– Дубрав!.. Старец?!.. Дубрав… Дубрав…
А Дубрав шептал, почти неслышно:
– Им от меня помощь требуется, и я должен…
Но договорить он не сумел – забытьё, точно мать младенца, спеленало его, и последнее, что он видел – подхватывающие его руки…
…Очнулся Дубрав, и первое что почувствовал – блаженно тёплый, покоящийся на лице его солнечный луч; ещё не открывая глаз потянул носом, и по аппетитнейшему запаху масляных блинов и парного молока, понял, что находится он в крестьянской избе. Но пахло не только этим, пахло ещё и слезами – и действительно услышал он сдавленный, женский плач; повернул голову, и увидел, что за столом возле печи, лежит в пухлые локти лицом уткнувшись женщина, и вздрагивают её плечи – вот почувствовала, что очнулся Дубрав, что смотрит на неё, и сразу вскинулась, обернулась – лицо всё распухло от слёз; глаза были горьки, выедены горем. Сквозь слёзы она попыталась улыбнуться:
– Ну вот, наконец то… Хорошо то как… Очнулись! Очнулись!.. Ну, рассказывайте же, скорее!.. Повстречали ли вы его…
– Кого ж «Его» то… – приподымаясь, и надевая чистую рубаху, спросил Старец (между прочим, раны его уже были перевязаны, и почти не досаждали).
– Да как ж – Кого?! – всплеснула руками женщина и вскочила.
По всему видно было, что она очень изволновалась; очень ждала, когда же Дубрав очнётся, и вот теперь…
– Сыночка то моего не видели?.. Вы ж в лесу ночью были, да?.. Ну, неужели же ничего не знаете?!..
– Подождите, подождите. – спокойным тоном проговорил Дубрав, поднялся с кровати и прошёл к столу, уселся. – …Вы по порядку расскажите; ну а я – коль знаю чего – так добавлю.
– Так прошедшей то ночью ушёл–убёг из дома, Ярослав – сынок мой старшой; четырнадцать ему годиков по осени исполнилось!.. Может и не ночью даже убёг, а скорее вечером. Его ж видели за околицей – он там на окраине леса всё костёр жёг… Ведь всю ночь волки завывали – то далече, то ближе. Тут и не заснёшь, вскачешь, к окну бросишься – глядишь, не маячат ли, окаянные, возле амбара, а ещё и подумаешь – как ж хорошо, что стены есть. Но вот – совсем близко взвыли, тут не выдержала, бросилась деток своих проведать – глядь – все спят, и Ярослав спит… Ну, подошла ему на ухо шепнуть – глядь – не Ярослав там, чучело вместо него!.. Ну, тут уж все домашние собрались, лучину зажгли, и видим – на подушке его записка… И зачем, зачем его грамоте этот окаянный Еремей учил!.. Вот, насилу разобрали…
Тут женщина вытащила из кармана смятый, распухший от слёз листок; на котором Дубрав с немалым трудом смог разобрать следующие кривые буквы:
«Я уйду к морю. Я буду моряком, а потом – капитаном корабля. Я открою новые земли. Не бегайте за мной. Я уже не маленький. Не злитесь на меня. До свидания. Когда стану капитаном – вас навещу. Ярослав». Женщина внимательно следила за выражением лица Дубрава, и всё спрашивала:
– Ну, прочли ли… прочли?.. – когда старец утвердительно кивнул – сразу же продолжила. – …Волки воют а он, окаянный… – тут задрожало её большое тело, и чаще слёзы покатились. – Сыночек мой дорогой, единственный – бежал в эту ночь. Когда такая беда, сами знаете – всю деревню подымают; для всех то беда! Что же вышли за околицу, видим – лежат возле углей от того костра, который днём Ярослав жёг какие–то две фигурки малые, ну – мы их кликать стали… Эх, а надо было тихо подойти!.. Они наши голоса услышали да бежать бросились…
Далее женщина очень подробно, но постоянно комкая слова, постоянно срываясь на чувствоизлиянья, поведала о том, как продирались они сквозь чащу, как Ярослава звали, как больно было, когда слышали завыванья волчьи, и понимали, сколь же много волков там собралось. Рассказ был закончен известными событиями: как выбежали крестьяне на поляну окровавленную, и как одного только Дубрава там и нашли:
– …Что ж, неужто ничего про дитятку то моего не слыхал, а?.. Ведь жив он?.. Правда ведь жив?..
– Жив, жив. – постарался успокоить крестьянку Дубрав. – И вот что ещё скажу: среди тех двоих, кого у кострища видели – твоего сына не было…
– Ах, да, да – а я на это и надеялась! – воскликнула крестьянка, и глаза её так заблистали, что, казалось – с этими словами уж и вернулся её Ярослав.
– …Я тебя ещё вот как ещё утешу. – продолжал Дубрав. – Ведь ежели Ярослав твой давно к морю собирался, так должен был прежде и дорогу к цели своей разузнать. Ведь здесь, неподалёку от вас Янтарный тракт – а там купцы, путешественники, всякий люд – наверняка он с кем то говорил; и кто–нибудь да сказал ему, что тракт этот как раз и выведет к морю. Значит что: в лес, к волкам ему идти не зачем – он то понимает, что никуда там не выйдет, а только заплутает. Стало быть: ещё вчера, в сумерках вышел на тракт и отправился к Дубграду; надо думать, что и сейчас ещё в этом городе, пытается пристроиться к какому–нибудь купеческому каравану…
– …Да–да – об этом тоже подумали, но не так уж и надеялись! А вы то так нас уверили!.. Конечно–конечно! – женщина вытерла слёзы, и улыбнулась, вскочила, поклонилась Старцу. – Сейчас побегу погляжу, что ж там Архип так долго копается! Давно уж сани должен был собрать!.. А вы кушайте–кушайте – вот специально для такого дорогого гостя…
Женщина придвинула к Дубраву большой поднос с теплящимися ещё блинами да крынку со сметаной, сама же бросилась к двери да вылетела в сияющий день. Несмотря на то, что он уж и не помнил, когда в последний раз ел, не мог он думать о еде, даже и о такой аппетитной – тут и волнение, тут и скорбь о друге своём Краке, гибель которого он почувствовал ещё в ночную пору – в общем, он вслед за крестьянкою вышел на крыльцо, полной грудью вздохнул морозного воздуха, и выдохнув большое, небесной горою улетевшее вверх облако, попросился, ежели можно, чтобы взяли его на сани в Дубград (он не сомневался, что встретит Алёшу и Ольгу где–то по дороге). Как тут обрадовались все кто были во дворе! Ведь старца этого сами собирались умолять помочь найти Ярослава, а тут он сам попросился!
Взамен старой, разорванной Дубраву преподнесли новую шубу. А хозяйка, махая им на прощание рукой, кричала:
– Вы только возвращайтесь! Я вам таких кушаний приготовлю!.. А то как же это – только очнулись, и сразу в дорогу. Усталым вы выглядите…
…Окружающие всё ж были уверены в успехе, а вот Дубрав – нет. Что–то неясное, какое–то дурное предчувствие томило сердце старца. Предчувствовал он, что опоздает к чему то, и будет от этого большая беда. Потому приговаривал, гонящему лошадей Архипу:
– Побыстрее бы…
Архип со счастливой улыбкой оборачивался к нему:
– Ну, как наша шуба греет?
– Шуба–то хорошо, только бы побыстрее…
– А–а, побыстрее – ну, пошли! Пошли, родимые! Н–но! Н–но!..
– Через несколько минут нависающие над лесной дорогой мохнатые снегом ветви расступились, распахнулся залитый солнцем простор, и совсем рядом оказался тракт ведущий от Белого града к Янтарному морю (называли его по разному: Торговым, Большим, Многоножным, Дальним, даже – Великим); вот пронеслась запряжённая парой гнедых лошадок карета – черноусый кучер кричал не «Но!», а «Элло!.. Элло!» – также из кареты высунулась детская мордашка, не ведущая печалей, засмеялась – замахала Дубраву и Архипу маленькая ручка.
Через несколько мгновений и они уже неслись по тракту…
* * *
В то время, когда Дубрав только очнулся в крестьянской избе, Алеша, Ольга и Жар выбрались из оврага, на мост, который был частицей тракта.
Вот какой вид им открылся: прямо за мостом овраг расходился в стороны, переливался в берега покрытого льдом озера – оно протянулось верст на пять, а там, почти у самого горизонта, синел, под прояснившимся с утра небом, дальний лес.
Откуда–то с этих просторов наплывали массы прогретого солнцем, почти по весеннему тёплого воздуха, холод же, вместе с ушедшей безумной ночью, нехотя отползал в лесные глубины.
Такая погода благодатно сказалась на сердцах продрогших и голодных ребят. Они и забыли о голоде, о холоде и прочих бедах, и вдыхая разлитую в воздухе благодать, оглядывали тракт. Тракт производил весьма приятное впечатление: был вымощена булыжниками как городская площадь, булыжники эти, искусно подогнанные мастерами, проглядывали кой где сквозь крепко притоптанный многими ногами, копытами и полозьями снег. Взглянув на юг видно было, что дорога опускается вниз и вьется куда–то вдаль, к Белому граду, там вдали видна была еще одна речушка – Сверчушка, которая, как знал Алеша, впадала в окончании своего теченья в речку Сладозвонку и уж слитые воедино эти две реки вливались в великую Ологу.
На севере же, на холме виден был Дубград: небольшой городок, получивший своё название из–за огромных древних дубов, которые росли у его деревянных стен.
– Ну что ж, идем в город, – проговорил Алеша, – там уж чем–нибудь поживимся…
– Вы Алексей и Ольга! – этот утвердительный возглас прозвучал словно гром среди ясного неба.
Ребята сразу же схватились за руки, резко обернулись. Хотя голоса не узнали – ожидали увидеть какое–то знакомое, Берёзовское лицо – обернулись и никого не увидели.
– Да здесь же я! Здесь! – смешок раздался снизу.
Посмотрели вниз, и увидели, что прямо перед ними стоял совсем невысокий, но крепко скроенный мальчишка, одетый так себе и к тому же – с разодранным рукавом. Он поймал их удивлённый взгляд, и тут же проговорил своим весёлым, громким голосом:
– Да – ростом я не выдался, зато силой – ого–го! Держись! Вот потом, Алёша, с тобой поборемся! Я тебя точно на лопатки уложу…
– Нет – не до того мне. Ты лучше скажи – откуда нас знаешь?
– Так к нам в Медовку вчера залетали эти… Ну, родители ваши, а вместе с ними, и Дубрав – знаете, старца Дубрава то?
Алёша и Ольга молча кивнули, Жар вильнул хвостом, стал обнюхивать мальчика, и тут насторожился:
– …Ага, почувствовал! – улыбнулся мальчик, и счастливо улыбнулся (он прямо–таки лучился прекрасным настроением). – Это от рукава моего запах идёт – волк вчера вцепился…
– Как, и за тобою гнались?! – жалостливо выдохнула Оля.