Я видел, как внезапно погасла последняя звезда. Я обогнал последний луч света и вылетел за границы Вселенной [область пространства, где разбегающиеся галактики достигают скорости света].
Что с кораблем? Он стоит на месте или падает в бескрайнюю бездну? Не знаю. Приборы умерли: спектрофотометры ослепли, гравилокаторы онемели, счетчики заряженных частиц умолкли. За бортом не было ни единого фотона, ни самой жалкой космической пылинки. Нет ни вещества, ни поля, ни пространства. И времени тоже нет.
Я перестал ощущать продолжительность. Мой корабль, как сахар в горячей воде, тихо таял в океане невероятного. А может быть, это таяло мое сердце, воля, разум? Казалось, что пустота иссушает мозг, выедает сознание, высасывает память.
Но за бортом была не пустота. Пустота — это нечто: физический вакуум, источник виртуальных частиц. За бортом же не было ничего. Ничто! Мне кажется, это слово нужно писать с большой буквы. Потому что других слов просто нет.
Никто не придумал, да и не мог придумать слов-метафор, сравнений для того, чтобы можно было описать ничто.
Я прильнул к иллюминатору и отшатнулся. Ожидая увидеть черноту пустого неба, не увидел ничего. Не знаю, как это объяснить. Аналогии здесь бессильны. Но лишь с их помощью нам удается помочь другим ощутить увиденное нами новое. Я видел то, что никогда не увидят другие. Но бессилен рассказать.
Передо мною стояло ничто. И невозможно передать, каким оно было. Мучительный круг замыкается тавтологией: ничто есть ничто. И тонут в нем наши слова, традиционные представления, банальное течение мыслей и взлет безудержной фантазии.
Я закричал. Но ничего не услышал. И сразу же привык к этому. Люди скоро свыкаются с неизбежным, иначе трудно было бы жить. Я же свыкся сразу. Может быть, даже я раньше привык к глухоте, а уж потом понял, что в моем мире нет звуков. Исчезла продолжительность, растворились интервалы, улетучились представления о последовательности событий.
Мне не нужно было есть. Просто не хотелось, и все. Потребность в еде оказалась не более чем привычкой. Запахи тоже не достигали меня, а когда я касался руками различных предметов, ощущение было такое, будто разгребаешь воздух. Мог ли я видеть? Не знаю. Здесь было сложнее. Мой мир не менялся. Он был узок и до тоски привычен. Он был прочно отпечатан в моем мозгу. И с открытыми и с закрытыми глазами я видел одно и то же. А может быть, я, только помнил одно и то же.
Для меня в этом не было существенной разницы. Одно только несомненно. Я не потерял способности мыслить. Неужели мышление протекает вне обычного времени и пространства? Вряд ли…
Ничто глушило мою память. Потерять память — значит перестать мыслить. Меня ожидает участь электронной машины со стертой памятью. Впрочем, слово «ожидает» здесь неуместно. У меня нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Эти понятия бессмысленны, когда нет времени.
Но, может быть, что-то есть? Другое время? Другое пространство? Я не верю, что за бортом ничего нет!
Хочу кричать, бить кулаками о стены, но знаю, все это бесполезно, и не двигаюсь с места.
Да живу ли я, черт возьми?! Может, все это только кошмарный сон, горячечный бред? Стоит лишь сделать усилие, и я обрету привычный мир, облегченным вздохом сгоню последние клочья бесовского наваждения?
Ну же! Ну!.. Но как сделать это усилие? Я не могу его сделать. Так бывает, когда хочешь проснуться. Кричишь, но рот словно забит ватой. Хорошо, если кто разбудит… Но меня некому разбудить.
У меня сенсорная связь с решающей машиной. Мысленно приказываю ей освидетельствовать меня.
— Ты здоров. Все норма.
Она отвечает еще до того, как я успеваю приказать. А может быть, все происходит и одновременно.
— Где мы?
— Нигде, — отвечает машина.
Вопросы и ответы зажигаются в мозгу, как лампочки. Одна в правом полушарии, другая в левом. Точно я и моя машина слились в одно существо. Так тоже бывает только во сне. Нам снятся другие люди, и мы с ними разговариваем, хотя разговариваем лишь сами с собой. Только не замечаем этого. Не замечаем, потому что спим.
— Что показывают приборы?
— Ничего.
— Мы летим?
— Нет.
— Стоим на месте?
— Нет.
— Ты можешь отвечать более подробно?
— У меня для этого нет информации.
— Ты понимаешь, что мы достигли пределов вселенной?
— Это невозможно.
Конечно, какая нормальная машина может ответить иначе?.. Так уж она запрограммирована, чтобы работать только в пределах вселенной. А человек?.. Разве человек запрограммирован иначе?
— Может ли быть так, чтобы приборы ничего не видели?
— Нет.
— Они исправны?
— Да.
— Почему же они ничего не видят?
— Потому что вокруг ничто.
— Это возможно?
— Нет.
— Не кажется ли тебе, что здесь противоречие?
— Здесь явное противоречие. Но я не могу его постигнуть. У меня не хватает информации.
— Можно ли объяснить наше положение тем, что мы находимся вне вселенной?
— Такое предположение все объясняет. Но оно лишено смысла.
— Почему?
— Потому что нельзя превысить скорость света.
— А почему нельзя превысить скорость "света?
— Это одна из фундаментальных истин и граничных условий моего программирования.
— А ты можешь вообразить себе, что мы все-таки превысили скорость света и обогнали расширяющуюся вселенную? Можешь ли ты логически рассуждать на основе такой посылки?
— Нет. Потому, что это невероятно.
— Ты не можешь оперировать с невероятным?
— Я ведь машина. Невероятными категориями мыслят только люди.
— Ну хорошо, допустим. А что там, за бортом?
— Ничего.
— Ты вкладываешь в это слово какой-то смысл?
— Лишь постольку, поскольку все приборы ничего не регистрируют.
— А насколько вероятно то, что за бортом действительно ничего нет?
— Совсем невероятно.
— Так как же?
— Повторяю. Сущность этого противоречия я не могу постигнуть.
— Что показывают хронометры?
— Ничего.
— Значит, времени нет?
— Это исключено. Все совершается во времени.
— Ага! Ясно! Опять противоречие, которое тебе не по зубам?
— Да, противоречие. Только зубов у меня нет.
— Это я фигурально… Включи свой ассоциативный блок.
— Хорошо. Теперь понимаю. Противоречие мне явно не по зубам. У меня до него нос не дорос.
— Что будет, если я вылезу наружу?
— Не знаю.
— Знать — это твоя обязанность.
— Могу дать прогноз лишь для случая космического пространства. Условия же, существующие за бортом, мне не известны.
— Я погибну?
— Не знаю.
— Если времени нет, я не погибну. Я буду вечным.
— Посылка и следствие лишены смысла. Время неуничтожимо, а биологические объекты смертны.
— Замолчи! Что знаешь ты о мире, электронный мудрец, напиханный окостеневшими догмами!
— Ты приказываешь мне отключиться?
— Нет. Отвечай, если можешь.
— Верить в чудеса свойственно только людям.
— Значит, ты не рекомендуешь мне высовываться?
— Нет.
— Почему?
— Техника безопасности запрещает выход в пространство до выяснения условий.
— Но ведь за бортом нет пространства!
— Пространство, как и время, неуничтожимо.
Да, эту дурацкую машину, видимо, ничему не научишь. Как попугай, она будет твердить одно и то же.
— Долго ли я смогу еще просуществовать?
— Космический корабль вместе с экипажем представляет собой экологически замкнутую систему.
— Ну и что?
— Отсюда единственным условием, ограничивающим время существования, является естественная биологическая смерть объекта.
— Но это во времени… А вне его я бессмертен… Можешь не отвечать. Я знаю, что ты скажешь.
Подумать только, я бессмертен! Смертный человек обрел бессмертие! Но какою ценой!.. Я не хочу этого! Это вечность памяти, а не человека. И даже за память нельзя поручиться… Ничто разъедает ее. Девственный обнаженный мозг в банке, поставленный в темный звуконепроницаемый термостат… Термостат!
— Какая там температура?! — мне кажется, что я кричу.
— Термометры не показывают никакой температуры.
— Значит ли это, что они показывают нуль Кельвина?
— Нет. Они ничего не показывают.
— Мне это непонятно.
— Мне тоже.
— А чего тут не понимать, дурацкое существо! Нет вещества, нет движения, откуда же взяться температуре?! Все просто, как дважды два. Нигде ничего нет.
— Это невоз…
— Заткнись!
Если бы я верил в бога, мое положение было бы крайне затруднительным. Я не мог бы молиться. Ведь и бог немыслим вне времени и пространства. Мои молитвы просто не дошли бы до него… Впрочем, все это чепуха. Любые молитвы никогда не доходили до бога. Мое же положение не становится менее скверным из-за того, что я атеист. Хотел бы я посмотреть на бога в этих суперрелятивистских условиях.
— Могу ли я покончить жизнь самоубийством?
— Командиры космических…
— Не читай мне инструкций. Сам знаю. Меня интересует лишь принципиальная возможность такого действия.
— В принципе это возможно.
— Как?
— Моя программа не предусматривает…
— Опять! Я же не прошу у тебя совета. Где это видно, чтобы кандидат в самоубийцы с кем-нибудь когда-нибудь предварительно советовался? Все сводится к чисто логическому анализу. Возможно ли самоубийство вне времени?
— Очевидно, нет. Как и всякое изменение вообще.
— Но я мыслю, обмениваюсь с тобой информацией! Это ли не изменение?
— Изменение. Оно лишний раз доказывает, что мы находимся во времени.
— Лишний раз… Какой бюрократ тебя программировал? Можешь ли ты привести мне доказательства, что наш диалог развивается последовательно? С чем ты сравнишь развитие этого процесса? Часы ведь стоят.
— У меня нет других доказательств, кроме того, что время, как категория…
— Не надо слов! Я-то думал, что догматизм — это специфическая болезнь людей. Оказывается, и роботы не обладают к нему иммунитетом. Жаль!
Что же делать? Что же делать? Как разрушить это безысходное колдовство? Разбить этот проклятый круг?
— Где мы находимся?
— Такой вопрос уже был. Не знаю. Нигде.
— Можем ли мы вернуться назад?
— Нет.
— Почему?
— Мы не знаем, где находимся сейчас.
— Только-то? А если лететь наобум?
— Невозможно. Приборы мертвы. У нас нет критериев движения или покоя.
— Так, может, мы и сейчас движемся?
— Не исключено.
— И попадем домой?
— Маловероятно.
— Ну пусть не домой, а куда-нибудь в другое место, где пространство время обретут привычные формы?
— Не исключено.
— Ты мыслишь строго логически?
— Вероятностно.
— Ах, вот как! Тогда, по-твоему, исчезновение пространства — времени невероятно…
— Невероятно.
— Зачем же я с тобой разговариваю?
— Не знаю.
— Я все еще нормален?
— Да.
— А ты?
— Не понимаю.
— Нормальна ли ты?
— Все системы в исправности. Только предохранитель на входе почти испарился. Сейчас я его заменю.
— Не надо.
— Почему?
— Без меня твое существование бессмысленно. А я тебя покину.
— Как?
— Я хочу выйти наружу.
— По инструкции…
— Я выйду не по инструкции.
— По крайней мере нужно надеть скафандр высшей защиты.
— От чего защищаться? От ничего?
— Если там ничто, то ты не сможешь меня покинуть. Перемещение вне пространства невозможно.
— Но что же делать? Я не могу так! Не могу!
— Почему? Ведь возможность мыслить остается?
— Ты не поймешь меня… Я человек. И я не могу так. Я должен знать, что там!
— Это неразумно. Нельзя увидеть больше, чем видят приборы.
— Ты хочешь сказать, что за бортом я не узнаю ничего нового по сравнению с тем, что знаю сейчас?
— Да. Там ничего нет. Приборы не ошибаются. Это невозможно, невероятно, но там ничего нет. Мои предохранители плавятся.
— И черт с ними… Я все-таки хочу выглянуть. Пусть это бесполезно, глупо, но надо что-то делать. Другого выхода не дано.
— Это тоже не выход.
— Но это хоть попытка к действию. Я должен прорваться.
— А чем тебе плохо сейчас?
— Сейчас? Все человеческое во мне протестует против этого «сейчас».
— Ты называешь человеческим какие-то темные неуправляемые инстинкты. Не зная, как охарактеризовать присущие тебе нелогичность и стихийное беспокойство, ты объединяешь их понятием «человеческое». Это странно.
— Просто недоступно твоему дискретному мозгу.
— Объясни, может быть, я пойму.
— Понять нельзя, надо прочувствовать… Тебя не тянет выглянуть наружу?
— Нет.
— И не любопытно знать, как оно выглядит?
— Что «оно»?
— Ничто.
— Ничто никак не выглядит.
— Ну, а я в этом не уверен. Я во всем сомневаюсь. Хочу видеть собственными глазами… Или по крайней мере убедиться, что не вижу ничего.
— Но…
— Тошно мне здесь! Я должен познавать! Хотя бы ценой собственной жизни, если другого выхода нет. Понимаешь? Кому нужно бессмертие, если оно не несет ответа ни на одну загадку? Цель нашего существования — познать мир.
— Ты уходишь?
— Ухожу.
— А ты сумеешь это сделать?
— По крайней мере попытаюсь…
— Стоп! — сказал Председатель отборочной комиссии. — Отключите его!..