Радовался он не с пустого места - Буров по сравнению с ним выглядел не очень: ниже на голову, уже в плечах и, наверное, пуда на два полегче. Да только что в них, в весовых категориях-то? Дело-то было не на ринге - в гостиной их сиятельства князя Римского, на шикарном инкрустированном паркете. Ни правил, ни судей, только храп почивающего человека Божия да визгливый смех пьяненьких граций. Еще - бюст ее величества самодержицы российской, с тонкой улыбкой добродетели наблюдающей за происходящим. Эта небось счет не откроет<Имеется в виду открытие счета рефери на ринге.>.
Ладно, сошлись, встали в позицию, и понеслось. В общем-то, вначале рванулся Шванвич - молнией, метеором, семипудовым болидом, стремительно ворвался на дистанцию и вмазал, причем настолько качественно и мощно, что Буров толком-то и не защитился: богатырский кулак просвистел впритирку с его черепом, сбил к чертям собачьим чалму и зацепил ухо, да так, что чуть не оторвал его. Это был удар мастера, настоящего бойца, привыкшего биться часто, с огоньком и не на жизнь, а на смерть. Такой действительно замочит, зашьет в мешок и утопит в море. Все, шуточки закончились, начался процесс выживания. Интенсивный. Механически, не задумываясь, Буров "отдал якоря"<"Якорь" в терминах бозвой психотехники - это ключ для запуска условного рефлекса, жест, звукорезонансная формула.> и сразу ощутил, как преобразился мир, в сознании не осталось ничего, кроме холодной, всепобеждающей ярости. Запрограммирован он был, как известно, на смилодона, саблезубого тигра ледникового периода. Киска еще та - кинжальные двадцатисантиметровые клыки, рост в холке под два метра, мышечная масса соответственно. А еще - молниеносная реакция, запах, вызывающий ужас у всего живого, дьявольские когти, звериная хитрость. Плюс огненно-красная шкура. Это уже не природа-мать - инструктора постарались: красный - цвет агрессии. В общем, монстр, машина для убийства, способный, верно, завалить и мамонта. Что ему какой-то там комендант Кроншлота, вяло размахивающий хилыми ручонками... Собственно, Шванвич очень скоро сделался тихим и устроился на полу - после шокирующего удара в бицепс, отключающего в бедро<Удар в бедро, особенно в нижнюю его треть, очень болезненный. При хорошем попадании случаются нокауты.> и вырубающего в солнечное не очень-то попрыгаешь. А Буров, хоть и озверел в корягу, бить его больше не стал, молча подобрал тюрбан и вернулся к столу, где сразу был облагодетельствован обещанным перстеньком - с умильными улыбочками и заверениями в дружбе. И все было бы хорошо, если бы не повизгивающие в восторге грации да распухающее на глазах чудовищной пельмениной ухо. Цветом напоминающее дареные рубины. Куда там слизняку Козлодоеву из "Бриллиантовой руки". Тот с таким ухом не выжил бы, не увидел бы небось хеппи-энда.
А вот Шванвич из Кроншлота был кремень. Немного отдохнув на полу, он встал, беззлобно выругался и, прихрамывая, вернулся за стол, где молодецки выпил, покрутил башкой и с чувством доложил:
- Зело борзо. Зверь. - Потом позернулся к Бурову, и голос его уважительно дрогнул: - Ну что, а ведь Христос воскресе, Маргадонушка. Давай, хоть ты и нехристь, поцелуемся. Эка как ты меня. Разложил горизонтально, словно блядь. Виртуоз египетский, одно слово - умелец<Может возникнуть резонный вопрос: а не слишком ли автор симпатизирует своему герою? Даром что с черной рожей, а ведь получается Буров белый и пушистый, этакий непобедимый русский чудо-богатырь в звании экс-подполковника ГРУ. Может, похоже на брехню? Это как посмотреть. Исторические факты, фольклор, анализ жестоких рукопашных сшибок в наше время однозначно свидетельствуют в схватке не на жизнь, а на смерть побеждают бойцы с более координированной психикой. То есть те, кто научен не бояться, а значит, правильно дышать и, соответственно, работать расслабленно. Но и это только основы, ликбез, уровень не мастеров - подмастерьев. Тут стоит вспомнить историю о женщине, которая в состоянии аффекта приподняла грузовик, чтобы вытащить из-под колес своего ребенка, или о семидесятилетней бабушке, выкинувшей в окно свой любимый сундучок, дабы находящаяся в нем пара центнеров добра не сгорела при пожаре, или о неудачливом воришке, который, улепетывая от собаки, со страху перепрыгнул шестиметровый забор. А вот уже строгие научные факты: человек в обычной жизни использует не более пятнадцати процентов своих физических возможностей. То есть как бы может, но не хочет. Вернее, может только спонтанно, в состоянии аффекта. А если научить его использовать весь свой физический потенциал, осознанно, волевым порядком? Да при этом еще отключать левое, отвечающее за бремя формальной логики полушарие, чтобы двигательная деятельность носила рефлекторный характер? Плюс создать адекватный прототип и использовать методы эмпатии (ролевого поведения)? Вот, собственно, мы и подошли к пониманию того, отчего это подполковник Буров, собаку съевший на прикладных психотехниках, с неизменной эффективностью валит супостатов. Да, впрочем, не он первый, не он последний. Именно используя не грубую силу - силу духа, берсерки разрывали врагов на части, сиамцы кулаками дробили камни, а Евпатий Коловрат с горсткой воев долго сдерживал Батыеву орду. Человек, он в большей степени дух, нежели плоть.>.
Ладно, поцеловались, выпили, закусили голубятиной.
- А с нами кто будет христосоваться-лобызаться, и чтобы троекратно и горизонтально? - хором закричали грации, Орлов уже верно в сотый раз полюбовался рожей Шванвича, Евлампий же, проснувшийся от бабских визгов, снова загудел на манер вечевого колокола:
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Господу Богу помолимся! Аминь! Наливай!
Как можно ослушаться блаженного - само собой, налили, выпили и двинули в церковь. Символическим числом, троицей; грации в храм Божий не пошли, остались баловаться кофеем и мыть кости, Евлампию же и так, как человеку Божию, личного благочестия хватало выше крыши.
Словом, взяли Шванвич, Буров и Орлов лукошко с крашенками, не забыли штофную бутылку гдаиской водки<Штоф - 1, 54 литра. Гданская водка в те времена считалась наилучшей.>, да и отправились на богомолье. Шли с достоинством и не спеша: выбирали по пути дам посимпатичней, чинно подавали им яйца и лобызали троекратно на христианский манер. Правда, алчуще, взасос, усугубляя действо объятиями и поглаживаниями. Дамы, впрочем, не возражали, улыбались в ответ - кесарю кесарево, Христу Христово, а Купидону Купидоново. И в светлый праздник Пасхи всем заправляет Эрос...
В общем, до храма не дошли - кончились яйца. Гданская водочка иссякла еще раньше.
- Ну и куда же мы теперь? - разочарованно спросил Шванвич и ловко, так что вспорхнули не все, швырнул лукошко в кормящихся голубков. - По бабам вроде бы еще рано.
- По бабам, друг ты мой, никогда не рано и никогда не поздно, - веско возразил Орлов, глянул оценивающе по сторонам и только собрался было конкретизировать свою мысль, как вдруг всхрапнули лошади, застонали рессоры и из остановившейся кареты выскочили двое - секунд-майор с секунд же ротмистром<В гвардии секунд-майор чином был равен армейскому полковнику, секунд-ротмистр - майору.>.
- Христос воскресе, Гриша! Счастье-то какое, что встретили твое сиятельство. Неприятности у нас...
- Ба, Павлик! - Заржав не хуже жеребца, Орлов бросился к секунд-майору, по-товарищески обнял его, дважды облобызал, с трудом оторвавшись, поручкался с секунд-ротмистром. - Никак, Федя, восстановили, и прежним чином? Давно вернулся? Как там Кавказ?<Речь идет о высылке на Кавказ рядовым - за все хорошее, скорее всего за дуэль.> Стоит? Ну, поздравляю, рад, чертовски рад! И кстати, что это там у вас за беда?
Он на глазах расцвел, помолодел душой, превратился из князя Римского, действительного камергера и генерала от инфантерии в лихого подпоручика Гришку Орлова, любимца и героя - нет, не самодержицы российской, - всей петербургской гвардии. Бесшабашно смелого, до одури отчаянного, всегда готового отдать товарищу последнюю рубаху заодно с нательным крестом.
- Да как обычно. - Секунд-майор Павлик загрустил и благодаря вставшим дыбом бакенбардам очень сделался похожим на барбоса. - Вначале проигрались. Вдрызг. Затем с горя набили морду "рябчикам"<То есть гражданским.>. Всем подряд, и нашим, и немцам. А потом заявились "хрипуны"<Офицеры, бравировавшие своим высоким происхождением и постоянно употреблявшие французский язык вместо русского.>, - секунд-майор задышал, набычился, и в голосе его прорезалась удаль, - так что набили морды и им. Как следует. Ну, из мебели, естественно, погромили кое-чего, из посуды... В общем, хозяин требует пятьсот рублей, чтобы дело замять. Полюбовно. А то ведь знаешь, как у нас: потребуют ночью в ордонансгауз, посадят на почетную тройку, и повезет тебя фельдъегерь куда-нибудь к едрене фене. Я, к примеру, на Карагач больше не ходок... Да, забыл сказать, что лучше бы поспешить, а то точно пятьюстами рублями не обойдется. Поручик Ржевский в своем репертуаре - закрылся в ретираде с шампанским, в переговоры не вступает и направляет всех страждущих кого в кусты, кого к чертям, кого еще подальше. А какие сейчас еще кусты - курам на смех, да и только.
- Что? Поручик Ржевский вынужден пить шампанское в сортире? - Орлов вскинул подбородок, помрачнел, и гордые, изрядно подсиненные глаза его сверкнули гневом. - Небось еще теплое и без икры? А ну поехали! - И, крепко ухватив Шванвича за рукав, он с силой потянул его в карету. - Дадим, как это Катька говорит, кое-кому звону.
Даже не спросил, куда ехать...
"Поручик Ржевский?" - удивился Буров и тоже забрался в экипаж - за компанию и жид удавился, а уж боевой-то египетский арап и подавно. Секунд-майор Павлик с почти что ротмистром Федей обрадованно уселись следом, усатый подпоручик, устроившийся на козлах, с готовностью взмахнул кнутом, лошади, горестно всхрапнув, понуро взяли с места. Поехали. Путь лежал, как вскоре выяснилось, в "Аустерию Вассермана", небольшой загородный кабачок, расположенный по Нарвскому тракту. Ехать было не так уж и далеко, лошади бежали споро, однако же почти-майор Павлик успел поведать много интересного: и про веселую девицу Дюбуа, познавшую в свои семнадцать лет шестнадцать тысяч сто сорок восемь мужчин, и про бравого козла, который только чудом не забодал сенатора Брызгалова<Исторический факт. Козел сей квартировал в конюшнях конногвардейского полка и, будучи как-то выпущен на прогулку, не преминул боднуть государственного мужа, одетого в красный сенаторский мундир.>, и про испанскую певичку N, у которой молодежь-кавалергарды ночью в загородном доме сняли ставни и с восторгом любовались туалетом примадонны. Под занятный разговорец, под нащелкивание кнута долетели как на крыльях.
У аустерии их ждали, судя по всему, с нетерпением.
- О, майн готт! О, майн либер готт! - кинулся к карете, словно наскипидаренный, упитанный пожилой шваб, и бледное заплаканное лицо его озарилось счастьем. - О, мои бесподобные лошадки! О, моя восхитительная карета работы несравненного мастера Иоахима!<Кареты работы немца Иоахима считались лучшими в Петербурге и стоили в среднем по сто рублей.>
- Рессоры дерьмо. Обода тяжелы. Клячи скверно кормлены, - с ходу возразил усатый подпоручик, ловко спрыгнул с козел и, подождав, пока вылезут товарищи, бросил швабу мокрый от пены кнут. - Давай катись, пока самого не взнуздали.
Вот так, коротко и по-русски. Главное - доходчиво<К немцам в те времена отношение было двоякое. С одной стороны, они были везде: в царствующем доме, в правительстве, во всех государственных структурах. С другой стороны, как забыть псов-рыцарей, прусскую агрессивную политику, Семилетнюю войну, в ходе которой погибло пятьдесят тысяч русских? Очень показательна позиция фельдмаршала Суворова в данном вопросе - немцев он не выносил на дух.>.
Граф Орлов был также крайне немногословен.
- Знаешь, кто я? - спросил он Вассермана, тощего, вертлявого иудея, искусно маскирующегося под немца, немного помолчал и указал на Бурова. - А знаешь, кто он? Что, не знаешь? Твое счастье.
Стоимость консенсуса, оцененного в пять сотен, сразу же упала вдвое, инцидент, к вящему удовольствию обеих сторон, был благополучно исчерпан, и поручик Ржевский вышел на свободу - трудно, пошатываясь, бледный, словно схимник из пещеры, переживший катарсис. Впрочем, шатало его от "таможенного квасу"<Так называли шампанское из-за высоких ввозных пошлин. Оно было, естественно, французским.>, выпитого в антисанитарных условиях в количестве полудюжины. А на вид поручик Ржевский был прямо как из анекдота бесшабашно удалой и отчаянно разудалый, руководствующийся в жизни немудреными истинами: "последняя копейка ребром" и "двум смертям не бывать, одной не миновать". Сразу чувствовалось - циник, хулиган, отчаянный ругатель и неисправимый бабник. Этакий Барков, не в поэзии - в деле. В общем, обормот в эполетах еще тот.
- Бонжур, друзья мои, - с пафосом воскликнул он, звучно высморкался и кинулся к спасителям, при этом наступив вроде бы случайно бедному еврею Вассерману на ногу. - Только, миль пардон, руки не подаю, весь в дерьме. Насквозь пропах, пропитался миазмами, проникся мыслью о том, что, да, есть в этом мире масса прекрасного, но, увы, она каловая. И Бог сотворил людей не из глины, а из... Орлов, друг мой, не скаль свои сиятельные зубы. Увы, увы, все это так. Изволь вот каламбур: хоть телом ты и бел, а калом все одно бур...
Вот ведь сукин сын. А вообще-то из-за врожденной скромности Ржевский несколько наговаривал на себя - несло от него не дерьмом, а вдовушкой Клико...
- Господа, ну право же, господа, не довольно ли нам о фекалиях? Шванвич посмотрел на порожнюю бутылку, кою Ржевский все еще держал в руке, с завистью проглотил слюну и тяжело вздохнул. - Давайте о бабах, что ли... И потом, не пора ли нам, господа, выпить и как следует закусить?
- Только не здесь, господа, не здесь, - вклинился в беседу Вассерман, и хищное морщинистое лицо его выразило тревогу. - Заведение, знаете ли, закрыто.
- Хорошо, мы придем завтра, - твердо пообещал ему Орлов, искоса глянул зверем и тут же резко сменил гнев на милость. - Ну что, господа, тогда прошу ко мне. Отобедаем в тесном кругу, по-простому, по-товарищески...
Только по-простому и в тесном кругу не получилось. Трапезничать пришлось на римский манер, в триклинии, возлежа на великолепных, в покрывалах пурпурного цвета ложах. Правда, за неимением тог и туник - в подштанниках. Все вокруг завораживало и вызывало восхищение: полы были устланы драгоценными коврами, стены изукрашены фресками с фривольными изображениями нимф, в углах дымились аравийские благовонные курения, столы гнулись под тяжестью бутылей, посуды и яств. Вначале подали закуску: паюсную икру, фаршированную редиску, маринованные персики, ананасы в винном уксусе и щеки астраханских селедок<На одну тарелку такого блюда идет более тысячи селедок.>. Затем в меню значились: лосиные губы, разварные лапы медведей, жареная рысь<Мясо этого зверя, говорят, отличается белизной и бесподобным вкусом.>, печеные кукушки, налимьи молоки и свежая печень палтуса. Третьей переменой шли: устрицы, гранаты, дичь, начиненная орехами, фиговые ягоды и разнообразнейшие салаты. А запивать всю эту благодать полагалось реками шампанского, водопадами бургундского, океанами токайского и ведрами отечественной, благословенной, чистейшей, как слеза. И поскольку пировали хоть и в римском стиле, но все же сугубо по-русски, то и руки вытирали не о головы мальчиков, а о блонды хохочущих граций. Те, в одном лишь дезабилье, расширяли тесный круг своим обществом.
Поначалу все было чинно, мило и выдержано в духе эпикурейства: кликнули Ржевского на царство<Имеется в виду обычай выбирать царя пира.>, надели на головы венки<Существует поверье, что цветы и зелень нейтрализуют хмель. Лучшим растением с этой точки зрения считается сельдерей.>, и понеслось. С пафосом произносили тосты, славили прекрасных дам, в охотку пили, со вкусом ели, затягивали хором, правда, нестройно:
Две гитары за стеной зазвенели, заныли,
О, мотив любимый мой, старый друг мой, ты ли?
Это ты: я узнаю ход твой в ре-миноре
И мелодию твою в частом переборе.
Блевать выходили элегантно, не спеша, с достоинством и извинениями<Имеется в виду древний эпикурейский обычай освобождать место для новой порции пищи, при посредстве - нет, не трех пальцев - гусиного перышка.>. Всем заправляли чревоугодный Бахус на пару с чреслолюбивым Эросом. Однако Бахус порядком окосел и рухнул покемарить под стол, а Эрос, воодушевившись, натянул потуже лук и взял бразды правления в свои руки. Пир быстро превратился в гулянку с бабами, а та - в бардачное действо и блудное непотребство. В оргию, одним словом, если по-эпикурейски. Потом пошли всей компанией в баню и ели там паюсную икру, дабы возбудить жажду, ну а затем, изрядно возбудив оную, снова пили, пели и предавались греху. Уже не ограничиваясь размерами триклиния - на балконе, на террасе, в галерее, в оранжерее. Грации все хохотали, Шванвич ревел как бык, Ржевский пропагандировал позицию бобра - зело галантную, пикантную и приятную для любострастия<Способ этот ничем не отличается от обычного коленно-локтевого, с той только разницей, что, будучи осуществляем, например, на лестнице, предполагает страстное вгрызание партнерши в перила.>. В общем, куда там фавнам с их нимфами...
В течение всей этой смачной вакханалии Буров, сам не чуждый ничего человеческого, словно бы разделился сознанием надвое. "Где же теоя бдительность, распросукин ты сын? - вопрошала одна половина, оценивающая и рассудительная. - Ведь возьмут тебя тепленьким, да и выпотрошат мозги". "Да и нехай, не жалко, - отвечала другая половина, бесшабашная и разгульная. - Хрена ли собачьего они в тех мозгах найдут? Там все как в тумане... Там-там-тарам-там-тарам... И память укрыта такими большими снегами... Пусть приходят, посмотрим еще, кто кому мозги вышибет. Насрать, жизнь копейка, судьба индейка..."
Гуляли с огоньком и умеючи, всю ночь. Утром же пришел Морфей, с ходу попросил Эроса, без проблем турнул Бахуса и мощно распростер свои крылья: грации подались отдыхать в палаты, Орлов отправился к себе, гвардейцы - в комнаты гостей, Ржевский прикорнул прямо на клавесине. А вот Бурову что-то не спалось. Сытый, пьяный, утешенный всем человеческим, он долго мылся в холодной воде, потом жевал капусту, вливал в себя рассол и, чувствуя наконец, что потихоньку трезвеет, с язвительной ухмылочкой придвинулся к зеркалу. М-да... Ну и рожа. Даром что черный, а сразу видно - зеленая. И когда же, спрашивается, этот чертов отбеливатель начнет действовать? А впрочем, если верить Калиостро, то не скоро - уж больно выпито было сильно. Нет, нет, право же, пьянству бой. Проклятье тебе, зеленый змий.
То, насколько сильно было выпито, Буров в полной мере понял позже, когда то ли на поздний завтрак, то ли на ранний обед начал собираться народ: бодрый и выспавшийся Орлов, мрачный, словно туча, Шванвич, рвущиеся снова в бой гвардейцы и Ржевский в не первой свежести, одетых задом наперед подштанниках. Все держались с Буровым крайне уважительно, обращались не иначе как Василь Гаврилыч, а секунд-майор, подпоручик и почти ротмистр при разговоре с ним выпрямляли спину. Как же - подполковник гвардии<Без сомнения, войска ГРУ - это элита, гвардия. По табели о рангах подполковник гвардии чином равен армейскому генерал-майору.>, орденоносец. Герой, излазивший все джунгли и болота Африки. О-хо-хо-хо-хо...
Ладно, плеснули гданской на старые-то дрожжи, заели кто икоркой, кто заливным, кто балычком, и Шванвич, надеясь поправить настроение, угрюмо повернулся к Орлову:
- Ну что, поедем к Вассерману-то?
И дабы внести совершенную ясность, зачем нужно ехать к Вассерману, он плотоядно хмыкнул, нехорошо оскалился и погрозил огромным, напоминающим кувалду кулаком.
- Конечно, поедем. Дадим звону. И в ухо, и в морду, и в ливер, обрадовался Орлов, мощно, под стерляжий присол, пропустил чарку гданской и внезапно, словно вспомнив что-то, помрачнел, перестал жевать. - Постой, постой. А какой сегодня день?
- Да суббота. Христос уже неделю как того... - Ржевский показал на потолок, тоже принял, зажевал икрой и смачно почесал в подштанниках. - А что, не пора ли нам впендюрить, господа? Дамы наши никак еще спят? А потом можно и Вассерману. По самые по волосатые...
И он сделал настолько похабный жест, что Шванвич подавился балыком.
- Нет уж, господа, Вассерману впендюривай-те без меня. Вернее, без нас. - Орлов еще приложился к гданской, яростно отдулся и посмотрел на Бурова. - Василь Гаврилыч, Маргадон ты наш, а я ведь твою персону брал не для себя - для сурпризу. Хочу тобой побаловать кавалера одного, в день его ангела. А день того ангела как раз сегодня. Так что скоро нам с тобой расставаться, а жаль. И что это я в тебя такой влюбленный...
Буров был на все согласный, вежливо кивал, пил себе лимонадус, ухмыляясь тонко и язвительно, - да, скоро будет кое-кому сюрпризец, главное только, чтоб отбеливатель не подвел...