ВЛАДИМИР КОЛИН
СНЕГА АРАРАТА
Перевод с румынского ЕЛЕНЫ ЛОГИНОВСКОЙ
- Каждый раз, вступая в эту долину, я вспоминаю гравюры Дорэ, - сказал Гурген.
- Дантовский ад, - шепнул я, глядя на скалистое ущелье, меж каменных стен которого узкой белой лентой вилась дорога.
Осень рассыпала золотые и кровавые блики по вулканическим бастионам циклопов. Наша машина мчалась среди них, как броневик иной эпохи. Чтобы защитить свою крепость, гиганты вздымали над машиной огромные булыжники, но не успевали их обрушить: машина проносилась мимо, и камни нависали над шоссе как тщетная и бессмысленная угроза. Время от времени огромное плечо вдруг выступало из камня скалы, и я воображал себе циклопов, навеки заточенных в горе. Их отчаянные попытки освободиться приводили лишь к образованию глубоких щелей, из которых, как сигнал обреченной на угасание жизни, тянулись худосочные побеги сорняков. Иногда сухой и извивающийся, как веревка, ствол соединял две скалы, повисшие в удивительном равновесии, и я искал руку, способную поднять эти огромные гантели. И, наконец, обнаруживал ее в другой скале, окаменевшую в своем бесплодном порыве много тысячелетий тому назад.
Тогда я устремлял свой взгляд вперед, туда, где, теряясь вдали, синела узкая полоска прозрачного, как воды Севана, неба.
- Притормози, - сказал Гурген, и нажимая на педаль, я почувствовал, как вместе с машиной замедляется мой собственный пульс.
Некоторые считают, что я просто притворяюсь. Мои медленные движения кажутся им надуманными, навязывающими какой-то тайный смысл, и я помню, что даже Гурген сказал мне однажды: - Черт возьми, Мегер, ты обыгрываешь даже самые обыкновенные реплики! Твоя манера - эта легкая дрожь ресницами превращает в волнующую тайну самое обычное приветствие ...
Но со временем он понял, что я делаю это ненарочно. Слова звучат в мире моей тишины, превращаясь в тончайшие импульсы, словно мое тело инструмент, в котором звуки продолжают вибрировать и тогда, когда произнесенные мною или другими слоги перестают звучать в воздухе. Если я двигаюсь медленно - это лишь потому, что я переношу эти отзвуки...
Итак, я притормозил, поняв, что мы приближаемся к означенному месту. Гурген изучал правую стену, от которой нас отделяла лента воды. Ее журчания мы не слышали, так как река текла значительно ниже уровня шоссе, и лишь верхушки прибрежных деревьев выдавали ее присутствие. Но эта тихая терпеливая река выкопала глубокую долину, проложив себе русло среди вулканических массивов, преодолев даже прочную черноту обсидиана.
- Стой! - крикнул Гурген.
Я затормозил, и мы оба качнулись на сиденье. Мы только что оставили за собой плоскую скалу, окаймленную изгибом реки - что-то вроде натуральной платформы, возвышающейся над руслом. Я обрадовался, так как иначе не знал бы, куда поставить машину: узкое ущелье с трудом позволяло проехать лишь двум повозкам. Я развернулся и поставил машину на платформе. Когда мы выходили, ее дверцы сухо стукнули, и на этот стук откликнулось многократное эхо долины.
Гурген потянулся, расправляя затекшие мускулы, потом крикнул: Э-э-э-эй!-и оглянулся, проверяя, откуда несется эхо.
- Брось! -сказал я, хватая его за руку и указывая на огромный архитрав - каменный навес, повисший прямо над нашими головами. Мы находились здесь, в дантовском ущелье, именно потому, что такой вот каменный блок сорвался со своего места несколько дней тому назад.
Я привожу эти подробности для того, чтобы вы поняли, как все это для нас обычно. Гурген послушно пошел вперед. Он снова начал рассматривать стену по ту сторону реки, и мы оба заметили на ней угловатую розовую массу. Но лишь он издал при этом торжествующий возглас, указывая протянутой рукой на огромный камень, оторвавшийся от массы и остановившийся на естественной, тоже каменной шпоре.
Как я вам уже сказал, камень был розовый. В своем падении он придавил несколько деревьев и теперь отдыхал на раздавленных стволах, столь же равнодушный, как тогда, когда падал, кто его знает, сколько тысяч лет назад - чтобы закрыть пасть пещеры, вход в которую виднелся теперь в крутом берегу метров на пять выше того места, где остановился камень.
Темная дыра была не слишком велика. Но я сразу же заметил, что ее края казались гладко отшлифованными.
- Посмотри-ка!-воскликнул Гурген, неспособный думать молча.
Короткие черные усики казались на его круглом лице совершенно неуместными, словно заимствованными из реквизита цирка. Нарисованные с нежной старательностью тонкие губы и раскосые зеленые глаза придавали лицу что-то женственное, чему резко противоречили агрессивная настойчивость усов. И лишь приглушенный блеск лысины, окруженной растрепанным венчиком волос, несколько смягчал их грубую неуместность. Повернувшись сейчас ко мне, он был похож на большого кота, вдруг обнаружившего перед собой целую крынку сметаны.
- Хотелось бы мне посмотреть, как этот камень выглядит изнутри, сказал он с таким лакомым выражением, что я улыбнулся. Поняв меня, он важно добавил: "Ну, пошли, наконец!" И отправился вперед. Мы спускались по берегу, прыгая с камня на камень и хватаясь за высохшие пни, словно специально появившиеся здесь, чтобы облегчить нам путь. Все яснее слышалось журчание воды - единственный звук, который, пронзая тишину, не нарушал ее. Какая-то птица чирикнула, перелетая на тот берег.
Было жарко. Следуя за Гургеном, который прыгал, как живой мячик, перебегал мелкими шагами и снова прыгал с камня на камень, я, казалось, просто-напросто скользил вниз, словно погружаясь в прошлое, в историю, хотя прошлое реки было наверху, там, где ее воды прорыли исчезнувшие слои. Видимое русло было как раз самым новым, но, не знаю почему, для меня этот спуск означал удаление от белого шоссе, окаймленного столбами и проводами, по которым бежал свет и слова, произнесенные в Ереване. Здесь все было так, как давным-давно, в те времена, когда Сасунские богатыри налетали на своих врагов с поднятыми саблями или еще раньше, когда здешние жители поклонялись Вахагну. Вода, камень и тишина ...
- Пошли же, наконец!-крикнул Гурген.
Он прыгнул на камень, обточенный рекой, взмахнул руками и повернул ко мне полную луну своего лица, запятнанного наглостью усов. Вода время от времени покрывала камень и мочила его остроносые туфли, но он не обращал на это внимания. Не дождавшись меня, он снова запрыгал по камням, потом мелкими шажками леребежал по импровизированному мостику из упавшего ствола, скользнул в воду и перепрыгнул на другой берег. Я двигался за ним, любуясь ржавыми оттенками булыжников и пением волн, полузакрыв глаза. И ничего не подозревая.
Затем начался подъем. Хотя мы взяли с собой лишь неизбежный свиток каната, два фонаря, два мастерка, кирку и лопату с короткими ручками, двигаться было нелегко. Я слышал шумное дыхание Гургена. Над нашими головами высились огромные скалы, но хотя мы старались не думать о том, что одна из них может в любой момент обвалиться, мы взбирались рядом, а не друг за другом.
- Давай передохнем, - предложил Гурген.
И, не ожидая моего ответа, вытащил из кармана белый платок и вытер им лицо и лысину. Мы еще не достигли уровня шоссе. Вид был суровым - дикое нагромождение форм.
- Маленькая страна, - фыркнул Гурген. - Одни камни... каменные складки ... А попробуйте-ка их расправить. Вы сами удивитесь, каким большим покажется вам тогда этот уголок страны!
Я не стал спрашивать его, с кем он спорит, так как знал, что он репатриировался из Франции всего несколько лет тому назад. Его любовь к каменистой стране предков питалась легендами в крошечных тавернах Марселя и теперь, когда он находился среди близких людей и легендарного пейзажа, расцвела, как оранжерейное растение, перенесенное в естественные условия.
Но мне спорить было не с кем. Я знал здесь каждую каменную складку, я был рожден под этим голубым небом, в ослепительном блеске полотен Сарьяна.
- Слушай! -сказал я ему.
- Что? Ведь ничего не слышно!
- Тишину, Гурген. Слушай тишину!
И, взобравшись на каменный берег и прислонившись к разным уголкам скалы, мы оба погрузились в молчание. Все вокруг казалось окаменевшим, настоящее потеряло свою силу. Словно бы в природе еще не началось творение, и мы находились в пустоте, в огромном мешке, в котором еще ничто не произошло и все могло произойти по-иному. Отдыхая, я всеми своими порами впитывал неисчерпаемые возможности тишины. Я словно слился с камнем и боялся пошевелить пальцами, чтобы не обратить на себя внимание листьев, напомнив тем самым, что мы принадлежим к давно созданному миру с установившимися обычаями и законами. Но Гурген пришел из мира, который больше не умел жить молча и радоваться тишине. Поэтому, не в силах задерживаться здесь ни на секунду, он быстро произнес, пожимая плечами: Так можно простоять до завтра...
И начал снова взбираться. Я проглотил улыбку и, бросив последний взгляд на долину, застывшую в тиши первозданности, повернулся лицом к стене. Теперь мы поднимались почти ползком, словно плывя по твердой поверхности. Мы действовали руками и ногами, использовали каждый выступ в скале и иногда, огибая какой-нибудь горб, через который не могли перешагнуть, теряли друг друга из виду. Прильнув щекой к розовому камню, мы замечали на нем травинки и муравьев.
Однажды я даже прижался к скале ухом, но ничего не услышал. Замурованные в каменный капкан горы, циклопы были неподвижными.
Мы почти одновременно достигли камня, который оторвался от скалы и открыл вход в пещеру. Он лежал на своей постели из раздавленных стволов несколько косо и, сунув под него руки, мы почувствовали гладкую поверхность, соответствующую отшлифованной раме у входа в пещеру.
- Странно ... - заметил Гурген.
Он смотрел на меня вопросительно, но я не чувствовал потребности выражать свое удивление вслух. Я искал объяснения и надеялся найти его наверху, в пещере, от которой нас отделяло теперь всего несколько метров.
Гурген подошел к темному зеву пещеры первым.
Упершись ногами в ствол небольшого деревца, он изучал гладко отшлифованную раму вокруг входа. Она то расширялась, то сужалась в зависимости от выступов камня, но повсюду была гладкой, как зеркало.
- Не будешь же ты утверждать, что это естественное явление, - сказал он, хотя я ничего не утверждал.
- Камень словно отпилен ...
Он был прав.
- Зажги фонарь, - напомнил я ему.
Он подчинился, и луч света, пройдя зону полутьмы, пронзил мрак пещеры. Хотя луч был не слишком длинным, мы легко убедились, что, узкая в начале, пещера постепенно расширялась.
- Помоги мне, - попросил Гурден, и я подтолкнул его сзади; проникнув в пещеру, он протянул руку и втянул меня вовнутрь.
Я говорю "вовнутрь" - и вновь переживаю восторг, который ощутил в ту минуту, наивную надежду, что вот сейчас я увижу циклопов, замурованных в твердой материи... Выраженная таким образом, моя надежда кажется смешной. Разумеется, я не верил в существование прикованных великанов и не надеялся обнаружить их, подобных огромным окаменевшим ракушкам, слившимся с горой. Я даже сам не знаю хорошенько, чего я ждал, все слова кажутся мне слишком тяжелыми, и моя тогдашняя надежда темнеет и исчезает, когда я пытаюсь втолкнуть ее в избитые трафареты. Но произнеся слово "вовнутрь", я на минуту испытал восторг той минуты. Свежее и глуповатое чувство, настолько наивное, что для того, чтобы дать о нем представление, мне пришлось упомянуть о циклопах. Простое воспоминание, слово, благодаря которому я вновь переживаю мечты детства и неповторимый восторг тех лет.
Но, повторяю, я ничего не подозревал. Просто переживал это благословенное состояние, делавшее меня восприимчивым, предрасположенным к чуду, уверенным в том, что со мной что-то случится - встреча через много лет с восторгом детской поры, когда человек ничего не знает, но все предчувствует, воскрешая мифы и переживая чудеса.