Кажется, в этой ситуации только мне (не считая тибетцев, посвященных в смысл происходящего) удалось удержаться на ногах и сохранить хотя бы признаки рассудка. Все остальные попадали наземь, лишившись чувств. Адам осел на пол по стене. Его глаза были широко раскрыты, но в них не было ни намека на мысль. Я, впрочем, не собираюсь хвастаться своим мужеством — думаю, мое относительное спокойствие объяснялось только исключительной затуманенностью сознания. Хмель, однако, быстро рассеивался, особенно после того, как Наафранх стал приближаться ко мне. Вряд ли от него следовало ожидать чего-то хорошего.
Звучит нелепо, но меня почему-то больше всего поразило то обстоятельство, что шаги Наафранха оставляли на вымощенном мраморной плиткой полу крошащиеся отпечатки. А ведь его мумия весила не больше восьмидесяти фунтов. Откуда же такая тяжесть?..
Глядя на меня, Наафранх визгливо процедил: «Шерензи мисраим линг тсади хукулту кванг хиш риншен кай дуб Мененхеб». Уверен, что это был ни тибетский, ни какой иной из известных современным людям язык.
Говорящая мумия?! Не сошел ли я с ума? Может, это пьяный лихорадочный бред?
В этот момент услышал испуганный возглас совершенно не вовремя появившейся здесь Мэгги. Я едва успел подхватить на руки ее обмякшее тело и окончательно застыл перед ликом очнувшегося мертвеца. А затем из глаз Наафранха брызнула тьма (словосочетание «брызнула тьма» кажется странным, но другого я просто не в состоянии употребить для описания этого процесса). Через мгновение меня окутала непроницаемая черная пелена, которая не пропускала не только свет, но, по-видимому, и звуки. Я не слышал даже своего дыхания, не говоря уже о более далеких шумах. Если бы не ощущение колотящегося сердца и пульсирующей в висках крови, а также слабого подергивания Мэгги, я, честное слово, подумал бы, что умер.
Стоя в этом чудовищном омуте и бережно сжимая девушку, я полностью утратил контроль времени. Позже из показаний находившихся на улице людей, видевших со стороны загадочный феномен, выяснилось, что состояние абсолютной темноты и звукоизоляции продолжалось всего минут пять, причем именно на такой срок отстали часы всех, кто находился внутри.
Тьма исчезла так же резко, как и возникла, и вновь я узрел Наафранха, но это был последний взгляд на ожившую тварь. За какие-то доли секунды мумия, рухнув на пол, рассыпалась на части. Ветер, ворвавшийся в здание через неизвестно кем разбитое оконное стекло, развеял кучу бинтов, обнажив под ними труху и пыль. Увы, она обратилась в прах, и это обстоятельство едва не вызвало у меня слезы отчаяния и досады.
Затем, переведя взор на статую Мененхеба, я был поражен — в голове оказавшейся полой скульптуры зияла большая дыра. Края зазубрин дыры торчали наружу — значит, нечто вырвалось из недр статуи. Что это было?.. Куда оно делось?.. Боже, как я устал от этих загадок…
В состоянии прострации я наблюдал за происходящим вокруг. Мистер Вейсман, как оказалось, пришел в музей в сопровождении своего нового фаворита — молодого археолога Уилсона. Чуть ли не силком вырвав у меня плачущую Мэгги, он доверил ее заботам Уилсона и принялся рассматривать последствия кошмарного инцидента. Элен хлопотала возле мужа, который всхлипывал и непрерывно повторял одну фразу: «Господи, смилуйся над нами!», и я обратил внимание на то, что у него, как и у всех присутствовавших при буйстве мумии, из носа и рта текла кровь. Почему-то лишь я избегнул этой неприятности.
К людям постепенно возвращалось сознание, и они задавались вопросом, что же тут случилось. Невозмутимые тибетцы мирно сдались полиции и словно бы отрешились от окружающей обстановки. Где-то уже суетились репортеры, бравшие интервью у свидетелей.
С олимпийским спокойствием я выслушал требование Вейсмана явиться к нему в кабинет в пятнадцать часов и дать исчерпывающие объяснения по поводу этого события. Наивный лепет Уилсона о каких-то биохимических реакциях, способствовавших высвобождению скрытой энергии и заставивших мумию механически двигаться, я пропустил мимо ушей. Сообщение охранников о том, что они застали днем в одном из служебных помещений прятавшихся тибетцев, которым, очевидно, удалось ночью проникнуть в музей и нанести вред саркофагу, меня почти не заинтересовало. Вейсман еще продолжал что-то возмущенно выговаривать мне, когда я молча надел плащ и шляпу и, не попрощавшись, вышел на улицу. На трамвае я доехал домой и сразу лег спать.
Часов в шесть вечера мне позвонил заведующий кафедрой. После упрека в том, что я не выполнил его последнее распоряжение, на меня обрушился град обвинений, начиная от участия в скандальных историях на кладбище и в склепе Натингейлов и заканчивая глупыми фокусами в музее. Вейсман говорил о каких-то судах, которыми грозили посетители музея за причиненный моральный и физический ущерб. «И что я скажу страховой компании?» — с отчаянием вопрошал он. — «Полиция тоже желает знать, в чем дело». Далее покатились напоминания о моем халатном отношении к работе в Университете, безразличии к педагогическим обязанностям, систематических опозданиях, частых прогулах, приходе на работу в нетрезвом состоянии и распитии спиртного на рабочем месте, недостойном поведении по отношению к студенткам и сотрудницам университета и еще великом множестве моих мнимых и действительных прегрешений. Гневная филиппика закончилась угрозой уволить меня. «Сэр, вы не допустите меня к экспедиции в Палестину?» — спокойно спросил я. «Об этом не может идти и речи». «Тогда всего хорошего», — и я повесил трубку.
Позже позвонила Мэгги. До сегодняшнего дня этот беспрецедентно неожиданный факт вызвал бы у меня волнение и, пожалуй, даже радость. Но теперь у меня не было особого желания беседовать с ней. Мисс Вейсман принялась уговаривать меня срочно связаться с ее отцом и постараться уладить наш конфликт, пока не поздно. Ранее часто очаровывавшая меня тональность ее голоса теперь утомляла меня своей никчемной настойчивостью и какой-то глуповатой сердечностью. Я спокойно выслушал все обещания помочь мне и вежливо ответил, что весьма признателен ей за участие в моей судьбе. Однако, со своей стороны, я не вижу в этом существенного смысла.
— Как вы можете так безразлично относиться к себе? — всхлипнув, спросила Мэгги.
— Я отношусь к себе так же, как к вам, — невозмутимо промолвил я. — Ровно отношусь.
— Да что же это значит?
— Ну, то есть как к элементу объективной реальности, — каким-то чужим голосом ответил я и прервал связь.
Я еще долго лежал на кровати, смотря в потолок. В голове у меня не было ни одной мысли, кроме заполонившего все сознание ощущения того, что моя жизнь завершена. Когда за окном уже перестали греметь трамваи и слышаться человеческие голоса, я покинул свою квартиру и медленно двинулся по мокрой от дождя улице. По дороге я купил в ночной лавке бутылку джина и последовал дальше по своему неведомому маршруту, которым меня вела какая-то космическая тоска.
На душе у меня было мрачно и пусто. Я не очень удивился, когда в какой-то момент, пытаясь извлечь из опустевшей бутылки еще хотя бы каплю, сообразил, что нахожусь у Северного кладбища, расположенного довольно близко от моего жилища. Ворота кладбища были почему-то распахнуты, сторож и собаки отсутствовали, и я вошел внутрь.
Долгая прогулка между рядами могил утомила меня, и я решил немного посидеть. Вокруг не было ни одного фонаря, и только большая Луна иллюминировала своим зеленоватым призрачным сиянием унылый, залитый мутной дымкой тумана пейзаж, расстилающийся во все стороны на много ярдов. Меня окутала тишина, которую можно было с полным основанием назвать мертвой. Лишь безразличный ветер играл листвой деревьев и шелестел покрывающей надгробные холмики травой. Обхватив голову руками и закрыв глаза, я погрузился в глубокую меланхолию. Моим желанием было сидеть так часами… или годами… все время, что мне осталось провести в этом мире.
Но вдруг, к моему несказанному удивлению, в моем мозгу словно завибрировал чей-то голос. Физически я не слышал его — нет, слова как будто сами проникали в мое сознание.
— Я ждал тебя и не сомневался, что ты явишься именно сюда, — пророкотало в моем разуме. Я осмотрелся вокруг. Мененхеб… да, он был здесь, хотя увидеть его было непросто. Может быть, я также воспринимал его образ лишь ментально. Так или иначе, описание внешности Мененхеба можно свести всего к четырем словам — черный провал в пространстве. Не было никакого ужасного монстра, никакой демонической эманации — только абсолютно черное пятно, почти сливающееся с окружающей его темнотой ночи. Я ощущал в этом пятне жуткий холод — то ли холод могилы, то ли холод пустого космоса. Пожалуй, его по праву можно было определить как могильно-космический. Повинуясь странному желанию, я протянул руку и погрузил ее в черное пятно. Мне показалось, что моя кисть словно исчезла из моего организма, я полностью утратил связь с ней. Так я и стоял — с вытянутой, попавшей в загадочный плен рукой.
— Почему ты ждал меня именно здесь? — спросил я у существа. — Неужели тебе известно ВСЕ?
— Неважно. Куда еще мог прийти в такой момент человек, рожденный с дырой в голове?
— С какой еще дырой? — воскликнул я, непроизвольно ощупывая голову свободной рукой.
— Назовем ее метафизической, хотя любые термины не имеют значения, — ответил Мененхеб. — В голове у тебя дыра, и через нее в тебя с самого рождения вливался Хаос. Потому ты не таков, как большинство остальных людей — неужели ты этого до сих пор не понял?
— А Адам Мейнингер? У него тоже… дыра в голове? — спросил я.
— О нет. В стволе его жизненного древа увлечение моим миром есть лишь небольшой кратковременный изгиб. Скоро это должно было бы пройти, и его окончательно поглотило бы нормальное существование, которого ты так боялся и избегал. Он произвел бы на свет несколько новых «бюргеров» и навсегда позабыл непередаваемое очарование ужаса, изначально бывшее для него чуждым. Ты не таков.
Для начала мне, правда, пришлось повлиять на Мейнингера, который представлял для меня некоторую опасность. Совершенно не случайно он и его спутники видели загадочный луч в склепе Наафранха. Моя энергия поразила их, позже развившись в тяжелую болезнь, из-за которой Мейнингер на время практически лишился способности думать.
Скрывая темное желание под лживой маской научного скепсиса, ты беспрепятственно выставил в музее тело моего первого жреца, которого в вашем мире назвали Наафранхом. Я насыщался силой страхов и тревог многочисленных посетителей, которых ты так успешно завлекал ко мне. Благодаря твоей нарочитой беспечности в музей проникли послушные мне рабы, и ты позволил им уничтожить знаки тех, чьей воле я был принужден временно покоряться. Ведь втайне ты хотел встретиться со мной. И хотя твои глаза содрогались, душа возрадовалась, когда Наафранх пробудился от мертвого сна, незаслуженно, глупо полагаемого вами вечным. Мой дух, заключенный в сердце и мозгу Наафранха, как только он произнес нужные слова, вырвался наружу из статуи, созданной в бесконечно далекой, неведомой вам вселенной.
Мне не стоило большого труда догадаться, где я смогу встретить тебя. Горе, переполнившее тебя, так созвучно царящей здесь печали. Кажется, для людей нет ничего страшнее и тоскливее, чем смерть и мысли о ней. Великое заблуждение! На самом деле смерть — это прекрасное начало, дверь к жизни несравнимо более увлекательной и драгоценной. Надо лишь знать ключ к этой двери, за которой человека ждет настоящее счастье. Этот ключ находится у меня. Посмотри вокруг"!
Я взглянул направо и налево и увидел обступившие нас экспонаты моей коллекции — ожившие трупы и даже их части. Я содрогнулся от жадно разевающих рты мерзких голов, существующих отдельно от их давно истлевших тел. А потом поразился манящей улыбке Софии Натингейл, которая призывно смотрела на меня. Она жива!
— Всем им я вернул жизнь, — продолжал демон, — и если они будут настойчивы в борьбе за горячую кровь, то смогут даже восстановить свои недостающие органы.
— Но их души… будут ли восстановлены они?
— Души… к чему они? У заново рожденных будет нечто другое, новое и, уверяю тебя, гораздо лучшее.
Беренгарий фон Лутц в "Летописях черных солнц" и Ширхан Лоди в "Свитке Наафранха" писали о том, что Мененхеб сумеет дать големам-мертвецам ужасные пародии на души. Зовом этих псевдодуш, по словам фон Лутца и Лоди, является неукротимая жажда насилия, которая органично дополнит голод плоти — чревоугодие и мерзкую похоть. Мне сразу вспомнилось предание о культе Великого Ктулху и Древних — гнусных порождениях Безумного Хаоса. Им, как никому другому, известно учение о том, что Мененхеб назвал "настоящим счастьем" — грязных, порочных развлечениях.
— Тот путь, о котором я сейчас говорил, может удовлетворить почти всех людей, но есть незначительное число тех, кто достоин большего, — вновь заговорил Мененхеб. — Я предлагаю тебе стать одним из нас — Знающим. Ты ведь всегда стремился к особым знаниям, но не имел к ним доступа, ибо не понимал главного — самого себя.
— Но кто поможет мне понять себя?
— Ты узнаешь того, кто позволит тебе понять себя. Для этого от тебя почти ничего не требуется: если ты желаешь, нужно только принять меня — принять смерть от меня и принять новую жизнь от меня.
За спиной Мененхеба я узрел глубокую яму, и он пояснил, что это моя символическая могила, заранее приготовленная им. Увиденное полностью лишило меня способности к рациональному мышлению, и я шагнул вперед, оказавшись полностью поглощенным черным пятном. Теперь я не осознавал того, что говорит мне Мененхеб. Он что-то монотонно шептал, и в этом шепоте слышался страстный призыв разрушительной ненависти легиона искаженных духов. Они внушали мне тайны, слишком ужасные и недоступные для простого смертного, но такие привлекательные…
И, не в силах больше противостоять этому бушующему потоку чужих мыслей, мое сознание взорвалось мириадами пылающих частиц, которые были немедленно захвачены жадно жующими пастями инфернальной Вселенной и затянуты в спрятанную в ее безднах черную пещеру, откуда до меня донесся тонкий заунывный свист чьих-то испорченных флейт. Он зачаровывал и манил меня, наполняя клочья моего разорванного разума турбулентными туманными вихрями знаний о Времени и Пространстве и о том, что находится вне их.
По приказу Мененхеба ухмыляющаяся София Натингейл швырнула мое ставшее никчемным тело в яму, полную червей и насекомых странного вида, рожденных явно не на нашей планете. Своими циклопическими челюстями они молниеносно обглодали жалкий труп, превратив его в мелкую пыль. Холодные звездные ураганы подхватили этот прах и пронесли его сквозь Врата черных солнц, доставив в самый центр Темного Хаоса. Наконец, я узрел тех гигантских слепых уродов, что кривляются в нелепом танце под отвратительный грохот своих барабанов. Их властитель, султан демонов Хаоса Азатот, располагался в окружении безумных смерчей и сумасшедших сияющих лучей. Он тупо грезил об эфемерных вещах, смысл которых никогда не доходил до него, и бормотание Азатота придавало им в вечности новые непонятные законы.
Представ перед ним, мои ничтожные останки оказались на мгновение объектом его сумрачных раздумий и приняли новую форму, которая затем воссоединилась с моим беспорядочным сознанием.
Я вернулся на Землю и обнаружил на ней толпы кощунственных, неумолимо разлагающихся созданий, которые неистово плясали и корчились в богохульном веселье на огромных пустырях, покрывших некогда занятые городами пространства. В колоссальных полуночных храмах, освещаемых злобной Луной, под складывающиеся в ужасный ритм бой гонгов и гудение труб они приносили в жертву последних несчастных людей и упивались их теплой кровью, чествуя своих зловещих торжествующих идолов. Спустя немного времени эти жертвы сами на равных правах вступали в круг монстров, наслаждались и убивали. А те, кто не нашел новых источников жизни, отправлялись в ужасное небытие, и их трупы утаскивали в подземные склепы загадочные существа неописуемой внешности — будущие хозяева этой планеты, которые завладеют ей после смерти големов-вампиров.
Глядя на эту картину, я поднял свое тело на тысячах длинных извилистых щупальцев и подполз к алтарю одного из проклятых храмов. Он был покрыт свежей кровью, но никто из мертвецов не осмелился помешать мне слизать с камня этот ароматный нектар. А потом, вытянув вверх хоботообразную голову, из которой непрерывно сочилась ядовитая гнойная слизь, я дико и ликующе завыл на бледные звезды, безмолвно мерцающие среди хороводов мертвых миров.
2000–2003 гг.
виссонн — тонкая льняная ткань
На одном из тибетских наречий означает "Хей! Хей! Демоны побеждают! Боги побеждены!"