали извилистые голубые ленточки, крохотные сахарно-белые пятнышки. Стогов вгляделся, понял: реки, снежные пики.
И вновь тянулся под крылом бесконечный фиолетовый ковер… Сибирь.
…Сибирь! Земля, омытая водами Полярных морей. Край, обожженный дыханием нетающих льдов и знойных ветров Центральной Азии. Край великой щедрости и великих контрастов…
Сплелись в неразрывном объятии ветви красностволых великанов, ни человеку, ни зверю, ни даже юркой птице нет пути через мглистую чащобу… Это Сибирь. Ласковый степной ветерок шумит в зеленых глубинах разнотравья, клонит к жирной земле шелковистые венчики цветов, вздувает быструю рябь по золотым пшеничным морям, звонкая песня жаворонка льется с ярко-синего неба… Это тоже Сибирь. Посвистывает хорей в руках закутанного до глаз неутомимого каюра, с визгом и лаем мчится сквозь слепящую пургу собачья упряжка… Это Сибирь… Тянется по зыбким пескам караван верблюдов, далеко окрест разносится гортанная песня проводников… И это Сибирь…
Емкое, большое это слово — Сибирь. Все вобрала она в себя. Затерянная в лесных дебрях деревушка в два домика и раскинувшийся на десятки километров город с миллионным населением, стиснутая каменными щеками яростная, в гневной пене река и обнявшая скалы, точно из пены вод явившаяся стена плотины, залитая медью заката ледяная гора, неприступная в своем молчаливом величии, и черный зев тоннеля у подножья — все это Сибирь, вечно новая, неповторимая.
Пламя плавильных печей и молочный блеск электрических Солнц, серебристые нити рельс через таежное приволье, призывные песни работяг-судов на бурных реках, отступившая от заводских цехов тундра — все это Сибирь, трудовая, обновленная, подобревшая, великая труженица — Сибирь рубежа семидесятых годов двадцатого века.
Приникни чутким ухом к сибирской земле, вслушайся в говор и плеск речных струй, вникни в шум ветра и звонкие птичьи трели, ты услышишь дыхание сибирской земли, песню новой Сибири. Это песня о людях отважных сердец, о зимовщиках северных островов и проходчиках шахт, о мастерах огненного дела и молчаливых чабанах… Их теплом согрета, их уменьем прославлена, их мужеством возвеличена сегодняшняя Сибирь…
Стогов вглядывался в калейдоскопическое мелькание видов на экране, силился установить места, над которыми проходил самолет, но высота скрадывала очертания городов и поселков. И здесь не мог помочь даже зоркий глаз телевизора.
Сосед Стогова — геолог Василий Михайлович Рубичев щурил небольшие карие глаза, восторженно прищелкивал пальцами и, на правах щедрого хозяина, то и дело напоминал Михаилу Павловичу:
— Глядите, глядите! Вот и Крутогорье началось. Видите, как «белков» внизу богато, а вон ниточка синенькая — это река Северянка. Большущая, доложу вам, река и капризная.
Стогов согласно кивал, поддакивал, хотя видел он, честно говоря, немного. Тянулся фиолетовый плюш тайги и трудно было различить все то, о чем частой скороговоркой рассказывал Рубичев.
С геологом Михаил Павлович познакомился перед отлетом из Москвы. Зная, что Рубичев должен помочь ему в размещении будущего института, он теперь с интересом приглядывался к новому коллеге.
А Рубичев, не замечая испытующего взгляда профессора, рассказывал, все более увлекаясь:
— Знаете, Михаил Павлович, если бы вдруг случилось так, что все наши богатства одновременно иссякли бы и на Украине, и на Урале, и на Волге, и даже в Сибири, одно Крутогорье могло бы не только накормить сырьем всю нашу промышленность, все ее отрасли (все, обратите внимание!), но и дать сырье вдвое, даже втрое более мощной индустрии.