- Я вижу как страдает моя дочь. Ты же клялся, что её любишь. Ты же шесть лет дарил ей цветы. А теперь, извини, так по-свински. Она этого не заслужила.
- Чего это она не заслужила? - спросил Стас.
- Я вижу, ты настроен воинственно, ну и зря. Ты же теперь женатый мужчина.
- В последние дни я как-то об этом забыл, - намекнул он.
- Ну вот, значит мы друг друга поняли, - сказала мать. - Семейная жизнь налагает определенные обязанности. Мужчина должен выполнять свой супружеский долг. Пообещай, что больше так вести себя не станешь. Это же не по-мужски.
- Как?
- Пообещай, что будешь выполнять свой супружеский долг, с сегодняшнего дня. Если ты не хочешь, то надо было подумать до свадьбы. Или мы можем сходить к врачу. Сейчас все делается анонимно. Ведь у вас будет ребенок, твой ребенок, значит, с тобой все в порядке. Это просто нервное, это со многими мальчиками бывает. Попьешь таблетки и все восстановится. Вероника ведь настоящая женщина - она даже кричит когда ей приятно. Ей очень тяжело жить одной.
Он вышел из комнаты и столкнулся на крыльце с Вероникой.
- Сейчас разговаривал с твоей матерью. Ты знаешь, что она мне сказала? Сказала, что я должен выполнять свой супружеский долг! Что отведет меня к врачу, если я не буду этого делать!
Вероника захохотала и оперлась спиной о стену. Гавчик весело гавкнул, принимая участие в человеческой радости.
Заполночь Вероника пришла к нему и села в ногах на кровати.
- Чего ты?
- Соскучилась.
- Ты же говорила, что не прийдешь больше в эту комнату.
- Ничего я такого не говорила. Я говорила, что не прийду, пока ты не уберешь трещину.
- Трещина на месте.
- Ага, я взяла фонарик, чтобы в неё не упасть. Она такая страшная и глубокая. Мне было даже страшно через неё прыгать. Но я прыгнула.
- В неё уже можно упасть?
- Да, особенно ночью.
- Так тебе было страшно?
- Ага. Но я тут.
- Зачем?
- Потому что соскучилась. Подвинься.
Она пощекотала ему подошву и он отодвинул ногу.
- Мне не нравится жить здесь с твоими родителями, - сказал он, - я собирался жить с тобой. Я женился на тебе, а не на троих сразу. Есть вещи, которые я не могу выносить.
- Ты имеешь ввиду маму?
- Ее первую.
- Подумаешь, она неправильно поняла. Хочешь, я пойду и сама ей все объясню?
- Она все равно останется на твоей стороне. Вас трое, а я один.
- Так ты подвинешься или нет?
- Нет.
- Пожалуйста, если не хочешь.
- Пусть сначала они уедут, а потом попробуем все начать ещё раз. Сейчас у меня не то настроение.
- Раньше у тебя всегда было то настроение.
- Раньше никто не делал из меня идиота и, тем более, импотента.
- Но они уже скоро уедут.
- Вот скоро и поговорим.
- Так вот, значит, как.
- Именно так.
Стерва. Она смеялась, когда я ей рассказал.
Вероника встала и молча ушла. Он услышал, как щелкнул фонарик, увидел как метнулся слабый свет, которым она освещала себе дорогу. Смотри, не споткнись. Я вам человек, а не мячик, который можно ногами пинать.
Всю ночь он слышал, как противно скрипит пенопласт - это значило, что трещина росла. В эту ночь она росла особенно быстро - от царапающего душу скрипа он не мог неподвижно лежать. Он пробовал закрывать уши пальцами, но звук не становился тише. Когда-то он читал, что некоторые звуки проникают прямо сквозь лобовую кость. От этого звука что-то рвалось и лопалось в душе - как будто через душу тоже шла трещина и тоже расширялась. Возьми нож, подойди к окну, коснись лезвием стекла и быстро проведи сверху вниз; лезвие держи перпердикулярно, обязательно перпендикулярно; если не получится с первого раза, то повтори - и ты узнаешь в каком месте сейчас твоя душа. Судя по боли, душа сегодня жила в глотке и между ушами. Невозможно переносить такой скрип долго. Если он не прекратится, - я разломаю все эти фиговые листы. Лучше жить на улице или с дырами в стенах, чем слышать такое каждую ночь. Он этого можно сойти с ума. Кажется, была такая пытка звуком в изощренном средневековье, где-то на древнем востоке, умевшем смаковать боль, - и после этой пытки ты был сумасшедшим или мертвецом.
Он закрыл глаза и увидел, как одно за другим из черноты появляются незнакомые лица: одно было даже лицом негра, у другого подергивалась губа при каждом срипе, у третьего не было нижней челюсти. Или я уже сошел с ума, - подумал он.
* * *
Ее родители уехали через неделю. Расставались холодно. Холодный ветер скакал из лужи в лужу, забирался под платье до самых подмышек, трепал косынку, как флаг. Ночью была гроза и где-то выпал град. Несмотря на лето, казалось, что вот-вот может пойти снег. Тучи ползли над полем низко, распарывая себе животы столбами. Она вышла в легком платье и ежилась - руки под мышки. Разве бывает так холодно летом? Все пройдет и снова выйдет солнце. Так же не бывает, чтобы холода навечно. Глупенький, родной мой, обними меня.
- Я совсем замерзла, - сказала она.
Стас стоял рядом.
- Ты и так холодная, сильнее не замерзнешь, - и не обнял.
Стас стал уходить в институт, где он подрабатывал в лаборатории. Она готовила завтраки и ужины, пропускала ненужные обеды, и целыми днями сидела в пыльном кресле, не думая, а просто скучая. Иногда пылесосила, читала приключения драных мушкетеров, ещё и залитых яичным кремом. Искала потерянные карты, чтобы погадать себе, или смотрела в стену. Если долго смотреть, то треугольники на обоях будут появляться и пропадать, и опять появляться - это даже интересно. Если закрыть глаза, то мир начинает раскручиваться, как медленная карусель. В детстве я умела пускать ртом пузыри и танцевать еврейские народные танцы. И она пускала пузыри, и она танцевала еврейские народные танцы, и даже пробовала сочинять музыку. День расцветал, потом поднимался, потом садился в вечер. Стас приезжал около шести или семи, ничего не рассказывал, ел, смотрел телевизор, потом ложился спать. Однажды она увидела, что его щека расцарапана, но не спросила. Днями она иногда разговаривала с всепонимающим Гавчиком, а ночами сама с собой. Тепло так и не наступало. Длился август. Ей нехватало тепла.