Повязать компанию не удалось. Оставшиеся четверо бандюг, помятые и побитые, на двух мотоциклах укатили прямо по полю. Вслед им неслись проклятия.
Глеб выволок из курятника застрявшую там машину. Тело и руки помнили все необходимое. Он рывком повернул ключ, втопил стартер — догнать и мокрого места не оставить!
Но тут рядом появился Батяня.
— Остынь, сынок. Пусть убираются, — он крепко сжал плечо парня. — Они уже не вернутся сюда.
Глеб отдернул ладонь от ручки газа, как от кипятка, и, качнувшись, уронил голову на руль. В ушах начинало противно звенеть.
— Не поранили тебя? — Борис Сергеевич старался заглянуть в его лицо.
— Нет. Как там Семенова?
— А что?
Глеб выпрямился. Никто еще не зашел в разгромленный дом, и раненая женщина до сих пор истекала кровью!
— О, черт! — он бросил мотоцикл и взбежал на крыльцо.
Тетя Вера оторвала рыдающую Елену от матери и увела в свою избу. Старшая Семенова лежала на кровати в горнице у Карповых, тяжело дышала и бормотала молитву. Глеб стоял в сенях что называется — никакой. Он бы и сам не охарактеризовал свое состояние точнее. Тамара жалась к нему и тихо всхлипывала.
Борис Сергеевич и Карпов прошли мимо.
— Как она? — Глеб отлепился от дверной колоды.
— Худо. Сотрясение, видать, и крови много потеряла, — пробурчал бывший адвокат. — Ах ты, ёрши-болотные! В город пойду! В милицию, что б им пусто было! Да как же это можно! Вот так, ни за что да ни про что!
— Помолчи ты, Михалыч, — перебил Батяня. — Кто нами заниматься будет? Ну, примут заявление, расспросят для порядка. Думаешь, сюда поедут? Следствие проводить? Держи карман шире!
— Они за иконой приходили, — Глеб тяжело вздохнул.
— Да откуда ж они про нее знали? — вскинулся Карпов. — У нас на десятки километров вокруг — ни жугленка!
— Вовка-урка мог ненароком навести. У пьяного язык, что помело, — Глеб медленно вышел на улицу. Стены душили. Не хватало воздуха. — А вещь и впрямь очень ценная, — продолжал он, когда мужики появились на крыльце. — Это и не икона, собственно. Я ее сегодня в руках держал, рассмотрел. На иконах христиане никогда не изображают младенца-Иисуса голым. Это картина конца семнадцатого начала восемнадцатого века, Австрия или Германия, не знаю точно. За такие штуки на аукционах золотые горы отваливают.
— Дела-а, — протянул Карпов. — А ты, смотрю, не только богатырь, да еще и ходячая энциклопедия!
Глеб вяло повел головой: мол, таким получился.
Борис Сергеевич жестоко ошибался, когда говорил, что грабители удрали. Переждав в лесу, они вернулись в тот час, когда затихшая деревня уснула после тяжкого дня. Они не рискнули нападать открыто: урок мужиков оказался достаточно убедительным. Один с двумя машинами остался на стреме за околицей, а двое тайком пробрались на задворки. Был бы жив Снежок — старый верный пес, поднял бы тревогу, уберег от беды. Но собак в Белкове не держали вот уже год.
Горящая тряпка бесшумно залетела в оконце сарая. Пулей метнулась прочь перепуганная кошка. Бандиты вернулись к мотоциклам, дождались, когда огненный факел полыхнул над домами, победно завопили и, отомщенные, скрылись в лесу.
— Горим!! Мамочки, горим!!
Женский голос пронзил звездную ночь. Огонь пожирал Кожемятовский сарай, жадно перекинулся на хлев, облизал крышу бесхозной избы. Не прошло и десятка минут, как пылали уже три дома.
Тушили землей, без устали таскали из ручья воду, били тряпками и брезентовыми жгутами. Соседки выволокли из избы неходячую бабку Воеводину. А ну как займется вся сторона улицы! Глеб то пинками, то почти на плечах эвакуировал коров — кормилиц всей деревни. Метались слепые от огня обезумевшие куры. Отчаянно ржал Гнедой, наскоро привязанный к дереву на опушке. Елена, прижав к груди злосчастную икону-картину, голосила на всю округу: «Господи, где же твоя справедливость, Господи! За что ты нас, Господи!» К утру огонь был побежден. Серьезно никто не пострадал, не считая задохнувшейся козы и нескольких гусей. Но изба Семеновых сгорела дотла, погиб в огне добротных скотный двор Кожемятовых, рухнул сарай у Воеводиных и превратились в пепелище оба общественных крытых сеновала. Грузовик и трактор Глеб успел откатить к ручью, машины остались целы.
Новое утро. Новая роса. Сейчас бы на сенокос, как водится в эту пору!
Деревня молчала. Потрясенные, люди сидели возле своих и соседских домов, перемазанные сажей, наглотавшиеся гари, бледные и измученные.
Ощущение зреющего внутри взрыва заставило Глеба подняться и пойти прочь. Его лихорадило. Что-то с трудом сжималось и разжималось в груди, не давая дышать. Липкий горячий пот тек по лицу, щипал глаза. Он шел к реке, шатаясь, и мысленно уговаривал Тамару остаться в деревне.
Не напугать бы… Только бы ее, малышку, не напугать… У них и без меня достаточно горя… Плохо. Вот это называется плохо.
Он упал у воды. Руки и ноги свело мучительной судорогой. И взорвалось. Распрямилось, как годами стянутая пружина. Ухнуло сердце, воздух с шумом ворвался в легкие. И он закричал. Нечто мощное хлынуло в голову. В глазах померкло. Сознание отключилось.
— Глеб… Ну, Глебушка…
— Оставь его, милая, пусть поспит, — женская рука бережно отогнула ворот рубахи и коснулась горячей груди. — Ох, матушки, голова-то отчаянная. В самое пекло кидался. Угорел. Бывает.
— Тетя Вера, он проснулся.
Глеб как раз начал воспринимать смысл слов над собой. Приподнял ресницы. Тамара.
— Твой цветок родился, — девочка захлопала в ладоши.
— Где я? — он не узнал своего голоса.
— Все хорошо, Глебушка, все хорошо, — тетя Вера мягко отодвинула девочку и мокрой тряпицей отерла его лицо.
Красный след на белесой ткани.
— Что это?
— Пустяки, ссадина, — она еще раз промокнула кровь и устало поднялась. — О корягу на реке ударился. Заживет. Поспи, все пройдет.
Она исчезла из поля зрения. Появилась Тамара.
— Ты нашел свой горизонт? — серьезно спросила она.
— Кажется, я промахнул его с хода… — выговорил Глеб и опять забылся.
По очереди возникали Борис Сергеевич, заставлявший пить какой-то горький настой, синеглазая Тамара, тетя Вера с чашкой бульона, опять Тамара и так по кругу. В конце концов наступило просветление. Глеб долго созерцал дощатый потолок, потом окно, затем собрался с силами и сел. Собственные движения удивили. Ему показалось, что еще миг, и он взлетит над кроватью. Ухватившись за угол печки, он поднялся. Голова кружилась, в горле скопилась горечь.
Хлопнула дверь.
— Э, да ты уже на ногах! — воскликнул Борис Сергеевич. — Доброе утро, сынок.
— Что со мной вчера было?
— Вчера? Да ты два дня пластом лежал! Видать, накопилось: и драка, и пожар. Раньше-то так бывало?
Глеб покачал головой.