Крышу Всемирного Совета называли смотровой площадкой. Однако она скорее напоминала сад или парк, вдоль дорожек которого росли кусты с овальными большими листьями.
Сейчас на аллеях собрались тысячи людей. Не мудрено, что в этой толпе потерялся Илья Петрович.
Первой всполошилась Клавдия Михайловна.
– Ох, боюсь за него… У меня душа не на месте: что если на “Артуре” несчастье.
В этот момент небо заполыхало. Его пересекали гигантские полосы, повторявшие все цвета радуги. Потом из-за далеких гор взлетел цветовой веер, занял полнеба и так же внезапно исчез, уступив место бесчисленным световым фонтанам, струи которых перекрещивались в вышине и падали вниз сверкающими брызгами.
Да, грандиозный фейерверк, да, забава! Но не только это. Всплески света убеждали Валентина во всемогуществе человека, который даже в зрелищах своих был щедрым по-богатырски. Зря тревожится Клавдия Михайловна.
И в этот миг на черном небе возникло изображение героя нынешнего торжества рабэна Даниэля Иркута. Справа и слева от него появились лица главных участников эксперимента “Анабиоз”, в том числе и рабэна Акахаты, с которыми Валентин познакомился несколько часов назад.
Валентин уже знал, что в мире, который окружал его, не существовало званий “академик”, “доктор”, “кандидат”. Были другие – “рабэн, расэн, рамэн”. Они присваивались людям, выдвинувшим новую важную идею, и означали, что во время осуществления этой идеи ученый имеет бесконтрольное право использовать большее или меньшее количество энергии и привлечь себе в помощь большее или меньшее число научных работников. Рабэн, расэн, рамэн – это распорядители большой, средней и малой энергии (размеры были определены решением Всемирного Совета). Только это. Ничего иного. Но это было самым высоким правом на Земле. Выполнив задуманное, ученый автоматически лишался привилегий на использование энергии. А Даниэль Иркут и Акахата уже в третий раз получили права рабэнов.
Глядя на их изображения, Селянин едва удерживался, чтобы не объявить всем, что ведь эти выдающиеся ученые стали его друзьями. Они сами предложили взять их позывные в память микростанции связи.
…Когда Валентина пригласили в главную студию планеты, он пошел неохотно. И среди людей, собравшихся за огромным столом студии, желал только одного: скорей бы все окончилось. Усадили его рядом с немолодым, но очень непоседливым мужчиной, который тотчас назвал себя:
– Даниэль Иркут.
Другим соседом Валентина был широкоскулый человек по имени Акахата. По-русски он говорил совершенно свободно, как и Даниэль Иркут. До начала видеопередачи они весело подтрунивали друг над другом, явно стараясь вовлечь в разговор и Валентина. А тот никак не мог преодолеть скованности, отвечал односложно и часто невпопад. Акахата прошептал ему:
– Когда темно, как слепой бредешь, когда слишком много света – тоже ничего не видишь. Хорошо, если в меру света и близкие друзья рядом… Я буду счастлив увидеть среди них и тебя. “А-117-П” – вот мои позывные. Не найдешь друга вернее Акахаты…
– Будь осторожен, Валентин! – засмеялся Иркут, расслышавший эти слова. – Он неспроста в друзья набирается. Сначала убаюкает сказками-обещаниями, а потом – хоп! – и ты подопытный кролик. Я попался когда-то.
– Ах, попался! – насмешливо прищурясь, сказал Акахата. Жалеешь? Хорошо же, попадешься в другой раз, отомщу: повымету из твоей памяти все каверзные мысли.
– Ты пугаешь, а мне не страшно. Ведь ты добрый.
Они рассмеялись, и стало ясно, что попреки и шутки – лишь для посторонних. Это подтвердил и сам Даниэль Иркут:
– Акахата – замечательный человек. Люблю его. И ты его полюбишь, когда узнаешь поближе. Я многим обязан Акахате. Когда-то пользовался гостеприимством клиники памяти, где он священнодействует. Конечно, экспресс-запоминание очень мучительно: как будто в черепе – пчелиный рой, так простреливает и кусает. Но зато результат… Если ты захочешь поскорее постичь хотя бы главное из того, что знают нынешние люди, ты вспомни об Акахате. Никто лучше Акахаты не поможет тебе.
– Если у моего друга печаль, я готов ее выпить до дна вместо него. Если у меня самого радость, я передам ее моему другу. Но экспресс-запоминание… Обещая, оглядывайся.
– Но ты поможешь?
– Экспресс-запоминание показано не всем… Но я согласен попытаться. Я сделаю все, что в моих силах…
А небо над столицей снова заполыхало. Рождаясь где-то в немыслимой выси, одна за другой падали разноцветные волны. Они освещали всякий раз по-иному небо, и смотровую площадь с деревьями, и одежду и лица людей, а потом рассыпались синими, оранжевыми, зелеными брызгами. Халил попытался поймать на излете одну из этих брызг, но лишь рассмешил окружающих.
Вслед за тем он восторженно протянул руку, закричав:
– Вы полюбуйтесь вот чем!.. Ах, как можно не полюбоваться этим!..
И все (не только Валентин) восхищенно замерли. В переменчивом по цвету пространстве между громадами зданий не просто летал, а ритмично, словно под музыку, двигался, точнее же, играл хоровод “пчелок”. Он то кружился возле незримого центра, то взмывал вверх или опускался, то перестраивался в два строго перпендикулярных кольца или собирался в сверкающий гигантский шар, то превращался в две движущиеся навстречу друг другу заздравные чаши. А потом группы “пчелок” разлетелись вниз, вверх, в стороны, и Валентин вдруг почувствовал, что лоб и ладони у него покрылись счастливой испариной: в небе (а ему показалось – во все небо) разметнулась эмблема Страны Советов, его родины – перекрещенные СЕРП и МОЛОТ.
Это вернуло его мысли и чувства не просто и не только к тому чуду, которое перенесло его через столетия в обновленный мир. Он подумал и о потрясении (да, потрясении, хотя и животворном), которое испытал всего несколько часов назад во время всепланетной передачи.
Первый же из выступавших заговорил о нем, о Валентине. Его поздравляли с восстановлением. Вновь и вновь желали счастья. Однако вслед за этим заговорили о научных проблемах, которые были решены во время эксперимента “Анабиоз”, о множестве сложных и малопонятных проблем. Вот и началось опять то, чего Валентин больше всего опасался. Он дикарь среди людей нового времени, и они будут, едва кончатся торжества, смотреть на него с тем же изумлением и почти страхом, как Эля во время разговора о Симе. Им не понять и не оправдать его прошлых поступков. А ему недоступны их мысли, а быть может, и чувства. Время, как пропасть, разделило их и его.
Так подумалось Валентину, когда он услышал непонятные речи. Ему было бы и вовсе плохо, если бы не воспоминания о вчерашней встрече с Элеи, когда к нему вернулась способность надеяться.
Из-за стола поднялся Акахата.
– Что совершенней: кактус с колючками на оголенном стволе или банан, состоящий из гигантских листьев? – вопросом начал он свою речь. – Мне надо бы поклониться кактусу. Я ученый, а не поэт, пищей для моего ума служат факты, сухие и строгие факты, добытые в экспериментах. Прихотливость фантазии и буйство страстей и чувств – не самые разумные мои помощники. Но сейчас я хотел бы стать поэтом и говорить прежде всего о том, как я счастлив, что рядом со мной улыбается, печалится, дышит молодой сильный человек, который еще недавно был частью ледяной глыбы. Он не просто возвращен к жизни. Он восстановлен. В каждой его клетке произошли, казалось бы, необратимые изменения, и надо было собирать молекулы, как собирает художник-реставратор черепки древней вазы. Восстановление позволило выяснить все условия, при которых организм безболезненно погружается в анабиоз и возвращается к нормальной активной деятельности. В чем-то подтверждены выводы прежних настойчивых исследований, в чем-то очень существенно дополнены или даже опровергнуты. Что ж, путь познания сходен с розой, у которой пышный бутон соседствует с колючими шипами… Я счастлив и тем, что достигнут научный успех, а еще больше тем, что наш новый брат и товарищ, вырванный из рук смерти, – человек беззаветной отваги. Ему не было одиннадцати лет, когда его хотели убить вместе со взрослыми. Через семнадцать лет он во второй раз погиб в тундре. Все это мы установили, расшифровывая его память.
И Валентин понял: вот она – разгадка осведомленности Эли, вот каким образом узнала она о Симе и многом, очень многом, что успел (или хотел) забыть он сам!
– Я не знаток истории, – продолжал Акахата. – Но я уверен: даже в суровом двадцатом веке поведение и поступки нашего друга Валентина Селянина были образцом мужества и самоотверженности. Одним из образцов, если можно так сказать.
Все, кто был в студии, поднялись и зааплодировали, глядя на Валентина. Он тоже встал, еще не до конца осознав, зачем встает, почему такой шум вокруг. А рукоплескания усилились и, словно откликаясь на них, небольшой продолговатый экран на столе перед Валентином загорелся сначала синим, потом фиолетовым, а под конец ярко-красными огнями…
Аплодисменты в студии вскоре стихли, все уселись на свои места, но волнение у Селянина не проходило. Он продолжал смотреть на ярко алеющий экранчик, а думал о том, что не заслужил почестей, и Акахата не может не знать этого, если сумел расшифровать его память. Конечно, он ходил в разведку. Но ведь тот, кто расшифровал его память, не мог не знать, как он боялся, как иногда замирало его сердце при виде немецкого мундира. Да, он работал в Заполярье. Но как часто в бесконечные ночи он проклинал себя самого за то, что поехал к черту на кулички, и клялся никогда больше не повторять такой глупости. Потом, правда, он стыдился своих прежних клятв. Но ведь их не вычеркнешь из его жизни – вот в чем загвоздка. Как не вычеркнешь и смерть девушки, в которой виноват только он. Акахата из деликатности пока молчит об этом.
Но Эля знает, и Акахата знает. И вряд ли они будут всегда так же, как сейчас, снисходительны.
А экранчик перед Валентином между тем стал фиолетовым, потом синим и вовсе угас.
В конце передачи выступил Локен Палит. Он появился в студии поаже всех и показался Валентину взволнованным. Но голос его был спокойным.
– Товарищи! Событие, которое мы сегодня отмечаем, по своей значимости почти не имеет равных. Когда-то люди называли время крутых поворотов жизни цивилизации звездными днями человечества. Сейчас именно такой звездный день. В чем смысл совершенного учеными Земли? Только ли в том, что в нашей семье появился еще один человек – очень дорогой каждому из нас. Нет, значение происшедшего не только в этом. После успеха эксперимента “Анабиоз” можно всерьез вести речь о полетах к далеким звездам и на нынешних ракетах, не способных развивать околосветовые скорости. Если же появятся фотонные ракеты, для которых скорость света вполне достижима, – а мы надеемся, что они появятся скоро, потому что уже получены первые килограммы антивещества и путь к фотонному горючему открыт, – повторяю: если будут созданы фотонные ракеты, значение эксперимента “Анабиоз” возрастет неизмеримо. Мы пошлем земные корабли не только к самым далеким звездам нашей Галактики, но и за ее пределы!
Экранчик перед Валентином вспыхнул, став сразу ярко-красным. И другие экраны-малютки (они были перед всеми, сидевшими за круглым столом) тоже вспыхнули. Локен Палит, чуть помедлив, продолжал:
– Друзья! Алый цвет экрана передо мной доносит ваш восторг. Я разделяю ваши чувства. Да, недалек день и час, когда первые земные ракеты с людьми, погруженными в анабиоз, умчатся в безграничность космоса. Они долетят к иным мирам практически не постаревшими и вернутся назад на родную планету с бесценными для человечества знаниями. Я готов размечтаться вместе с вами, дорогие товарищи. Но время напоминает: обуздай желания. Утерянный миг невозвратим… А я еще не сказал главного… Как вам известно, количество знаний растет лавинообразно. Были времена, когда отдельные выдающиеся ученые могли удерживать в своей памяти все добытые естественными науками сведения. Но потом произошла огорчительная перемена: даже самые гениальные умы уже были не в силах справиться с необыкновенно разросшимся объемом старой и новой информации. Разрыв между добытыми знаниями и возможностями отдельного человеческого мозга становился и по-прежнему становится все непреодолимее. Лучшие ученые Земли бились и бьются над тем, чтобы найти выход из этого, казалось бы, неразрешимого противоречия. В помощь человеку давно созданы электронно-вычислительные машины самого разнообразного назначения. В нашем распоряжении практически всеобъемлющие искусственные хранилища памяти. Все это освободило человека от черновой умственной работы вроде вычислений, классификации фактов. Все это ускорило творческий труд. Одновременно поиск идет в ином направлении. Еще несколько веков назад нейрофизиологи и психологи установили, что великий труженик – мозг является одновременно и великим лентяем. Как древний скопидом, он бесцельно хранит невообразимое множество сведений и впечатлений. Группы клеток и даже отделы мозга работают вполсилы или вовсе бездельничают. Были предложены средства, позволяющие активизировать резервные ткани и клетки, сделать память гибкой и острой. К сожалению, тотчас выяснилось, что такое искусственное подстегивание мозга не во всех случаях безвредно для человека. И все же исследования и поиски в этом направлении продолжаются. Они непременно дадут благоприятные результаты. Однако теперь появился – принципиально новый способ расширить возможности человеческого разума. Три года назад, когда рабэн Даниэль Иркут впервые высказал свою идею, было немало скептиков, которые сомневались в реальности и перспективности задуманного. Время, факты убедили в правоте Даниэля Иркута. Разработанная им и его помощниками аппаратура позволила словно бы объединить в один огромный мозг нервные клетки почти пятнадцати тысяч ученых очень разных специальностей, имеющих отношение к человеческому организму и процессам, происходящим в нем. Итог? Блестящее завершение эксперимента “Анабиоз”! А впереди – решение подобных же сложных или даже еще более трудных проблем. Самая грандиозная из них – разработка проекта “Циолковский”, к которой готовится в эти дни все человечество… Я уверен, что вскоре мы будем отмечать новый выдающийся успех земного разума, как отмечаем сегодня успех эксперимента “Анабиоз”.
И опять вспыхнули красным экранчики перед членами Всемирного Совета и перед Валентином.
А Локен Палит продолжал:
– Если энциклопедист-гений, способный в одиночку оперировать всеми известными человечеству знаниями, – невозвратимое прошлое, то энциклопедист-коллектив, думающий как один огромный мозг, – реальность. Совершен качественный скачок в развитии разума на Земле, и могущество наше становится почти безграничным. Всемирный Совет поздравляет вас, друзья, с началом новой эры в развитии человечества!
Вновь все за круглым столом поднялись, аплодируя, а экраны-малютки горели уже не красным, а ослепительно белым светом. Валентин лишь теперь догадался, что миллионы слушателей Земли присоединяют свой восторг и одобрение к овациям тех, кто присутствует в студии…
– Надо спуститься к Илье Петровичу… У меня неспокойно на душе, – вновь напомнила Клавдия Михайловна.
Илья Петрович жил на сотом этаже по соседству с Валентином и Халилом. Автомату, открывающему дверь, он, видимо, приказал никого не впускать. Халил в нерешительности оглянулся:
– Быть может, он спит?
Клавдия Михайловна покачала головой.
– Нет, он не хочет омрачать общее торжество… Илья Петрович! – громко позвала она. – Ты слышишь меня, Илья Петрович? Разреши войти к тебе… Нет, я не одна…
Клавдия Михайловна шагнула вперед, и теперь створки двери бесшумно растворились.
Илья Петрович, выглянув из комнаты с видеопанорамой, пригласил туда и гостей.
– Космосвязь… Марсианский сеанс.
Экран видеопанорамы был черным и глубоким. Среди редких звездочек одна пульсировала красноватым светом.
Илья Петрович сидел, не спуская с этой звездочки глаз. Она казалась исчезающе маленькой: сверкающая пылинка в безграничном черном пространстве. Но именно она и была планетой Марс. А что же тогда в этой бесконечности человек?
Валентину понятней стала тревога Ильи Петровича.
– Земля… Земля… Говорит Марс… – раздались отчетливые слова. – Земля… Срочное сообщение, Земля… Сведения из сектора поисков “Артура-9”… Экипаж ракетоплана М-371 обнаружил станцию “Артур-9” и идет на сближение с ней. Земля! Повторяем срочное сообщение… Экипаж ракетоплана М-371…
Илья Петрович оставался все в той же оцепенелой позе, и только лицо его словно отмякло; а глаза уже не блестели болезненно горячо.
– Ну вот… Наконец-то… Ну вот… – забормотал он счастливо. Все бросились поздравлять его, а он радостно повторял все то же: – Ну, вот… Наконец-то… Ну вот… – А спустя несколько минут он уже грозился: – Ох, и задам я ей, когда вернется!.. Она с детства своевольница и теперь вот тоже… Однако почему они не передали, как на “Артуре”, все ли благополучно? А?
Он с надеждой поглядел на экран; но тот уже погас. Халил сказал:
– Илья Петрович, дорогой, зачем опять страхи? Станция цела – это важно. Не было еще такого, чтобы станция невредима, а с людьми беда… А помнишь Амера? Как можешь не помнить?.. А с ним вот что случилось, – Халил обращался теперь в первую очередь к Валентину, потому что он один не знал этой истории. – Амер еще практикантом был. В наш отряд планетолетчиков прилетел. Выбрался посмотреть дюзы двигателя. Никакой опасности не было. Рядом орбитальный ракетодром. Земля тоже рядом, тридцать шесть тысяч километров. Но отказал у Амера регулятор в ракетном поясе. Амеру к хвосту надо, а его потащило к носу корабля. Амер скомандовал крутой поворот на сто восемьдесят градусов, а его умчало прочь от корабля. Двое суток искали. В кислородном аппарате запас на двадцать четыре часа. Все считали: конец Амеру. А он хоть и полузадохнудся, а живой. И теперь живой. Командиром стал… Как же ты, Илья Петрович, забыл об Амере?
Халил и еще вспоминал разные удивительные случаи в космосе, когда положение, в котором оказывались люди, было неизмеримо опаснее, чем теперь. Илья Петрович в конце концов рассмеялся:
– Да ведь и сам знаю, что ничего опасного, раз станция цела! Но ведь переволновался… Задам я девчонке, когда прилетит!.. – снова пригрозил он, однако совсем не сердито.
Он походил сейчас на всех пожилых отцов, которых Валентин знал когда-то, и так же, как те, прежние отцы, суетился, чтобы скрыть свою глубоко личную радость. Валентину было очень важно – убедиться в сходстве чувств у прежних и нынешних людей.
– Извините, если помешал… – в гостиной появился Локен Палит.
– Зачем извиняешься, отец? Садись, пожалуйста, – Халил придвинул к Локену Палиту кресло. – Разве можно не радоваться гостю? Я правильно говорю, Илья Петрович?
– Я не просто в гости, – Локен Палит словно не заметил кресла у своих ног. – У меня к тебе, Илья Петрович, дело… Есть известия об “Артуре”.
– Мы уже слышали, – сказала Эля, – и рады, что все благополучно.
– Да, мы слышали, – подтвердил Илья Петрович. – Или есть еще что-то? Они заговорили?
Локен Палит молчал. На губах Ильи Петровича еще была улыбка, но в глазах появился страх.
– Они заговорили?! – обратилась к Локену Палиту Эля. Почему же ты молчишь?
Лицо Локена Палита стало утомленным и старым. Резкие морщины обозначились под глазами и в уголках возле губ.
– Мне легче было бы умереть, чем явиться к тебе с такой вестью, – сказал он Илье Петровичу. Тот шагнул, к председателю Всемирного Совета, хрипло вымолвив:
– Ну!..
– Случилось несчастье, Илья…
– Но они… – Илья Петрович не смог закончить. Нет-нет… Она… Они живы… Не должно быть, чтобы я… чтобы мы все…
– Они отдали жизнь во имя людей, – глухо произнес Локен Палит.
Илья Петрович отшатнулся.
– Да, да, во имя людей… Да, да, – повторил он. Лицо его морщинилось. – А я – то… я…
Все в комнате встали. А Илья Петрович, ни на кого не глядя, сказал:
– Я должен быть с матерью до того, как… это… как об этом сообщат всем…
– Сообщение будет задержано, – пообещал Локен Палит.
– Мы отправимся с тобой, – сказала Клавдия Михайловна. Мы не оставим тебя сейчас…
Илья Петрович не расслышал или не понял ее слов.
– Твое горе – наше горе, – уже настойчивее заговорила Клавдия Михайловна.
– Она права: тебе лучше не оставаться одному, – обратился к Илье Петровичу Локен Палит.
– Нет, нет… Я сам… Благодарю, но я сам…
Он направился к лифту.
– Я все-таки поеду с ним! – Клавдия Михайловна бросилась вдогонку.
Локен Палит опустился в кресло. Потом сказал, обращаясь к кому-то далекому:
– Да, я… Да, отсюда… Он в дороге… К жене, ты прав. Попроси информационный центр не передавать до утра известие об “Артуре”. Свяжись с председателями Советов городов, где живут родители погибших… Да, они должны узнать не просто из нашей общепланетной передачи. Им надо помочь.
Он повернул голову к окну, и оно, прежде непрозрачное, стало вдруг ярко-зеленым, потом желтым. Столица еще не знала о трагедии.
– Такая жизнь: радость и горе – рядом, – с грустью промолвил Локен Палит. – К сожалению, в борьбе не обойтись без поражений…
– Что произошло на “Артуре”? – спросила Эля.
– Их больше нет с нами…
– Но причина смерти какая, отец? – с обычной горячностью заговорил Халил. – “Артур-9” – это же астероид… Пусть маленький, но астероид. Много камня, замечательная защита от ударов, от излучений… Как же так?..
– Астероид оплавился, Халил… Чудовищная вспышка, и он оплавился…
– Но что с людьми? – опять спросила Эля о самом главном.
– Они сгорели, девочка…
Эля бросилась прочь из гостиной. Халил поспешил за ней. Валентин тоже поднялся, но Локен Палит остановил его.
– Мне надо посоветоваться с тобой, сын… Не сейчас, нет. Я приду к тебе утром. Мне очень нужно посоветоваться с тобой… А теперь иди. Горе легче переносить сообща. Ну, что же ты?
Он был печален и строг, его названый отец и председатель Всемирного Совета.