— Это новая игра. Я только сегодня узнал. Значит, во-от такая головизионная рамка. В ней вырастает трехмерный лабиринт. И внизу пять «зайчиков» горят. Ну и пятнадцать рычажков, само собой. Надо зайчиков по лабиринту провести всех одновременно, а потом их в особую ловушку загнать. Если загонишь — лабиринт пропадает, и появляется сногсшибательная головизия, всякий раз новая. А если хоть одним «зайчиком» за светоплоскость заденешь, все пять назад возвращаются.
— Вот это да! — выдыхаем мы с шумом. Замолкаем: каждый разрабатывает план, чего бы такое дома сделать, чтобы отец за это «ловушку» принес…
И все кончается. Мир детства ужимается до кают-компании Корабля. На хронометре — расчетное время. Минута. Вокруг — остолбенелые лица экипажа.
Сначала думал: мы все в детстве побывали. И каждый самим собой был. Потом — нет. «Сны» у всех индивидуальные оказались. Я один такой «счастливый». Не только на двадцать лет «помолодел» в ту минуту, но и в мозги прочим умудрился залезть. Знать бы — КАК!
Бросился к приборам. И после того, что было, даже не удивился. Все работает нормально, однако стопорные «дубли» — те, что на показаниях в момент эксперимента должны стоять, — словно взбесились. Математический реактор — нуль. Малый реактор — нуль. Абсолютное смещение-нуль. Это еще можно понять. Но и относительное — тоже нуль. Будто вся Вселенная на ту самую минуту застыла! Полевая защита: «дубль-стопор» сломался! И наконец, ручной калькулятор — наш «суперабак» — САМ ПРИШЕЛ В ДВИЖЕНИЕ. Я поиграл шариками, требуя конечный результат. Ответ-бесконечность! Но бесконечность ЧЕГО?!! Вот и выговорился…
В памяти еще раз возвращаюсь к смерти Психолога. Смерть эта подействовала на меня ужасно. Как-то не привыкли мы, чтобы люди вот так просто умирали. Ведь совсем молодой был, тренированный мужчина. Испытанный всевозможными тестами и отобранный после тщательнейшего медицинского отсева. И вдруг кровоизлияние в мозг… Я ведь и сам рвался в эксперимент: тогда еще, когда группа только формировалась. Казалось: по всем статьям подходил, по здоровью тем более. И надо же было им найти невинную отроческую тахикардию! Моментально категорический отказ. И многочисленные ряды «отсеянных» стали на одного человека больше. А друг мой Психолог попал. И… пропал…
Как же это расценивать? Мне повезло? Или все-таки ему? Мне, который по причине чрезмерной детской активности — нежеланной причине! — остался жить? Или ему, который, хотя и умер, успел побывать на грани Неведомого?
Я возвращался на вылеченной «квадриге» домой. В пути у меня еще не возникала идея самому принять участие в разгадке тайны: полагал, что и без моей скромной персоны найдется немало пытливых умов. Но двух вещей не знал я тогда: во-первых, что фонна Психолога мне адресована будет, а во-вторых, новой, более ужасной, чем предыдущие, вести.
Я не успел войти домой, как тут же включился головизор. Короткая заставка передачи «Хроника», тревожный музыкальный сигнал, и диктор передает экстренное сообщение: погиб не только Психолог, погиб весь экипаж. По истечении суток после приземления умерли все семеро. Причина смерти кровоизлияние в мозг. Причина кровоизлияния выясняется. «Выясняется» до сих пор… Экипаж ничего не успел сделать. Не успел собраться перед академической комиссией. Не успел выступить на пресс-конференции. Не успел «кристаллизовать» отчеты. Времени хватило лишь на фонны. Семь звуковых кубиков, записанных частично в космосе, частично в гермобоксах перед томительной процедурой «контроля», — все, чем мы можем располагать. Любой волен заказать и получить копии. Все семь копий у меня на столе. Три чуть поодаль: прослушанные. Из оставшихся выбираю Навигатора.
Нервные впечатления… Сбивчивые воспоминания… На большее пока рассчитывать не могу. Полный отчет будет позже. Или не состоится вовс е… Причиной тому-крайняя скудость информации. Насколько могу представить, в будущем ее не прибавится.
Прежде чем перейду к основному, изложу факты всем известные и неоспоримые. Неоспоримость — пока главный козырь, к тому же едва ли не лучшее средство подготовки слушателя. Надобность такой подготовки явствует из дальнейшего.
Итак, о Корабле и верховный задаче эксперимента. Ставится проблема: исследование чистого вакуума. Очевидная деятельность разумеется в двух направлениях: первое-отыскание такового, второе — создание прибора, способного подвергнуть искомую область анализу. Отталкиваемся от определения «чистого вакуума»; «Область пространства, максимально свободная от наличия материальных частиц и с наивозможно минимальным фоном взаимодействий». Вывод напрашивается сам собой: поиск следует осуществлять в глубоком космосе.
Начинаем «считать» пространство. Калькуляторное лоцирование космоса дает результат: ближайшая область с минимальным содержанием вещества лежит в северном полушарии эклиптическе системы координат — небесные широта и долгота сейчас маловажны — на расстоянии четырех световых месяцев и двенадцати световых дней от Земли.
Корабль, на котором мы достигли этой области, принципиально нов в двояком смысле. Во-первых, его основным движителем является математический реактор, сводящий С-тензор к нулю в той точке пространства, коей является сам Корабль, и таким образом создающий неопределенность расстояния, равнозначную мгновенному скачку внутри «жгут-структуры». Во-вторых, его конструкция позволяет — в случае точного попадания в заданную область — поймать чистый вакуум в ловушку. Это достигается следующим образом. Корпус Корабля состоит из металлопластических материалов и представляет собой, для упрощения скажем, полую сферу. При подаче импульса на гибкий шпангоут корпус размыкается и, образно говоря, «выворачивается наизнанку», «схлопываясь» вокруг малого объема вакуума с нулевым содержанием вещества.
Простейшая аналогия: представим надрезанный по большому диаметру детский мячик. Небольшое усилие пальцев, и мячик уже показывает нам свою внутреннюю поверхность, оставаясь по форме тем же шаром. Если к этому присовокупить, что края разреза при касании моментально склеиваются, а «выворачивание» происходит в мгновение ока, то, право же, для примитивной модели Корабля нам больше ничего не требуется. Разве что указать: реакторный отсек и отсек управления расположены на «полюсах», а «надрез» проходит по «меридиану».
Оболочка нашего Корабля надежно защищает «пойманную» пустоту от всех видов взаимодействий, включая электромагнитное поле рабочих систем Корабля, и даже гравитацию, ибо в момент «нуль», то есть в момент «схлопывания», срабатывает математический реактор, и для объема, оказавшегося в пределах оболочки, тензор кривизны пространства обращается в «нуль», элиминируя «жгут-структуру». В тот же самый момент начинает функционировать «васкоп», долженствующий за минуту эксперимента сделать около миллиона мгновенных «снимков» вакуума, энергетическая расшифровка которых последует на Земле. Такова схема эксперимента. Добавлю: запроектированная схема, ибо на деле после «схлопывания» рассудки наши помутились, «васкоп» же и «глазом не моргнул».
События развертывались так. Я выстрелил Корабль а расчетную точку и переключил энергию на малый реактор. Мы начали медленно продвигаться в пространстве. Погрешность оказалась ничтожной, поэтому после непродолжительного рыскания Корабль вошел наконец-то в желаемый район. Все наше внимание переключилось на «пустомер»-индикатор содержания вещества в вакууме, или «пустомелю», как мы его окрестили.
«Большеразмерный уровень — пусто», начал издалека наш «пустомеля», и тут же хронометр принялся за отсчет времени. «Космическая пыль — пусто». Мы перемигнулись друг с другом: лоцирование не подвело. «Межзвездный газ — пусто». Вот оно, мгновение! На атомном уровне — как помелом, следовательно… «Общая оценка — пусто». «Чистый вакуум», — все тем же скучным голосом объявил «пустомеля».
Последнее, что я помню из реальности ДО, легкий толчок: «ловушка» захлопнулась.
Немедленное ощущение: лечу куда-то во мраке. Затем подо мной объявилась матушка-Земля. Вокруг раскинулся божественный воздушный простор, над головой — пара-другая легких облачков и небывалой голубизны солнечное небо.
Самое удивительное — летел я «безо всего». Не было за плечами увесистого и монотонно гудящего «Вихря», предплечья и запястья не обжимали охваты спортивных крыльев, не было ощущения невесомости, как на параболическом тренажере. Была влекущая к земле тяжесть тела, которое, впрочем, и не думало опускаться, было сказочное чувство парения и была радость. Нестерпимый восторг, захватывающая душу удаль, блаженство избранных, упоение победой над природным недостатком человека, одержимость власти над природой — все смешалось, все распирало грудь, наполняя легкие некой невесомой субстанцией, которая, может быть, и удерживала меня на высоте.
Я с удивлением прислушивался к собственному телу. Не было органа, который работал бы в привычном режиме. Сердце билось не ритмично, а выбивало какую-то сложную «морзянку». В печени ощущалось странное щекочущее движение, впрочем, не беспокоящее, а скорее приятное. Желудок словно бы сжался в комок, уступая место диафрагме, которая мощно пульсировала и напоминала мембрану бионасоса «квадриги» или «триеры». Только насос этот гнал неизвестно что и неизвестно куда. Руки и ноги подчинялись неведомым командам — не мозга, а иного органа, только что чудодейственным образом родившегося «под ложечкой», — и блестяще удерживали равновесие, не допуская, чтобы я свалился в «штопор» или попал в «воздушную яму». Да что говорить — все органы трудились по-особому, но происходящее казалось мне абсолютно естественным, словно бы летать я был обучен с детства. Может быть, и не ходил никогда — только летал…
Подо мной проплывал незнакомый мне заповедник. Девственные леса, благоухающие сады, полудикие парки, луга, речушки, лужайки — все вызывало у меня умиление и первобытное почитание. Я бросался камнем к купам деревьев, пугал быстролетной тенью рыбешек в прудах и снова взмывал в небо, гонялся за птицами, съезжал по радуге, делал тысячи подобных благоглупостей и хохотал, хохотал, хохотал…
Пока не очнулся в центре управления Кораблем. Я лежал на полу и бился в истерике. Психолог разжимал мне челюсти, вливая витализатор, хлестал по щекам, но я все сильнее закатывался идиотическим смехом. Совершенно неожиданно он сменился безумным воем и плачем. Я лежал, скрючившись, у своего кресла и рыдал в три ручья, рассказывает Психолог. Он не изменяет истине. Я помню этот момент. Мне действительно было горько и больно. Я не желал возвращаться в действительность.
Хотелось до конца дней своих летать в прозрачном и призрачном мире, купаться в хрустальных лучах солнца, вдыхать зеленый запах первозданной свежести, чувствовать облака, оседающие капельками на горячем лбу, удирать от грозы, нестись к Луне, стараясь достичь наивысшей точки полета, и затем — вниз, с меркнущим от разреженного воздуха сознанием вонзаться в теплый туман, стелющийся над низинами, — отголосок растворенного в сумерках зноя, — возвращаться к жизни. Летать, летать, летать… Вечно…
Я резко бью по клавише выбрасывателя. Кубик, не отыграв, вылетает на стол. Дальше слушать я не в состоянии: перехватило дыхание. Последние часы жизни Навигатора — самая трагическая ниточка во всем этом запутанном и прискорбном клубке нелепых смертей.
Он с ювелирной точностью выстрелил Корабль к Земле, отдав управление посадкой Командиру лишь после того, как убедился в полном восстановлении значения G-тензора. В ясном сознании прошел «контроль», обманув врачебный синклит. Однако слова, запечатленные в фонне, оказались последней разумной записью «космического снайпера».
Уже дома он внезапно потерял сознание. А когда пришел в себя, мысли в глазах его не было. Он бормотал несусветицу, лепетал как ребенок, пускал пузыри и судорожно дергал руками, как бы пытаясь схватить что-то скользкое, но вместе с тем чрезвычайно важное для него, без чего уйти из жизни он не имел права. «Полный распад сознания», — зафиксировал врач. Он же через полчаса, мучаясь беспомощностью, установил смерть…
Есть еще одна причина, по которой я никогда не дожидаюсь конца фонны Навигатора. На ней по странному стечению обстоятельств были записаны слова, произнесенные им за секунду до фатального кровоизлияния. На эту единственную секунду сознание вернулось. И губы прошептали жуткую в своей осмысленности фразу — за малым изменением ту самую, которую произнес когда-то, умирая, Рабле: «Je vais querir le grand Neant». («Иду искать великое Hичто»).
От этих слов мне становится страшно…
«…Вот и все! Кончен полет, кончен эксперимент, и кончены надежды…» — фонну Командира я включаю с третьей плоскости. Сейчас для меня важнее всего еще раз услышать «сны». Размышлений предостаточно. Ретроспективных повествований тоже. В сущности, все они повторяют одно другое. Зато «миражи» или «выродки» — случай особый.
…Внешне все выглядит благопристойно и даже логично. Ни за чем «поехали» и ни с чем вернулись. Или так: в пустоту нырнули, с пустыми руками вынырнули. Взятки гладки. На нет и суда нет.
А стыдно… В глаза друг другу совестно смотреть, не то что людям… Ведь было там Что-то! Совсем рядом было. Можно сказать, меж нас. Кажется, щупай руками, измеряй, отколупывай кусок, упаковывай в бумажку и вези на Землю. Ан не тут-то было: пусто! Сквозь пальцы, точнее, сквозь мозги наши, как вода, утекло. Откуда, ЧТО и куда — бессмысленно спрашивать. Ничего-то мы не поняли, ни в чем-то не разобрались и как не знали до сих пор, так и сейчас ни черта не знаем. Маразм полнейший: семь в общем-то неглупых и основательно подкованных людей, до зубов вооруженных новейшей, точнейшей и умнейшей техникой, сидят в Корабле — восьмом чуде света — и… хлопают ушами, в затылках чешут, руками разводят. Щенки слепые!.. Издевательство в полном смысле слова: будто кто-то намеренно заставил нас идти на немыслимые ухищрения, а потом кукиш показал.
Слово «кукиш» я не зря употребил. Хоть бы с нами вообще ничего не случилось, так-таки и ничего, тогда бы все понятно было: НЕТ ни гроша в этом вакууме, нет, не было и не будет никогда. А кукиш-то нам показали! Могучий такой кукиш, и у каждого — свой, у каждого в башке целую минуту фига красовалась.
Вот если бы она в «ловушке» из самого что ни на есть вакуума сложилась — тогда да! Написали бы в отчете просто и бесхитростно: «Абсолютный вакуум при полной изоляции от взаимодействий обладает свойством складываться в фигу». Потом ее замерили бы, высчитали объем, определили топологическую структуру, описали формулами, сняли с каждого пальца дактилограмму и так далее и тому подобное. Возвращаемся на Землю — нате вам, специалисты по фигурам из трех пальцев! Копайтесь, исписывайте тома, возводите стройное здание теории!
А в нашем-то случав что, скажем, я в отчете зафиксирую? Что страшил повидал, каких свет не родил? Что эти страшилы меня чуть не слопали? А доказательства? Нет таковых!!! Ну, привиделось, ну, галлюцинации, ну, перенапрягся… Полежи, молодой, на морском пляже, понюхай озон, поплавай вволю, авось нервы и придут в порядок…
Я и сам такое посоветовал бы любому, если бьют него свои байки услышал. Но ведь не байки!..
Шел я по очень странному лесу. Нет, не так. Лес был как лес: деревья, кусты, трава, полянки с цветами и папоротниками, озерки, холодные ключи-все нормально. И запах земной: зелени, прели, хвои. Но вот заселен этот лес был самым непристойным, так сказать, образом. Что ни зверь, то чудище.
Выглядывало из-за сосен гнусное рыло здоровенного кабана, только вместо пятачка у него красовался пучок фиолетовых щупалец, и шарил он ими по веточкам, листикам, былинкам, не пропуская ни одного стебелька, все время что-то совал себе в пасть — муравьев, тлей, гусениц, я знаю? А одно щупальце без устали хлестало по щетине на спине и боках — отгоняло слепней, видимо. Пасть, впрочем, была кабанья, но без клыков и зубов. Вроде ктото повыдергивал их, и совсем недавно: кровоточащие лунки в деснах были видны явственно.
Кабан заметил меня, уставил свои затянутые противной полупрозрачной синевой глаза, вдруг собрал все щупальца в тугой комок и выбросил их в мою сторону, издав громкий чмокающий звук. Я отпрянул, скотина же, довольно хрюкнув, вернулась к прерванному занятию.
Низко над землей, прыгая с ветки на ветку, пронеслась стая шимпанзе. И эти мало чем отличались от обычных обезьян: ни тело, ни лапы особого внимания не привлекали. Однако на морды я не мог смотреть без брезгливости. Челюсти — не челюсти, а ротовой аппарат, как у кузнечика. Вечно жующие красные створчатые пластины, с которых вязкими шариками срывалась густая иссинячерная слюна.
Выскочила откуда-то пегая кобыла. Умная такая зверюга с человеческими ушами непомерной величины — каждое с простыню. Присмотрелся: уши человеческие, но из тончайших розовых хрящей и с перепонками, словно у летучей мыши. Лошадь взмахнула ими и… полетела, почему-то, сказав на прощание: «Привет!» Вполне благожелательно, кстати, сказала и осмысленным, проникновенным голосом.
Свалился сверху обнаженный мозг на паучьих лапках, заскакал по кустарнику, ломая сучья: видно, тяжеленный был очень. Земля вспучилась передо мной, лопнул холмик, рассыпался мелкими камешками, вылезла клешня с глазами, помигала мне и скрылась.
У гигантского дуба отломился здоровенный сук, на его месте дупло вскрылось. Поперла оттуда змея толщиной с хорошее бревно. Это я сперва подумал, что змея: голова питонья. А чуть больше высунулась — оказалось, тысяченожка невиданная: великое множество ног к туловищу приделаны были, маленькие, но шерстью заросшие и с раздвоенными копытцами. Защелкали ножки вниз по стволу, голова уже в клешниной дыре скрылась, а тело все лезло и лезло из дупла: метров сорок в нем было.
А то слоновая черепаха прошествовала мимо. С прозрачным панцирем: все органы сквозь него видно — кровь пульсирует, сердце размеренно ходит, легкие колышутся. Тоже приятного мало.
Дикобразы резвились. Не иглы у них, а тонюсенькие полые стерженьки с раструбами на концах: оттуда вонючая жидкость брызжет.
Жаба припрыгала из чащи — не меньше теленка величиной. Встала на задние лапы и полезла на березу, как заправский сборщик кокосов, только откуда на березе кокосы?! Губы трубочкой, лезет, насвистывает чего-то. А вот говорящих, кроме лошади, никого не было.
Я стою окаменело и шепчу себе: «Успокойся. Успокойся. Все нормально. Ты просто немного сошел с ума. Это бывает. Это скоро пройдет». Бормочу эту чушь кретинскую и верю и не верю, что такая чертовщина в действительности происходит.
Окончательно сбрендил я, когда динозавр появился. Раздался треск ломающихся стволов, лес словно распахнулся впереди, и надо мной такая громадина нависла… Небо заслонила. А на ногахколоннах не пальцы, не когти, не копыта — хотя что я говорю? откуда у динозавров копыта? присоски? Будто колосс этот ничего не весит и запросто может к облакам унестись, потому присасывается.