Alwxander Apple <[email protected]>
Shakespeare. Sonnet CXIX What potions have I drunk of Siren tears Distilled from limbecks foul as hell within, Applying fears to hopes and hopes to fears Still loosing when I saw myself to win! What wretched errors hath my heart committed Whilst it hath thought itself so blessed never! How have my eyes out of their spheres been fitted In the distraction of this madding fever! O, benefits of ill! Now I find true That better is by evil still made better; And ruined love when it is built anew Grows fairer than at first, more strong, far greater. So, I return rebuked to my content, And gain by ill thrice more than I have spent. Сирена злая, над судьбой глумясь Мне поднесла отравленный бокал. Боялся верить, веровал страшась, К победе близок был, но проиграл! О, что за тяжкий грех я совершил В тот миг, когда так сердцу было сладко? Кто тот злодей, что глаз меня лишил В смятеньи сумасшедшей лихорадки? О, мой недуг! Тебя благодарю! Добру злодейство навредить не в силах! Любви погасшей новую зарю Ты даришь, снова страсть пылает в жилах! Что ж, могут упрекнуть меня друзья Мне принесла любовь болезнь моя.
Dina <[email protected]>
Стори! ВДОХ: Symphony in Yellow An omnibus across the bridge Crawls like a yellow butterfly, And, here and there, a passer-by Shows like a little restless midge. Big barges full of yellow hay Are moved against the shadowy wharf, And, like a yellow silken scarf, The thick fog hangs along the quay. The yellow leaves begin to fade And flutter from the Temple elms, And at my feet the pale green Thames Lies like a rod of rippled jade.
ВЫДОХ: Желтая симфония По стеблю моста омнибус Лимонной бабочкой ползет Как мошек, улица несет Прохожих беспокойный груз. Вот баржи облепили верфь, Набиты сеном золотым; И желтым шелком, точно дым, Тумана над причалом шлейф. А листья желтые кружат От вязов Темпла, как костер, В моих ногах река растет, Прутом нефритовым дрожа. P.S. Кстати, любопытненько было бы какой-нибудь канонический перевод почитать. Hoaxer
Есть работа. Затащить стиральную машину по узкой лестнице на 5 этаж. Перевести хорошее стихотворение неизвестного автора. Работа полезна. В стиральной машине можно стирать белье. По переводу люди, языком не владеющие, если и не узнают кого-то нового, так хоть ... Хоть так. Хотя так полезно язык чужой освоить и самому друзей искать. Есть спорт. Один поднял полированную железку в 211.500 кг, другой - в 211.600. Кроме того второй был и сам легче на полкило. Но, увы, попался на допинге - вчера, без всякого удовольствия, ел манную кашу. Один перевел decline как упадок, второму бедняге осталось только падение, третий, сопя, выбирает между спадом и убылью. Опоздавшие к раздаче роются в хламе: понижение? ухудшение? истощение? Соревнования по спортивному переводу. В ластах. Впрочем, и это не совсем правда. Вспомним Сологуба. Есть речь. Очевидное преимущество речи в том, что она к речи не сводима и речью не описывается. Прочитал чужой текст - напиши свой. Как прежние. Поднимем Пушкина со дна и положим опять на корабль современности. В рамках ДвзаВозТр объявляется смотр текстов "Из..." Итак, из Уайльда. Автобуса желтое тело с натугой всползает на мост прохожих желтеющих тени несутся попарно и врозь И солнце, стоящее низко, простреливает насквозь весь город Лучи его - ось кружения выжженных листьев И некто, не старый на вид но старый для осени новой на новой скамейке садовой как прежде сутулясь сидит И чувствует он у плеча в пальто своем старом и желтом пришла и уселась тихонько но - оборотиться нельзя (1978)
10111101
Мне нужен только листик мяты, немного масла и вина, чтоб обозначить в прошлом даты, события и имена, из ничего - осколок счастья на серой скатерти судьбы, да разделить твое ненастье, день, осушающий мольбы; И капельку нежданной ласки, и синий бархат тишины, чтоб, завернув в него все сказки, швырнуть с осенней вышины; Два спелых зернышка граната, фальшивый шелк, тяжелый дым, и в уши - рваную кантату, и в душу - хохотом пустым забросить золото презренья и ожидание вины. И ложь вечернего прозренья похитит ропот новизны.
Я стану ждать чужие слезы. Без них на языке горчит. --я что-то влил себе сверх дозы. Кого-то это огорчит? Я разглядел, как шевелилось у основания ресниц. Застал врасплох - остановилось, - Исчезло в мешанине лиц.
viveur
Психбольной Я просто не думал в бездушности ада И потной рукою скользя по стеклу Смотрел как за этой прозрачной преградой Архангел в халате брал в руки метлу Потом забывался под крики соседей Ждал тихо врача, чтобы плюнуть в него Иль в мыслях играл в пару белых медведей И просто рычал, даже ни на кого Когда было скучно - любил санитарку За нею следил, затолкавшись за дверь Сжимая в руке свою мягкую палку Сжимал до безумства. Но только теперь Решился сказать, может скоро и выйду И сам стану дворником, чтобы другой Свою до кишок затаивши обиду Подумал о том, что я тоже святой. Гена <[email protected]>
Я скала. Мне уже пять тысяч лет, но я не собираюсь умирать, потому что я еще кому-то нужна. У меня побаливает в задней части восточного склона, у меня постоянно отрывают куски плоти эти надоедливые волны, что колотят мою грудь с утра до вечера. Зачем им моя плоть? Они все равно роняют ее, не в состоянии унести далеко в океан, и она падает на дно недалеко от меня. Но я еще нужна. Я нужна этим птицам, что каждый год прилетают ко мне и устраивают свои гнезда, а затем высиживают яйца и воспитывают птенцов. И так же ежегодно они покидают меня, не сказав ни одного слова благодарности. Я нужна этим деревьям и кустарникам, которые крепко-накрепко впиваются в мое тело своими корнями и доставляют мне массу физических страданий. Что им надо? Они ищут почву на моей каменной коже. И ведь находят, что оказывается странным даже для меня. Сейчас уже все не так. Все не так, как было раньше, когда я еще была молода. Тогда солнце светило по-другому, тогда вода в океане и воздух вокруг были намного чище. Тогда я была сильна, и об меня разбивались корабли. Это было давно. Последний корабль разбился в этом заливе пятьсот лет назад, впрочем, уже тогда мне это не доставило наслаждения, а, напротив, стало жалко тех людей, которые, может быть, и выбрались бы на сушу, цепляясь за мои крепкие каменные выступы, но волны не давали им сделать это. Именно тогда я и поругалась с океаном, и он мстит мне и не может простить моей наглой выходки. Что ж, ведь он сильнее меня, он даже может полностью меня разрушить, ну и пусть. Все равно птицы найдут себе другую скалу для высиживания потомства, а деревья, им тоже пора умирать, тем более, что от них, как и от меня, нет пользы никому.
Wennie<[email protected]>
Устало солнце клонится к закату, Оно сегодня потрудилось славно: Угрюмых туч тяжелую громаду По небосклону целый день гоняло. Уж то-то отдохнет на мягком ложе Из облачков пушистых, розоватых, Их ветер взбил, услужливый вельможа, На них опочивать так будет сладко! Чтоб сну его ничто не помешало, Тихонько в целом мире свет потушен, И ничего другого не осталось, Как ждать с терпеньем наступленья утра. А чтобы слишком не было уныло, И небо не казалось опустевшим, Рой звездочек веселых пантомимой О смысле мирозданья нас потешит. А в третьей части, к тем, кто спать не хочет, В сегодняшней программе с новой песней, Звезда подмосток небосвода ночи, Луна на сцену выйдет в полном блеске! И пантомиму музыкой озвучит Притихшему, внимающему миру О вечности, любви и о разлуке... И солнца ждать немного станет легче!
Spiritus
Пятница, 1 января 1999
Выпуск 15
Чудесная елочная игрушка.... ....Странно, темно, где-то поют. Надо же было так упиться... Запах... Пахнет елкой. Люблю запах елки... или пихты. Колется... видимо, закатило меня под.. или закатили. Пол трясется, мешает. С новым годом, страна...
Karlsson <[email protected]>
Из воспоминаний Колпакова. Союзмультфильмовский плюшевый медведь под пышно-хвойной веткой и омерзительно малиновый елочный шарик. "С Новым 1989-м Годом!" Поздравительные телевизионные слова празднично блестящего (лысиной и все еще светлыми перспективами) пятнистого генсека. Шипит в бокалах полусладкое, новое бархатное платье жены взывает к миру о неоцененной женственности, и "Ой, смотри, я столько открыток купила - пять лишних осталось." Сколько всего нужного и полезного исчезло без следа в кутерьме развода, размена и переезда, а вот пять уродливых открыток с плюшевым медведем 1988-го года рожденья уцелели. А раз уцелели, так пусть послужат делу мира на Земле - не выбрасывать же. Надписываю их одну за другой, доклеиваю марок и, как заправский шпион, бросаю в почтовые ящики в пяти разных районах города. Вернувшись с работы, начинаю ежегодную квартирную уборку. Подметаю в комнате, выбрасываю старые журналы, поливаю кактус (прощальный подарок моей ироничной супруги). Заменяю перегоревшие лампочки, выбиваю мой единственный ковер, мою полы на кухне и в коридоре. Золотое деревце с гранатовыми плодами невинно выпадает из правого зеленого тапка. Ну вот, повод для примирения найден. Остается только позвонить и, не выходя из жалобно-романтического тона, обсудить условия следующей встречи в верхах. Как холодно и официально держала себя Алиса всю последнюю неделю! Мои попытки сделать вид, что ничего не произошло, мои потуги рассмешить ее и даже робкое желание извиниться (за что?) - все это было начисто проигнорировано. Но про брошку - ни слова. Какая дальновидностьї. А ведь как просто было бы страстной скороговоркой выпалить все ожидаемые Алисой в тот момент от меня благоглупости. И про единственная-и-необыкновенная, и про одинок-и-истосковался-без-любви, и, разумеется, про только-ты-можешь-вернуть-к-жизни. Даже почти искренне мог бы, наверное, сыграть надоевшую роль интеллигентного немолодого обольстителя. И кончилось бы все совсем иначе: спрятал бы, наконец, свой звон в мягкое, в женское, уснул бы, обласканный за свою предсказуемость, и, уж во всяком случае, отложил бы мытье коньячных рюмок на следующее утро. Ладно, дорогой Колпаков, продержись еще немного. Через несколько дней усилиями нашего доблестного почтового ведомства в твоей квартире со всех концов города соберутся пятеро пуговицеглазых медведей и поздравят тебя с наступающим Новым Годом. Заранее присоединяюсь. Алиса
An omnibus across the bridge Crawls like a yellow butterfly, And, here and there, a passer-by Shows like a little restless midge. Big barges full of yellow hay Are moved against the shadowy wharf, And, like a yellow silken scarf, The thick fog hangs along the quay. The yellow leaves begin to fade And flutter from the Temple elms, And at my feet the pale green Thames Lies like a rod of rippled jade.
Cимфония в желтом Автобус через мост ползет Лимонной бабочкой; прохожий, На насекомое похожий, Вокруг безустанно снует. А барки с сеном золотым Прижались к темному причалу, И желтой шелковою шалью Туман над пристанью как дым. Кружится листьев желтизна Уж с вязов Темплских; под ногами Зелено Темза отдыхает Нефрита жезл от волн до дна. Наташка (Енотик) <[email protected]>
* * * ...Тут гоpький окуpок у двеpки цепной, И "гоpка", и сальный огаpок... Ловись, мое счастье, подвинься и пой Недаpом и воздух здесь паpок, И липким поpоком настоянный чай Уже не мягчит, как пpи кашле. - Пpикажешь отчалить? - Хозяйку встpечай, Глотай свои тихие капли... Июнь до pесниц заколочен дождем, Набух, словно белая ставня,И глохнет под аpкой лесной водоем, Где pыба вопит, что устала.Мы сохнем как pыбы, нас душит метель В испаpине беглого дома... - Но это непpавда! - свистит коpостель. - Нет, пpавда! - тpясется саpкома. Но мы-то - живем, и целуем до дна, Мы,- влажные комья на стуле... Пусть нищие жилы тянул сатана, Зато ими кpепко стянули. Пускай посинел наших губ хоpовод,Но два языка не солгали: Ведь пьяной фоpелью поломанный лед Гоpит и на пьяном вокзале, Где бpодит оpда, пустотою гоpда, Отчаяньем соpным подбита. ... А это - pыдает у кpомки пpуда Рванина-обида.
Сергей Касьянов <[email protected]>
Девушке в перчатках, звонящей по телефону. (К шлюхе) Рукой в перчатке набирала номер. И там, где даль, там плавала листва В пруду, забытом Богом. Кроме Двух лишних слов, встающих на места, Казалось, занятых. Но раздвигались ноги И все к тому, о чем я говорил, О чем смеялись под кроватью боги, Когда не я богиню совратил. Хотя не то. Да я, но не богиню. От скрытых пальцев зуммер эхом в ночь Догнать давно залапанное имя, Что было раньше, и к тому ж точь в точь. И вновь ресницы - цвета стиля "осень". Отмытый кафель с вмятинами ног. Я был не тот, но только, между прочим, Другой, конечно, тоже был не тот. Суметь признаться и суметь ответить. Я не о том, я выиграл. В следах Упавших слов логично не заметить Того, что, может, вызвало бы страх. Но ты не та. Опять. Как бесконечность. С красивых ног не стянутая лень. Пошла ты к черту! Ты звонишь, и вечность И это имя превращает в тень. Гена
Хоть и блудница Все святая. Да чем откреститься Мне от рая?! Счастье - горстями! Эй, не много? Мне - небесами Вкруг - дорога. Стекла да сплетни... Камни бросают. Именем светлым Терплю, босая. Zoom
Понедельник, 11 января 1999
Выпуск 16
А дня уход подобен был паденью... И, словно перезревший апельсин, Оранжевое солнце вниз летело. И всем казалось - вот еще чуть-чуть И солнце рыхло шлепнется на землю, И лопнет корка, и слепящий сок, Как жгучий фейерверк, взовьется к небу!
Boris <[email protected]>
"Там, где воин сна не ищет смерти, он спит", - серая большая голова лося за спиной Паскаля, висящая на стене его кабинета, чаще молчала, ничем не напоминая о себе. Но иногда позволяла себе высказывания, ставящие меня в тупик. Так как, почти всегда, когда это происходило, я и сам собирался сказать то же самое. Но не успевал. И это всегда вызывало у меня досаду. "Когда костюм состарится", - произнес Лось, выдержав, как всегда, паузу, "ты поймешь, как важно количество выкуренных тобой трубок". Костюм пожелтеет и пропахнет дымом, сморщится от этого, не нравясь своему носителю. Я так явно представил это. "Но есть же все-таки какой-то выход", - я, игнорируя Лося, опять обращался к Паскалю. И ему ничего не оставалось, как вступать в спор с лосиной головой, которую он уже лет триста ненавидел. Он смотрел мне в глаза, но говорил с Лосем.
Федор давал мне иногда свою машину. Зимой приятно было забраться в холодное нутро. Ледяной ветер переставал тогда сечь глаза мелкой снежной крупой. Мокрое лицо приятно горело, отогреваясь. Через некоторое время урчащее нутро прогревалось, и становилось тепло и уютно. Разноцветные огоньки на приборной доске светили знакомым неярким светом. Одиночество Федора становилось живым и ощутимым и даже навязчивым, когда я, ткнув пальцем кассету в пасть магнитофона, очередной раз слышал приятные, но успевшие надоесть до чертиков аккорды Дайер Стрэйтс. Федор мог иногда по полгода слушать одну и ту же кассету в машине. Дайер Стрэйтс на морозе. Дайер Стрэйтс у теплого летнего моря. Дайер Стрэйтс в тишине. Следующие полгода это мог быть Цепеллин. Через пару лет - опять Дайер Стрэйтс. И так далее. До победы. Там, где воин сна не спит, он слушает.
Я же искал, как всегда, радио Бога. Федор не знал этой частоты. Я ему не говорил. Я никому не говорил. В радиоприемник машины Федора я впаял узкополосной усилитель, усиливающий сигнал в определенном участке спектра, и декодер, позволяющий воспринимать этот сигнал в нужном мне виде. В принципе, я мог думать о том же самом, слушая Дайер Стрэйтс. Но тогда бы я совсем по-другому относился к тому, что думаю. Обитель красоты звука населена иными слугами, чем обитель красоты тишины. Именно сигнал тишины, затмевающий и это урчание теплой машины, и этот постоянно тревожащий стук недолгого сердца, помогал мне выследить нужные мне иллюзии. Красоту несотворенного звука несла в себе тишина. Красоту творимого восприятия нес в себе звук. Красоту несло в себе все, что заставляло замирать в теплых, пронизывающих волнах света. Даже телесериалы, иногда. Необходимо только было не реже раза в день, лучше всего - на ночь, включать радио Бога.
Это Радио не запрещало ничего, и любой посвященный мог занимать эфир всем, что считал нужным и важным. Такая политика руководства давала многим посвященным возможность пороть в эфире разнообразную чушь. Я не понимал, зачем это нужно руководству. Но раз так, значит, нужно. Я жадно слушал все подряд, даже когда передавали результаты очередного тура высочайшей из лотерей, в которой я никогда не принимал участия. Каждый делает ставку в игре. Мужчины - на женщин. Женщины - на мужчин. Ставят иногда помногу. Но редко - всю жизнь. Год-два - это можно легко. Лет пять - десять? Это можно, но уже с трудом. Всю жизнь? Извините, с кем мы так договаривались? С господом Богом? Передайте ему, что мы все искупим, только немного позже. Бай.
Чему только не удивишься в засоренном эфире. Нередки и такие сообщения. Они заставляют глушить двигатель посреди стремительной реки и нестись вниз, чертыхаясь и чистя фильтр от набившейся в него грязи.
Если же Федор забывал вдруг в машине сотовый телефон - мне тоже выпадала возможность попачкать эфир. Он и не догадывался, как удачно я модифицировал его трубку. Я не стыжусь говорить то, что мне кажется правдой на данный момент, но, по прошествии всего лишь нескольких минут, эта правда может показаться мне именно тем, чем пачкают эфир. Последний раз, например, я вылезал из своей скорлупы, чтобы сказать пару слов в защиту Майка Тайсона, который откусил всего кусочек уха в чем не повинному Эвандеру Холлифилду. Я утверждал тогда, что действительным творцом этого события был Бастер Дуглас. Несколько лет назад этот Бастер выбил из тела Майка его дух серией мощнейших ударов в голову. Последний удар крюком слева сделал свое дело. Прекрасно вылепленное и ужасно сильное тяжелое тело непобедимого Майка, вокруг которого не могли не роиться претенденты, рухнуло, как подкошенное, прямо под канаты ринга. Красавец Бастер стал чемпионом. Но на него никто не обратил внимания. Все с нездоровым интересом наблюдали, как это поражение отразится на Тайсоне. И восторженно замирали, когда очередной, бросающий в дрожь, поступок Чемпиона становился доступен суду общественности. И мало кто, по-моему, связывал это с тем, что Тайсон уже не был Тайсоном. В тот момент, когда его тело лежало под канатами ринга после ударов Бастера Дугласа, над ним происходил чемпионат среди духов. Они отрабатывали свои раунды за неуловимые доли секунды. Так что за одну секунду прошел весь чемпионат. Я умолчал тогда о том, кто стал победителем. Иначе он непременно бы нашел и убил меня. Тело Майка это позволяло. Посмотрите ему в глаза это непроницаемые глаза зверя. И мы его любим, как любим животных - многое им позволяя за решеткой. Когда Майк натаскивал своего зверя - с детства, он, сам того не понимая, готовил свое тело для самого сильного, а значит и самого злобного духа. Он думал, как и многие, что кулак добра может быть не менее силен. Но эта общепринятая ошибка засоряет эфир еще со времен Торквемады. И, наряду со сказкой о правой и левой щеке, дает право на существование иной морали: поднял на ближнего левую руку, подними и правую. Попал слева - добей справа. И наоборот. Да, я хотел выступить в защиту Тайсона, как очередной жертвы культивируемой среди нас морали, но, как всегда, съехал на собственные ощущения и начал рассказывать о том механизме, который позволял мне судить о телах и духах.
Но я редко вылезал с высказываниями, предпочитая слушать и размышлять. Бывало о чем поразмышлять. Например, следующая, несущаяся куда-то фраза: "Добро - это то, что все приемлет. Зло - это то, что все не приемлет". Можно сказать и наоборот. Ничего от этого не изменится. Только все будет наоборот. Здесь ключевым является слово "все". Я всегда цепляюсь к словам, подчеркивая их абсурдность и множественность. С одной стороны, они инструменты, изобретенные людьми для своей пользы. С другой стороны, слова - самодостаточные сущности, способные изменять даже саму эту пользу, поскольку она, как и все остальное человеческое, не может вне слов существовать.
Сказав слово, мы обозначаем предел, очерченный всеми его определениями. Слова Добро и Зло, имеющие бесконечное множество определений, по идее, предела иметь не должны. Так же как слова Все и Ничто. Встает вопрос о бесполезности их использования. Вновь и вновь рыцари этики ломают копья на турнирах. Но польза - прекрасная дама их сердца - все так же холодна и печальна. Изредка, разве что, она улыбнется и махнет платочком кому-то слишком уж горячему, зная, что долго он не проживет. Но большинство этих мрачных мужчин готово бескорыстно умереть ради нее нищими и безвестными.
И все-таки польза есть. Она заключена в самом звучании этих беспредельных слов. Говоря Добро мы определяем и Зло. И границы между ними размыты. Но каждая из противоположных сторон крепит внешние границы пространств, заключенных между ними. Слуги Добра, приемля все, могут дойти до границы Зла, и там им может понравиться. Слуги Зла, не приемля все, могут уничтожать его до самых границ Добра, сделав тем самым доброе дело, если оно приемлемо. Но выйти за границы друг друга ни те, ни другие не смогут. Здесь их предел. В самом звучании. Говоря, мы творим, и творим что-то определенно конкретное. И - дай нам Бог. Это его эфир. Его звучание. Оно не слышимо ухом. Но чем его еще назвать? Приставки Инфра и Ультра бессильны. Может быть только Благо... Благозвучие. Подойдет, о госпожа?
Я готовился к турнирам в основном перед зеркалом. Я не любил ринг. Но иначе не проживешь. Приходилось убеждать свою госпожу. Бой с тенью может показаться самым легким. Но именно он дает возможность смотреть противнику прямо в глаза. Мысли князя Кропоткина видятся совсем по-другому, когда лежишь на сером твердом шершавом асфальте, истекая кровью. Иначе, чем с ринга мирового чемпионата, иначе чем из кресла у экрана или табуретки у репродуктора. Особенно, если над тобой стоят при этом человек шесть чеченцев, один из них - рыжий, а в руке у него нож. Если ты отвел взгляд ты изрезан. Вот и впускаешь в себя самого сильного из духов, постоянно бьющихся над тобой в такие секунды. Ты еще не пришел в себя. Там, в тебе, еще пусто и пахнет трупом. И ты, тупой и медленный, еле ворочаешь языком, пытаясь вытолкнуть застрявший где-то в глубине сгусток крови. А он уже вошел и управляет светом твоих глаз. И этот свет спасает тебя. Они зовут себя волками, но они не волки. Они такие же как и ты, только наоборот. И.Твидов <[email protected]>
ЖИЗНЬ ЛЕТИТ, КАК ШОССЕ ОТ ЛЮБВИ ДО ЛЮБВИ. ПОЛПЛАНЕТЫ В РОСЕ, ПОЛПЛАНЕТЫ В КРОВИ. ТАЮТ УГЛИ В ЗОЛЕ КАК ОГАРОК СВЕЧИ. ПОЛПЛАНЕТЫ В ЗАРЕ, ПОЛПЛАНЕТЫ В НОЧИ. Я КИДАЮСЬ К МЕЧТЕ, А ДОГНАТЬ НЕ МОГУ. ПОЛПЛАНЕТЫ В ДОЖДЕ, ПОЛПЛАНЕТЫ В СНЕГУ. Я ЗА ОТБЛЕСК В ОКНЕ БЛАГОДАРЕН СУДЬБЕ. ПОЛПЛАНЕТЫ ВО МНЕ, ОСТАЛЬНОЕ В ТЕБЕ...
Lolita <[email protected]>
* * * * * В глубине кабака На стуле с поломанной спинкой В беспристрастьи немом Словно сил больше нет говорить Он сбивает щелчком с рукава Незаметную в общем пылинку И пытается петь то что в обществе принято пить Он такой как всегда Беспокойный и чем-то встревоженный Как портрет на стене Оживший движением глаз Он играет для вас Своим жестом и спущенной кожей Он сегодня готов принять смерть и молиться за Васї Но молчит тишина В липком дыме не движутся звуки В беспокойстве горит Позабытая кем-то свеча И не важно кто пел И не важно чьи то были руки Что коснулись его уходящего в сумрак плеча Тихим рокотом струн Тихим звоном пустого бокала Тишиной оскорбив Тишиной озарив небосвод Непристойная капля С губ на землю упала И в тиши раскололся беспечности бешеной плод Под ненужный концерт Под никчемные рукоплескания В синеву облаков До солнца, до теплых времен Недопетую песню Воткнет в темноту на прощание И повяжет кашне и взойдет на небесный перронї Смерть героя - укор Тем кто выглядит зрителем Люди в черном проворно Со сцены уносят тела Но недопитый портвейн Не рассказанное событие Гулким эхом отторгнут свой покой от стекла. Антик <[email protected]>
Оscar Wilde Symphony in Yellow An omnibus across the bridge Crawls like a yellow butterfly, And, here and there, a passer-by Shows like a little restless midge. Big barges full of yellow hay Are moved against the shadowy wharf, And, like a yellow silken scarf, The thick fog hangs along the quay. The yellow leaves begin to fade And flutter from the Temple elms, And at my feet the pale green Thames Lies like a rod of rippled jade.
Желтым-желто Пресмыкается карета к мосту, Как желтaя бабочкa к кочке, А здесь и там, прохожих точки Клубятся роем мошек на ветру. Большие баржи с желтым сеном Уткнулись тихо в тень причала, И шелковисто-желтый шарф тумана, Шатался по набережной гуртом. Листья желтые стали исчезать И по ветру порхать, расставаясь с вязами Темпла, А у ног моих лежит зеленая удочка---Темза, Как жезл, обреченный вечно сиять.
Enigma
Вы, конечно, будете смеяться, но я вот тут обнаружил, что некоторое время назад как раз упражнялся в переводе вывешенного у вас ст-ия Эдгара По. Edgar Poe I heed not that my earthly lot Hath -- little of Earth in it -That years of love have been forgot In the hatred of a minute: -I mourn not that the desolate Are happier, sweet, than I, But that you sorrow for my fate Who am a passer by. К *** Стерплю, что жил я меж людьми, Людского счастья не зная, И что сгубила годы любви Минута гнева шальная, И что веселее любой изгой Меня, - но нестерпимо: Ты плачешь над моей судьбой, А я - шагаю мимо. /предыдущий вариант/ Пускай в моей судьбе земной Земных утех так мало, И пусть минуты довольно одной, Чтоб любви многолетней не стало, Не то беда, что смертник в тюрьме Меня счастливей, а то, Что ты вот плачешь обо мне, А я тебе никто.
Дмитрий Кузьмин<[email protected]>
Ну ладно, я тоже переводчиком работала - давно правда. Мне это вот больше нравится, чем желтое: To my wife I can write no stately poem As a prelude to my lay; From a poet to a poem I would dare to say. Как трудно дельно написать, когда пора идти в кровать. Ну - не приходит тема... Да ты сама - поэма For if of these fallen petals One to you seem fair, Love will waft it till it settles On your hair. Пух одуванчика кружится, Он тоже одинок На волосы твои ложится, А я - у ног. And when wind and winter harden All the loveless land, It will whisper of the garden, You will understand. Когда зима закроет двери для чувств, для снов, Шептать он будет про потери и про любов...