12
Очень скоро он выяснил две вещи. Во первых, он оставался чужим в этих, явно нечеловеческих измерениях. Здесь даже воздух был малопригоден для дыхания. Он стал задыхаться. Здешняя еда не подходила для питания человеческого тела - он стал страдать расстройствами пищеварения и заработал язву. Здешнее тяготение не подходило для перемещения людей суставы его ног стали скрипеть особенно сильно. Здешнее время текло иначе, в среднем, гораздо быстрее - поэтому Воеводин стал быстро стариться. Здешние впечатления ложились на память неровно и клочьями - поэтому память Воеводина стала сдавать. Порой он даже забывал цель и предмет своих поисков. Но воля продолжала толкать его вперед. Женщина и взрослые дети не могли понять его занятий, да и не пытались. Может быть, они считали его сумасшедшим, вечно рыщущим по квартире. Не желая терпеть их взгляды и внезапно вывешиваемую тишину, Воеводин стал выходить только по ночам. Но зеркалам уже не снились сны.
И второе, что он заметил: несмотря на неприспособленость здешнего континуума для нормальных людей, ему стало намного легче. Вскоре отдалилась тоска и подкрадывалась лишь в редкие минуты отдыха. Почти стершаяся память уже перестала волновать. И новые надежды, составившиеся из голых цифр, ожили, заворковали и согрели сердце. Он соревновался с самим собой и, пройдя тысячный лабиринт, он устроил себе праздник. Накрыл для себя стол, нарезал много колбасы и налил старого вина. В этот день он был счастлив. Он ни о чем не вспоминал и ничего не хотел, лишь побыстрее вернуться к работе. Он собирался проработать целые сутки без перерыва и потому наелся с запасом; забыл о своей печени, желудке и прочем. Он оставил себе на сон четыре часа.
13
Он знал что проснется даже несколько раньше. Во сне его мучила боль в груди. Скорая помощь была вызвана слишком поздно - просто для галочки. "Нельзя было так объедаться в его возрасте, - сказал врач и поправил белую шапочку из под которой торчали ослиные уши, - а тем более нельзя было есть колбасу. Колбаса всегда приводит к инфаркту."
- Мы бы его предупредили, - ответил один из детей, хрюкнув и почесав третьей ногой в затылке, - но он давно перестал понимать человеческую речь.
14
Сохранилась дневниковая запись Воеводина, датируемая последними днями. "Все время ловлю себя на той мысли, что прошлое не прошло. С точки зрения вечности "сейчас" и "тогда" эквивалентны. Иногда эта идея проясняется совершенно и я ощущаю моменты прошлого как настоящее, как "сейчас", прошлое есть настоящее бесконечной длительности, слегка отодвинутое от нас. Существуют моменты, ни капли не потускневшие в памяти, с которых я не задумываясь и не удивившись начал бы жизнь снова, если бы невидимый, но услужливый благодетель вдруг подсунул бы их мне вместо настоящего. Я просто хотел сказать, что смерти нет. Я просто что-то хотел сказать."
МОМЕНТАЛЬНОЕ ФОТО
В день её свадьбы погода была неустойчива.
Она спала нервно, пролупробуждаясь, и видела во сне звезды, вальсирующие под ногами, и кистеперые большие зеркала, и пламенного осьминога со стучащей коробкой яблочного сока в груди, и очень много черноты, которая светилась. Совсем проснулась около пяти; как мышка, осторожно высунула носик из одеяльной щелки - вот холодно, а мне хорошо и я сама хорошая просто до слез; и услышала звуки, редко шлепающие по железке за окном. Открыла форточку и в комнату влетели свежие утренние шепоты. Тучи порхали так стремительно, что хотелось увернуться, волочили мокрые хвосты, вытряхивали парные перины, чесали животики о торчащие предметы местности; тучи шли так низко, что труба напротив была видна лишь ниже пояса снизу, но и дело приподнимала пушистое свое платье, показывая ножку, а мускулистый тополь с короткими ветвями косился в её сторону, покачивая куцей верхушкой; асфальт глядел на это безобразие любопытными просыхающими лужицами. "Тук-тук", - сказала уже сухая железка и поймала две мокрых звездочки, похожих на генеральские. Как хорошо быть генералом, а замужем тоже хорошо.
В течение дня дождь начинался трижды или четырежды, но лишь под вечер решился и ударил удало и лихо, с размахом, бросаясь рыболовными сетями, пупыря воздух и пуская наискосок медленных и высокорослых водяных призраков. Каждый раз, когда тучи открывали синие чистые провалы, отороченные слепящей белизной, в них нахально вплывала дневная луна с подпалинами, прекрасно видимая четвертушка, контрабандой проникшая в день.
В конце концов она решила, что так не бывает, и перестала смотреть на луну. Все-таки это был день её свадьбы. Ей повезло - она выходила замуж по любви.
Особенно запомнилось ей венчание в темной церкви: в церкви она была впервые и удивилась, что изнутри зал больше, чем снаружи; что среди свечей и ликов летает негаснущее эхо; и вечное око будто бы глядит на тебя, как бы ты не повернулась и у какой бы стенки не стала; что лампа висит на цепи; что есть целых три выхода, хотя достаточно и одного; и с острой болью пожалела черную молодую монашку с мертвыми глазами, глазами, как у вареной рыбы - пожалела как раз за её мертвые глаза в день своей свадьбы - потом их подвели к странно одетому человечку (пальцы Стаса были теплыми), который стал серьезно говорить чепуху, но улыбался по-доброму; а она слышала, как спорят видеомальчики из ритуального бюро - спорят о том, есть ли в церкви электророзетка или нет её - эхо разносило их спор по гулкой выпуклой тьме и вечное око насмешливо щурилось над всеми и всем. Камеру так и не включили, а жаль, венчалась она лишь красоты ради.
Потом поехали за город, в Рыково, где обитал отец; в большом дворе поместилось человек сорок гостей, по списку двадцать шесть, остальные приблудные; все пили отчаянно, а приблудные к тому же издавали конские звуки и запахи; нужно было держать в руках поднос и не чувствовать себя дурой; кланяться с грацией Василисы Прекрасной, а своего дурачка держать к себе поближе, помогать матери, ловить взгляды подруг и угадывать то, что за взглядами; туфелек натер ногу до волдырей, на мизинце и под косточкой; а старые лужи под забором совсем черны от прелых листьев; знакомая собака по кличке Гавганистан отказывалась от вкусненьких котлеток из вымоченной солонины и с дикой тоской глядела на безобразие, и совсем не лаяла. Гавганистан обычно срывался с цепи, когда видел постороннего, никакая цепь зверюгу не держала, а тут совсем расквасился. Гости пьянели и пели песни, зыбыв, что песен не знают, а петь не умеют. Песни были народными и грустными - чтоб тяжелее стало на душе, чтоб поплакаться, чтоб потом, прийдя домой, взглянуть в зеркало, на жену, на детей и слегка одуреть от горя, потому что жизнь прошла. То, что жизнь прошла, это и так ясно, но данная мысль требует соответствующей эмоции - оттого и пели песни. Она посмотрела в рот ближнего певца и увидела язык, похожий на маленькую подушку; певец вспомнил, что образование имеет высшее техническое и петь перестал. Потом попала под дождь - столы были под тентами, но все равно пришлось идти переодеваться. Переодевалась в закутке, знакомом с детства, а местный мальчик подглядывал сквозь щель в портьерах - она включила вторую лампу - чтобы лучше было видно местному мальчику: и вообще она никого не стеснялась и чувствовала себя под наркозом. Нашла в углу свою детскую куклу, всплакнула и покрасила кукле пятку авторучкой - и кукла тоже запомнила этот день.
Гуляли до двенадцати, тупо хотелось спать и губам опротивели поцелуи, а в спину вбили кол, на голову надели железный обруч и били по нему молотком, противная очередь пьяных подгоняла одноместный туалет, который так спешил, что не успевал накидывать крючок; пропустили без очереди, учтиво; уже подрались женщины - совсем не знаю кто они; уже поймали на огороде посторонего - обрывал абрикосы, побили и дали выпить - лицо смутно знакомо; на пэршу ночку вам сына та дочку - кричали и она улыбалась и благодарила за пожелание, и щеки устали от улыбок. Потом все-таки включили камеру и стали снимать; когда снимали сзади, она стала чуть-чуть гладить руку жениха, теперь мужа - чтобы увидеть это движение на кассете лет через двадцать и всплакнуть о былых годах и былой любви. Рука мужа откликнулась Стас всегда таял от ласки - не трудно будет держать такого на поводке. Тихий противный дождь шуршал по клеенке - хотелось обижаться, кусаться, орать, топтать, рвать или веселиться, на худой конец; сил хватало лишь на обиду. Мать ушла на веранду и тихо плакала там, как по покойнику.
- Ну вот и все, - сказал Стас, когда все закончилось, - ты чего надутая?
- Так.
Он сел на голый стул у стены и остался так сидеть. Делай же что-нибудь, Иванушка, мужчина на то и нужен, чтобы что-то делать.
Она посмотрела на голый пол у дорожки и увидела трещину, щель между досками, в два пальца примерно шириной - щель шла через всю комнату, от стены к стене. Ну вот - первая трещина между нами, а мы сидим по разные стороны от нее, и никто не хочет её переступить, - подумала она и скрестила пальчики, чтобы не сбылось.
- Смотри. Вот и первая трещина между нами.
- Ага. Поживем - починим.
- А если там мыши?
- Конечно, там мыши, - подтвердил Стас дистиллированным голосом.
Она принесла подаренную коробочку с нарисованной на ней роскошной женщиной, небывалой женщиной, плодом воображения рекламного шизофреника:
- Смотри, какие у неё губы. Правда похожи на мои? Нет, ты на губы смотри!
- У неё толще.
- Тебе не нравятся мои губы?
- Не выдумывай.
- Я сегодня заходила сюда и никакой щели не было.
- Ты не заметила.
- Я включила две лампы. Я бы заметила.
- Зачем тебе было две лампы?
- Чтоб из окон меня было видно.
- Ну да, ну да, - не поверил Стас.
- Скажи, у нас правда будет все хорошо? - спросила она, - пообещай, что все будет хорошо. И я не хочу никогда-никогда с тобой ссориться. Пообещай, что ты как-нибудь залепишь эту трещину.
* * *
Она вышла в чулан и поискала фонарик; она обязательно хотела заглянуть в щель - не потому, что боялась мышей, а просто потому что. В чулане была лишь крупа, мука, и запах чистого дерева; были ещё большие гвозди на подоконнике, гвозди с надетыми шляпками; а за окошком снова висела луна, низкая и коричневая. Луне было наплевать, играют свадьбу тут или не играют свадьбу, и когда все мы вымрем она с тем же самодовольным равнодушием станет смотреть на черноснежные холмы, смерчи и равнины вечной ядерной зимы. Фу, какой ужас представится. Фонарика не оказалось и на веранде; она вышла поискать во двор - столы стояли осиротело, Гавганистан лег так, как будто умер и даже запылился. "Гавчик!" - позвала она, но Гавчик не откликнулся, не простив надругательства. На столах было полно вкусных черешен с темно-красным липким блеском, но только не хотелось подходить.
Она вернулась без фонарика в свою, теперь в нашу, комнату. Стас все сидел на стуле как пришитый. Она убила его за это, убила в сослагательном наклонении, потом закрыла дверь, задернула шторы и стала раздеваться. Убитый пошевелился и обратил внимание. Его взгляд был теплым и, как ни странно, она до сих пор стеснялась этого взгляда. Просто я по-настоящему люблю его, а это все осложняет.
- Ты так и будешь сидеть? - спросила она и откинула одеяло. В такой перине можно утонуть. Я любила зарываться в такую в детстве. Или в эту же самую. Я всегда прыгала в неё и пряталась, когда по улице шли цыгане. Цыгане воруют хороших маленьких девочек.
- Нет.
- По тебе незаметно. Принеси мне черешен, ты все равно зря сидишь.
Стас отпоролся от стула, принес черешен в тазике и она стала есть их, не вставая с кровати - сначала так, а потом отвернувшись; переела сегодня, тяжело лежать на левом боку; потом снова увидела звезды под ногами и кистеперые зеркала и пламенного осьминога с яблоком в груди - ей показалось, что настало вчера, но на самом деле уже было завтра и утренняя серость пробивалась между гардинами и утренняя совесть начинала скрестись в душе, и Стас сопел рядом, отвернувшись, и снова хотелось черешен; за стенкой густо храпели, а молодой каштан тихонько скребся в стекло. Пилинь-пилинь-пилинь, - повторяла пташка с таким усердием, будто пилила дрова.
Она заснула снова и увидела во сне щель, трещину, но во сне трещина шла не по полу, а по мягкому светящемуся воздуху, связывавшему её с ним. Она по-настоящему испугалась во сне, потому что щель расширялась. Она стала звать его, но из щели повалил пар, засверкали электрические разряды; она начала кричать и увидела сквозь клубы, как он отворачивается и уходит замедленной походкой и машет ей кепкой, не оборачиваясь.
* * *
Утром Стас был обижен; она попробовала приласкаться, но с первого раза не получилось, тогда она тоже обиделась, встала и подняла мужа. Сейчас встречу кого-нибудь и он скажет: "что-то рано поднялись, голубки".
- Что-то рано поднялись, голубки, - сказала мать.
Мать с отцом собирались жить здесь, в Рыково, ещё недели две. Конечно, это не называется медовым месяцем - среди такой толпы.
- В спальне щель на полу, видела? - спросила она.