- Ну, здравствуй моя хорошая, здравствуй. Я тоже по тебе...
И, разом замолчав, нахмурился, поняв, что у Лауры забинтовано плечо.
- Это что, новая мода?
- Это ранение, касательное. Так, ерунда, - вяло отреагировала Лаура, скорбно улыбнулась, и стало ясно, что она чертовски измотана. - У меня был сегодня тяжелый день. Одной стрельбой не обошлось... Вон, посмотри на столе. Только осторожно...
Буров встал, молча подошел, открыл картонную коробку из-под шляпы, и глаза его недобро прищурились - на дне лежали окровавленные останки змеи. Причем отлично известной ему породы<См. первую книгу.> - радужной болотной гадюки, пожалуй, единственной из длиннозубых<У змей семейства аспидов кобр, тайпанов, бунгарусов - передние ядовитые зубы относительно коротки. У гадюк и ямкоголовых - гремучих змей - зубы, наоборот, длинны.> обладающей ядом с гарантированной, стопроцентной летальностью. Редчайшая разновидность, великолепный экземпляр, машина для убийства, называемая Посвященными "рептилией края загробной радуги". Как она попала сюда, на невские берега? Из каирских-то болот? Да, чудеса. Еще какие! Гадюка эта была не только разноцветна, на редкость экзотична и смертельно зубаста, но еще и перната - к телу ее каким-то странным образом лепилась пара голубиных крыльев. А еще говорят, что рожденный ползать летать не может...
- Эта птичка божья сегодня запорхнула ко мне в спальню. - Лаура тяжело вздохнула, брезгливо оттопырила губу и хрустко, с неожиданной экспрессией перевернула книжную страницу. - Хорошо, я успела среагировать и размазать ее по стене. Подносом, на котором стыл мой кофе. Послеобеденный отдых, такую мать! Бальзам для нервов, души и тела... В общем, Вася, я пришла проститься. - Она рывком уселась на кровати, с грохотом, словно надоевшую игрушку, отшвырнула ужасающее чтиво, Завтра утром исчезаю. Совсем мне не нравятся мудозвоны с мушкетами и болотные гадюки с голубиными крыльями. А ну на хрен, куда угодно, только бы отсюда подальше. Россия, она большая...
Вот ведь, почти процитировала Разумовского, один в один...
- Замечательный окрас. И крылья хороши. Сработано на совесть. - Буров коробочку потряс, покрутил, повертел, понаклонял так и этак, вздохнул и с отвращением поставил на место. - Будет нехорошо, если такие налетят стаей. В общем, Лаура батьковна, если возражений нет, отчалю-ка я рано утречком вместе с тобой. А то сегодня погорячился, и кое-кто теперь холодный лежит...
Вот такая песня, "Come Together"<Название песни "Битлз" переводится как "Пойдем вместе".>. Грустная, на мотив мендельсоновского марша. Однако для Лауры она прозвучала рождественским хоралом.
- Я не против, - обрадовалась она, и в глазах ее вспыхнула надежда. Затеряться в Сибирии, перезимовать в каком-нибудь далеком остроге<Укрепленная колония-поселение, обычно возводимая первопроходцами Сибири. Именно так начинались все крупные старинные города вроде Тюмени, Тобольска, Енисейска, Иркутска и десятков других.>, а по весне можно и в Америку. На любимом отечестве, которое живет по принципу: tout pour moi rien par moi<Все для меня - ничего от меня.>, свет клином не сошелся. Главное - побыстрее убраться отсюда.
От ее упаднического настроения не осталось и следа: коллектив, пусть даже и не ахти какой, - сила.
- Истину глаголете, уважаемая. - Буров кивнул и принялся в темпе вальса собирать вещички. Ему было все равно - куда, что-то он устал от всей этой суеты, фальши, дрязг и дешевых интриг. Стоило бежать аж в восемнадцатый век, чтобы снова вляпаться все в то же дерьмо. Теперь дай-то Бог отмыться...
Они пустились в путь в час собаки, когда сильнее всего хочется спать. Дежурный по конюшне был сонлив, конкретно заторможен и ползал еле-еле, словно муха по стеклу. Неловкими руками он взнуздал каурого с белой вызвездью на лбу жеребца, наложил потник, седло, хлопнул хитрое животное по брюху, чтобы выдохнуло воздух, затянул подпруги и с намеком на поклон передал поводья Бурову:
- Ваша светлость, прошу-с.
Затем икнул, вяло почесался и принялся седлать игривую светло-рыжую кобылу для Лауры.
- А ну не балуй, а ну!
Ишь ты, попал точно в масть... Часовые на воротах были тоже сонные, квелые, обласканные Морфеем.
- А ну смирно! Вот я вас! - рявкнул по-отечески на них Буров, вывел в поводу жеребца на улицу, подождал Лауру, устроился в седле. - Ну, как говорится, с Богом.
- А ну его к чертям, - усмехнулась Лаура, с ловкостью амазонки взобралась на кобылу, привычным движением тронула поводья. - В этом сраном мире нужно рассчитывать только на себя. - Запнулась, коротко вздохнула, скрипнула мужским, с высокой лукой, седлом. - И иногда на товарищей. Хотя предают-то только свои...
Буров не ответил, он смотрел на сонную Неву, на спицу Петропавловки, угадывающуюся в легкой дымке, на все это очарование ликующей белой ночи. Петербург, Петроград, Ленинград. Град Петров, знакомый до слез. Когда еще придется свидеться-то? Может, и не придется совсем... Только не время было предаваться сантиментам. Отвел Буров взгляд от зеркала воды, проглотил слюну да и припустил куцей рысью следом за Лаурой...
Им не дано было узнать, что вскоре, тем же утром, мирно почивающего Орлова разбудил невыспавшийся Гарновский.
- Ваше сиятельство, миль пардон, но там прибыли люди от Шешковского. С высочайшим повелением выдать им князя Бурова для дальнейшего его препровождения в ведение Тайной экспедиции. Предерзко себя ведут, без бережения, сапожищами, аки жеребцы копытами, топают.
Некрасивое лицо его выражало тревогу, ненависть, искреннее сопереживание и мучительное желание дать посланникам Шешковского в морду. Так - чтобы вдрызг.
- Сапожищами топают? По моим полам? - грозно прорычал Чесменский, сел, с уханьем, очень по-звериному зевнул. - А ты пошли их на хрен, а вдогонку скажи, что нет его, князя Бурова, отсутствует. Выслан к едрене фене по долгу службы. Все, иди. Да, слышь, князя Бурова-то разбуди потом, скажи, чтоб спешно собирался. Уходить ему надо, уехать, затеряться. Россия не Франция, места хватит. А я ведь, Василий Василич, здесь тоже не задержусь, на хер мне нужна она, такая служба-то. Что, махнешь со мной в Москву, а? Рысаков будем разводить, чаи распивать. Эх, конфетки-бараночки, словно лебеди... Ну все, иди, и пошли их на хрен-то как следует, семиэтажно, от всей души.
А когда Гарновский вышел, он поднялся, удрученно и горестно вздохнул и голосом, полным сожаления, пробурчал:
- Эх, Като, Като, мало Гришка учил тебя жизни, эх, мало. Как есть ты сука, курва немецкая... - И неожиданно, так, что люстры закачались, бухнул кулачищем об стол. - Эй, кто-нибудь, романеи мне в большом стакане! И апельцин! Запорю!..
Нет, ничего этого ни Буров, ни Лаура не знали, - подставляя лица утренней свежести, мчались они во весь карьер на восток. Перед ними лежала Россия, необъятная, как сказал Разумовский, страна. А уж он-то знал, что говорил.
ЭПИЛОГ
I
Быстро опускался вечер. Небо посерело, нахмурилось, клубом роилась мошкара, от реки тянуло сыростью, холодом, запахами тины и мокрого дерева. С криками, похожими на стоны, летели в гнезда уставшие птицы. День угасал.
- Да, боярин, а ведь не за горой стынь, холода-то. - Егорий Рваный взглянул наверх, на приутюжившее деревья небо, мотнул кудлатой головой, вздохнул и ловко угнездил в углях обмазанную глиной утку. - Коли по рябине смотреть, зима ноне ранней будет, снежной. А с хиусом<Холодный, пронизывающий ветер.> да с хлящими<Так называют в Сибири жгучие морозы.> шутки не шуткуют.
Говорил он гнусаво, в нос, как-то по-особому отрывисто пришмыгивая, спасибо его милости государеву кату, вырвавшему ноздри заодно с хрящами. Еще и уши обкорнавшему. Слава тебе, Господи, что под личиной<Сетка из конского волоса для защиты от комаров.> да под малахаем с опушкой не видно. Да и кому смотреть-то, боярину этому опальному или бабе его? Они, видит Бог, видывали и не такое...
- Ага, зябнут ножки, зябнут ручки, не дожить нам до получки, что-то стало холодать, не пора ли нам поддать, - нейтрально и на редкость фальшиво отреагировал Буров, закончил надраивать ствол и бережно сунул за пояс. - Ты уедешь к северным оленям, в дальний Магадан уеду я...
Он был не в настроении, более того - осталось всего три патрона и действительно с гулькин хрен до заморозков. Вроде бы не курлыкали еще в небе журавли, не порошила еще тайгу метель опавших листьев, но осень уже чувствовалась - и в стылой свежести ночей, и в желтизне осоки, и в низких, тяжелых облаках. Заканчивался август, агонизировало лето - обильное, сибирское, разочаровывающе короткое. А вокруг, невзирая ни на что, продолжала бушевать природа: пенилась, кипела в водоворотах река, била волнами о камни и пороги, ветер, воя, рвал верхушки лиственниц; ухал где-то, собираясь на охоту, филин; хором робко пробовали голоса осторожные ночные птицы. Вот он, ликующий апофеоз флоры и фауны, торжествующая природа-мать, с коей что Буров, что Лаура пообщались изрядно, от души, впечатлений, надо полагать, на оставшуюся жизнь хватит. Впрочем, Бога гневить нечего, до Тобольска все было на редкость мило и довольно цивильно. Более того, путешествовали с приятностью. Подорожная была выписана на имя генерала Черкасова и сопровождающего его особу капитана Ермилова, а кроме того, имелась еще бумажка, из которой явствовало, что вышеозначенные персоны следуют конфиденциально, с ревизией и по долгу службы. Фискальной. И направил их не кто-нибудь, а сам Степан Иванович Шешковский собственной персоной. Словом, поначалу путешествовали, не напрягаясь, - всюду их встречали поклонами, лаской, хлебом-солью, умилением и взятками. Это был не то чтобы удар Остапа Бендера по бездорожью, но хорошо задуманная долгоиграющая афера, основанная на том прискорбном факте, что у российских-то властей обычно рыло в пуху.
Неприятности начались в Тобольске. На званом ужине у местного градоначальника генерал нечаянно повстречал знакомого, так, майоришку одного, Валерьяшку Зубова, - тот командовал карательным отрядом по поимке беглого опасного преступника, выдающего себя за князя Бурова. В общем, вначале была драка, потом стрельба, ну а уж затем, как водится, погоня, по лесам, по долам, по болотам, по чащобам. Еле оторвались, чудом ушли. И все волшебным образом переменилось: Буров отпустил бороду, Лаура забыла про духи, от нее теперь за версту несло дымом, оленьей кожей, березовым ядреным дегтем<Употребляется как защита от гнуса.>. Сам черт не признал бы их, бредущих в дебрях звериными тропами. Шли без суеты, с оглядкой, вели пяток навьюченных пожитками оленей. Мало разговаривали, все больше слушали бдели. А иначе в тайге нельзя - пропадешь. Вовремя не заметишь сохатого<Сохатые - лоси - весьма опасны в тайге, особенно в преддверии гона, начинающегося осенью. В Сибири не случайно говорят: на медведя иди постель стели, на сохатого иди - доски на гроб теши.>, "забавницу с кисточками"<Рысь.> проглядишь, встретишься на узкой тропинке с тунгусом, юкагиром или каряком. Они хоть вроде бы и с государыней в мире, и платят исправно ясак<Дань, обычно пушниной.>, а ведь не преминут перерезать горло, да так, что и глазом не моргнешь. Это тебе, люча<Русский.>, за объясачивание<Широко практиковавшаяся акция, когда представителей сибирских народов русские колонизаторы приглашали в гости и, вместо того чтобы накрывать стол, брали их в аманаты - заложники. Держали до тех пор, пока не получали требуемое количество ясака.>.
А между тем поспел ужин. Не ахти какой, из трех блюд: утка, запеченная в глине, в собственном соку, белка, жаренная на углях на палочке, да сушеная, кусочками, оленина - взять такую горсть, растереть в порошок, бросить в чашку, залить кипятком - и "магги" с "галлиной бланкой" отдыхают. Ели не спеша, в охотку, отгоняя с яростью осточертевших комаров, пили терпкий, из брусники, чай, щурились на сполохи огня, молчали. Еще один день лета прошел, еще на один день ближе холода.
- Посуду помоете сами. Пойду-ка я спать.
Насытившись, Лаура поднялась, обтерла пальцы о кожаные штаны и энергично, целеустремленным шагом прошествовала в кусты. Потом сорвала веточку посимпатичней, пообкусала ее конец и, выдраив зубы размочаленным деревом, отправилась в балаган - сложенный наподобие ленинского, только из еловых лап - шалаш<Первоначально шалаш, в котором вождь укрывался от щупалец гидры контрреволюции, представлял собой обыкновенную соломенную хибару. Это уже позже, в эпоху торжествующего социализма, на месте соломенной хибары возвели дворец из отборного сена.>. Какие, к черту, ароматические ванны, "притирания Дианы", "маски Поппеи" и "перчатки Венеры"<Популярные в то время косметические средства.>. Спать, спать, спать. Не раздеваясь, не снимая личины. Спать.
- Иди, боярыня, с Богом, иди, - буркнул Егорий, вылил в чашки остатки кипятка, подождал, побултыхал, выплеснул на землю. - Тоже мне мытье, баловство одно. Чай, не велика забота, не щами со свининой трапезничали. Каша, она хоть и мясная, все одно каша.
Потом он возвратился к костру, вытащил богатую серебряную табакерку, под звуки менуэта открыл, гнусаво усмехнулся под завесой личины.
- Купчишке тому гунявому уже без надобности, а нам сгодится, в самый раз будет. Угощайся, боярин. Сделай милость, не побрезгуй. Чем Бог послал...
Буров был небрезглив, отнюдь. Закурили одну трубку на двоих, затянулись по очереди, в молчании окутались густым табачным дымом - от комарья хорошо, да и для души неплохо. Помаргивали, переливались угли, над речкой поднимался туман, в воздухе ощутимо холодало - свет луны, проглядывающий сквозь дыры в облаках, казался леденяще мертвенным. Август, сукин сын август.
- Ты гля, боярин, только посмотри. - Егорий вдруг привстал и трубкой указал на птицу, ясно видимую на фоне облаков. - Ну, теперь быть беде...
Это была большущая матерая ворона. Вела она себя на редкость странно то взмывала вверх, то стремительно пикировала, то делала немыслимые пируэты и в целом напоминала бабочку, бьющуюся в оконное стекло. Будто пыталась преодолеть какую-то невидимую препону и та каждый раз отбрасывала ее назад. И все это в полнейшей тишине, немыслимой, невообразимой...
- Почуяла дым чума предков<"Дым чума предков", или "дым Млечного Пути", - в мистических воззрениях северных народов некая таинственная, видимая лишь животным и шаманам завеса, отделяющая прошлое от будущего. Самое интересное, что, согласно славянским языческим традициям, ворона птица конкретно волшебная и хранит ключи от двери в рай - Ирий. "Кобенясь", исполняя в воздухе особый танец, она способна попадать в другие миры. Если научиться у нее этому танцу, можно овладеть ключом к многомерности мира и обрести свободу от материальных оков.>. - Егорий сел, угрюмо затянулся, со вздохом передал трубку Бурову. - Так шаманы говорят. Назад хочет улететь, в прежнюю жизнь, где была сильной и молодой. Только хрен ей...
Ворона между тем надрывно каркнула, судорожно взмахнула крыльями и камнем спикировала в клубящийся над речкой туман. Булькнуло, плеснуло, и снова все стало тихо. Подумаешь, какая-то там ворона...
- Плохой знак, зело скверный. - Егорий выругался, выбил трубку о ладонь, тягуче сплюнул, оправил личину. - Пойдем-ка почивать, боярин. По всему - завтра непогоде быть.
Вот обрадовал так обрадовал, сказал приятное на сон грядущий. И ведь наверняка не врет, потому как опытен и к местам здешним весьма привычен обретается в Сибири давно уже, сразу-то и не вспомнишь, сколь долго. Лихо покуролесил с Емельяном свет Ивановичем да с богатуром Салаватом, прогулялся этапом в каторжанских "железах", вдосталь нагорбатился на государство и отечество, потом бежал и... А с Буровым его свел случай, вернее, узкая лесная дорожка где-то под Тюменью. Пошаливал там Егорий со товарищи, изрядно баловался кистеньком, топориком да острым ножичком грабил-обирал до нитки всех встречных-поперечных. И кто мог знать, что попадется один, у коего зарядов в фузее что пальцев на руках. Всю ватагу положил, в упор, так что и не пикнул никто, а вот в Егория Рваного стрелять не стал - избил до полусмерти, в болотце помочил да и спросил так-то ласково: "А что, пойдешь в проводники ко мне? Не обижу".
Да, не стал Буров убивать этого безносого татя - во-первых, и впрямь без проводника хана, а во-вторых, разглядел породу редкую - звериную, свирепую, но не подлую. То, что надо. А уж Егорий-то понял сразу, что имеет дело с хищником, огромным, матерым, очень сильным, место которому во главе стаи. И Боже упаси рычать, огрызаться или посматривать на его самку разорвет. Лучше с ним жить в согласии. И вместе шататься по просторам тайги, полным приключений, опасностей и несметных богатств. Главное, подальше от объятий отечества, пахнущих железом, пенькой и бычьей, из коей кнуты вьют, кожей.