- И еще я искал пропавшую фотографию моей жены и прядь волос.
- Зачем?
- Я думал, что найду их здесь.
- Здесь... По почему здесь?
- Когда я вернулся в Париж, жена заболела, и я думал, что кто-то наложил на нее заклятье.
- Кто?
- Ты.
- Ты и самом деле веришь в что?
- Верил.
- А сейчас?
- Не знаю. Я ходил к одному специалисту, который снимает заклятья. Он говорил много и не сказал ничего.
- Да, так часто бывает. Я знаю здесь одного человека. Хочешь, сведу тебя к нему?
- Это последняя соломинка...
- Он действительно знает свое дело. К нему приезжают отовсюду.
- Это действительно последняя соломинка.
- Кто наговорил тебе такую чепуху?
- Откуда мне знать? - Я осторожно положил в шкаф последнюю тарелку. По крайней мере, это подействовало, раз я вернулся...
- Ты надолго?
- На неделю. Семь-восемь дней, не больше.
- Почему не больше?
- Потому что существует континент Азия, хочешь ты этого или нет.
- О чем ты? Ты очень забавный, когда пьянеешь...
Я поймал ее руку и повернул ладонью кверху.
- Почему у тебя нет линий?
- Есть.
- Их почти не видно.
Я медленно провел большим пальцем по гладкой мягкой ладони. Это была необычная, даже пугающая гладкость.
- Щекотно.
- Странно не иметь линий, - сказал я. - Как будто у тебя нет судьбы.
- Пойдем...
Тереза выдернула свою руку и вышла.
Она прошла гостиную и поднялась на второй этаж, всюду выключая свет. Я последовал за ней. Когда мы пришли в спальню, она разделась, положила кусок материи на лампу и легла на кровать. Большие спокойные глаза повернулись ко мне. Я взглянул в окно. Ночь с каждой секундой становилась все чернее, отрезая дом, парк, ручей, Пролом, город и меня самого от остального мира.
11
Вскоре после этого - наверное, дня через два - томная задумчивость осени уступила место ветреной погоде. Зима еще не пришла, и солнце еще светило, но превратилось в маленький белый шарик. И пошли дни, столь похожие друг на друга, словно это было один бесконечный день.
Три дня, четыре, пять. Мы вставали на рассвете. Пока я занимался приготовлением завтрака, Тереза начинала утренний осмотр парка. Мне скоро было дано понять, что она любит это делать одна. Я иногда видел издали, как она склонялась над вереском, словно о чем-то расспрашивая его, или брала в руку ветку, как будто прослушивала пульс больного дерева, выдергивала сорную траву или высматривала в цветке розы тлю. Возвращаясь, она, похоже, была очень довольна собой, парком и домом. Прежде чем войти в дом, она в последний раз оглядывалась, словно желая убедиться, что все на месте и можно начинать день.
Когда я разливал в чашки дымящийся кофе и обжигал пальцы гренками, Тереза давала мне подробный отчет о том, что произошло за ночь. Шипы у роз притупились, говорила она и птицы почуяли холод - только не щеглы, конечно. Черные дрозды, например. Они стали такие задумчивые и все время дрожат. Мы никогда не говорили о будущем, о котором нам так хотелось не думать.
А потом следовала прогулка. Мы выходили в сумерках рука об руку, одни под розовато-лиловым небом. Наше счастье состояло из тишины, чудесной музыки без нот.
Однажды, после одной из таких прогулок, наш разговор неожиданно превратился в философский диспут. В тот день Тереза долго созерцала окутанные туманом дальние холмы, похожие на каких-то диковинных животных.
- Ты когда-нибудь думал, что может быть за ними?
- Нет... зачем?
- И тебе никогда не хотелось пойти посмотреть?
- Мне это ни к чему. Я и так знаю. Все то же самое.
- Неправда. В мире очень много вещей, которых мы не знаем.
- Есть только одна Вещь, - возразил я. - Все вещи - это только ее разные проявления.
Тогда она взглянула на меня, словно говоря: "Ты ничего не понимаешь!" Но потом снизошла до объяснения:
- Чтобы узнать эту вещь, надо стать вездесущим - тогда станет ясно, что все происходит только так, как должно произойти.
- Так-то вот! - заключила она, как домашняя хозяйка, которая закончила уборку и довольна тем, что не оставила ни одной пылинки.
- Не согласен, - опять возразил я. - Все происходит случайно.
- Неправда!