Лапы скунга конвульсивно дернулись и, отшвырнув далеко в сторону Ратибора, забились в агонии.
Царевич мгновенно вскочил и, подхватив выроненный при падении изумруд, вновь направил его на скунга. Он до тех пор погружал в его тело клинок жгучего света, пока от хищника не осталась лишь кучка серого пепла.
Еще день пути, и пустыня кончилась, сменившись гнилыми туманными болотами. Теми, что Ратибор видел в волшебном зеркале лесной ведьмы. Вокруг было безлюдно и не по-доброму тихо. Гигантские цветы, росшие на замшелых деревьях, поворачивали к царевичу свои разноцветные получеловеческие лица. Источали сладкий дурманящий аромат. Словно магические знаки, светились на могучих стволах ядовитые лишаи. Что-то лопалось в глубинах трясины, вздыхало, распространяя удушливый запах гнили. Тоскливый крик выпи мешался со зловещим хохотом упырей. Кто-то ломился в чаще, не разбирая дороги. Странные желтые дымы, курившиеся над болотом, почуяв путника, подползали, стелясь по земле, к ногам коня, но верный Келагаст всякий раз отпугивал их пульсирующим зеленым пламенем.
К счастью, болотавскоре кончились и вокруг раскинулась душистая цветущая степь.
Но и здесь было неспокойно: уже через несколько часов навстречу Ратибору стали попадаться беженцы, поспешно сворачивавшие при виде вооруженного всадника в травяные дебри.
В дорожной пыли валялись обломки оружия, утвари, обрывки одежды, а иногда у обочины встречались оттащенные в сторону тела людей.
После полудня Ратибор выехал на перекресток, где дорога разделялась натрое. Принц долго вглядывался вдаль, в одинаковую везде степь, в которую уходили лежащие перед ним пути, но ничто не подсказало ему, какой из них следует выбрать. Тогда он мысленно обратился к Келагасту, и через несколько мгновений ктото невидимый, легко взяв за подбородок, повернул его голову вправо.
Пришпорив коня, Ратибор поскакал по указанной дороге. Вскоре она стала уже, а к вечеру и вовсе превратилась в торную тропу, поросшую островками молодой травы.
"Ну что ж, тем лучше, - подумал царевич. - Безопаснее будет путь".
До самой ночи он не встретил ни одного человека.
Когда совсем стемнело, слева вдалеке забрезжило зарево: что-то горело -не то степь, не то селение. Там за горизонтом, по рассказам беженцев, шли бои.
Неожиданно над головой Ратибора свистнул ременный аркан, и, сдернутый с коня, царевич покатился по земле и упал в глубокую яму, где на него тут же набросились несколько человек. Они навалились сверху, жестоко выкручивая руки и сдавливая шею петлей, потом вдруг отпустили.
- Вставай, чужеземец, - освещенный луной старик в потертой, драной тюбетейке склонился над Ратибором. - Не сразу разобрали, кто едет, думали, ханский лазутчик. - Подняв лицо вверх, старик крикнул кому-то: - Идите сюда, это свой! Богатур из земли россов!
В яму спрыгнули несколько темных фигур и тихо приветствовали царевича. Откуда-то появилась рваная овчина, и Ратибора усадили на нее.
Вскоре в яме разгорелся костер, а на нем в большом медном котле забурлила баранья похлебка с чесноком. Дожидаясь, пока она поспеет, старик-предводитель рассказывал царевичу о том, как они тут сидят в вырытых вдоль дороги ямах, те, кто уже не может сражаться в открытом поле, и подстерегает ханских лазутчиков или просто одиноких, отбившихся от отрядов воинов. Он рассказывал о том, что творится в их стране, называл имена, проклинал врагов, а Ратибор согласно кивал в такт его словам головой, усталыми до боли глазами глядя на огонь, на блики судьбы, мелькавшие среди изменчивых языков пламени. Очень хотелось есть, но еще больше хотелось спать. Речь старика удалялась журчащим ручейком, и веки бессильно падали на глаза.
Ратибор проснулся от ощущения давившей грудь тяжести и сбросил ее. Солнце уже взошло, царевич приподнялся на локтях - тяжестью, что лежала на нем, оказался вчерашний старик - он был мертв. Около ямы лежали еще трупы, ни одной живой души. Коня тоже не было. Безлюдная степь уходила во все стороны, ни следов, ни дорог. Трудно было представить, чем она живет, какие царства проходят по ней, чьи судьбы скитаются.
Еще раз Келагаст послужил ему - отвел руку неизвестных убийц. Сколько-то их еще будет впереди? Целящихся из засады, нападающих в открытую и... Млава.
Закопав старика и накрыв еще одного, чье лицо запомнилось с вечера, овчиной - хоронить всех у него не было сил - Ратибор продолжил путь. Степь не пустыня, к закату он добрался до жилья, купил нового коня, и снова потянулась дорога.
Словно пороги вырастали среди степного моря разбитые, стертые временем могилы. Зеленые пастбища и сияющие озера оставались ветрам. Войне, горю и надежде оставались люди.
Все оставалось позади, волнами билось о грудь коня, расступалось, открывая Ратибору путь к неизвестности и смерти.
Белый терем вынырнул из лесной чащи внезапно. Он стоял точно так, как показало волшебное зеркало: посреди веселой, покрытой желтыми и белыми цветами лесной поляны, и его стройные башни выглядели нарядно и мирно под широкими, изукрашенными затейливой резьбой крышами.
Ратибор резко натянул поводья, и конь замер в густой тени могучих деревьев. Долго и мрачно глядел царевич на красивое, беззаботное строение, а перед его мысленным взором вставали совсем иные картины: навеки застывшее лицо брата, окоченевшие руки, сжимающие арфу: слышался бестолковый и жалобный плач лишенных хозяина струн.
"В степи - ты гость волка", - вспомнились вдруг слова зарубленного в яме старика-командира.
"Здесь - я гость волка", - сказал про себя Ратибор и решительно тронул коня вперед.
Уже с раннего утра Млава чувствовала себя неспокойно. Ни обычные развлечения, ни шутки, ни болтовня старой ведьмы-служанки не занимали ее. Странное беспокойное чувство трепетало в груди. Оно не было ни пугающим, ни радостным - просто Млава знала: что-то должно случиться. Бесцельно бродя по замку, проходя анфилады комнат, покоев, спускаясь и поднимаясь по лестницам, она рассеянно скользила взглядом по предметам, словно ища тот, который откроет тайну ее странной тревоги, подолгу стояла у окна, следя за колышущимися в отступающем к лесу тумане изменчивыми тенями. Свободно проникавший сквозь распахнутые окна ветер шевелил волнистые пряди каштановых тонких волос. Иногда, прислушиваясь к чему-то внутри себя, Млава застывала то посреди комнаты, то с поднятой над шитьем рукой. Очнувшись, она снова возвращалась к прерванному занятию, но ненадолго - через минуту или немногим более снова рассеянно замирала, теряясь в туманных видениях, отрывками мелькающих в голове.
Ближе к полудню в ее памяти стали оживать звуки и картины: пение рогов и труб, ржание лошадей, темный блеск брони, склоненные головы... Закрыв глаза и вытянув вперед напряженное лицо, Млава вздохнула.
"Витязь! К замку едет витязь!" - родилась в голове мысль, наполняя тело радостным возбуждением.
"Как давно никого уже не было здесь! Как давно!.. Как долго она одинока!.. Витязь! Чудесный красивый юйоша или зрелый мужчина - все равно она заранее любила его, заранее не могла без него жить, она заранее знала, что погубит его, но что с того? Разве любовь не стоит смерти?" Билось в нетерпеливом ожидании сердце, горели румянцем щеки, нервно ломали друг друга тонкие пальцы, туманился взгляд, уносясь к НЕМУ - она ждала, ждала, ЖДАЛА!.
И он явился.
Зацокали звонко по булыжнику копыта коня, гулко прогрохотали по мосту, скрипнула дубовая дверь, и на лестнице раздались быстрые тяжелые шаги. Вот он прошел голубые палаты, розовый зал, где пол блистал, натертый для танцев, миновал золотую гостиную, восточную галерею и, подойдя к двери Млавиной светлицы, резко распахнул ее. Словно бабочку порывом ветра, Млаву бросило навстречу ЕМУ.
Ратибор не успел даже вскрикнуть - чудесное виденье мелькнуло перед глазами, и он погиб.
Он прижал ее к закованной в кольчугу груди - желанную, любимую, ту, которую видел во снах и мечтах, и глухо застонал от безумного счастья, пронизывающего и терзающего его тело. А глаза-колодцы уже пили его страсть, высасывали ее безжалостно и бесконечно, и стоны понемногу слабели, уходили силы, сознание закатывалось за край жизни. Безумие стояло рядом...
"Келагаст!" - отчаянно вскрикнуло его сердце, и Ратибор очнулся, почувствовав жгучую боль в груди - раскалившийся камень, словно уголь, жег ее. Собрав последние силы, он оттолкнул Млаву и выхватил меч.
Взлетая вверх, сверкнула сталь, напоминая о возмездии, и замерла, дрожа, над головой Ратибора. Он не мог убить ее! Не мог! И никакое колдовство не было повинно в том, только он сам. Как он был слаб и растерян в эту минуту, как беспомощен. Он пришел убивать, но теперь не был уверен, что сможет хотя бы защитить себя. Как он был глуп и как страшно и беспощадно была права старая колдунья.
С жалобным криком Млава бросилась к Ратибору, но натолкнулась на холодную сталь щита и была отброшена назад. Она попыталась еще раз, но всюду была только сталь. Но не так-то просто победить демона. Не силой, так слабостью - и Млава неожиданно застыла перед Ратибором - прекрасная, любящая и беспомощная - попробуй, убей, и убьешь свое сердце. И Ратибор поддался на ее уловку - замешкался, и Млава вновь завладела его глазами. Оружие задрожало в ослабевшей руке царевича, он зашатался, из его груди вырвался мучительный крик.
Такие ужас и ненависть прозвучали в нем, что Млава, неожиданно для самой себя, опустила глаза. В этот миг она вдруг ощутила столь безмерную любовь, что его смерть показалась ей намного ужасней собственной. Она опустила глаза, и следом за ними опустился меч.
Но не убил ее.
Колдунья-служанка, метнувшись через комнату, черной тряпкой повисла на нем и отвела в сторону. Меч лязгнул о стену и стряхнул тело на пол. Вздрогнув, оно съежилось, словно горящая в огне кожа, и, вспыхнув ярко, пропало. В воздухе резко запахло свечой, и в тишине внезапно спустившихся сумерек, как море, зашумел лес.
Млава вновь подняла свои колдовские глаза на Ратибора, и несколько мгновений они, не отрываясь, смотрели друг на друга, затем царевич начал медленно отступать к двери.
После бегства Ратибора Млава долго стояла посреди светлицы на том месте, где он оставил ее. Затем вздохнула, и рука ее разжалась: белая кружевная шаль, скользнув из нее, распласталась на полу, точно обессиленные крылья. Млава шагнула к стоявшему у окна креслу и, опустившись в него, застыла.
А терем, не замечая происходящего, продолжал жить по привычному, тысячелетиями не изменяющемуся распорядку. Когда совсем стемнело, зажглись сами собой волшебные свечи и нарядные китайские фонарики. Легко стукнув гнутыми ножками, появился небольшой столик, накрытый для ужина. Наполнялись бокалы, сменялись блюда, но Млава не прикасалась ни к чему, и стол, отчаявшись угодить хозяйке, бесшумно исчез.
Та же участь постигла и невидимый оркестр, заигравший после несостоявшегося ужина.
Призрачные пары беззвучно закружились по комнате и, исполнив три танца, застыли, ожидая приказаний, и, не дождавшись их, тоже пропали.
Перед самой полночью в окно робко заглянул маленький лесной демон, распоряжавшийся, снами и, помигав своими огромными розовыми глазами, так ничего и не поняв, скрылся.
Лишь волшебные свечи продолжали гореть, не сгорая, их пламя дрожало, заставляя мрак трепетать, словно крылья ночного мотылька.
Крутились китайские фонарики, отбрасывая на стены разноцветные пятна света и показывая картинки - то розовых женщин в затейливых платьях, то двурогие лесистые горы на невероятно синем фоне небес, то черных драконов, с завитыми кольцами длинными красными языками.
Шевелились на стенах и полу тени, пробегали, колеблясь, по лицу Млавы. Что-то меняли, переделывали, сдвигали в нем, оставляя неприкосновенной лишь боль, которой обернулось непрошено родившееся чувство. Их движение было столь неуловимым и изменчивым, что временами казалось просто шалостью ночного ветерка. Но нет! К утру, когда огненная карета солнца, приближаясь к восточному краю земли, возвестила о себе бледным широким заревом, из кресла поднялась уже другая женщина.
Она прошла восточную галерею, золотую гостиную, миновала розовый зал, голубые палаты и, спустившись по лестнице, вышла во двор. На мгновенье задержавшись на мосту у ворот, Млава бросила взгляд вниз, на темную мертвую воду рва, слезы блеснули в ее прекрасных глазах, и она впервые за тысячи лет вышла за стены терема.
Ее взгляд был прикован к цепочке следов, слабым опаловым цветом мерцавших средь утренней росы, уводивших Млаву в долгий и смертельный путь.