Он нервничал. Я сказал:
- Да никак. А почему бы мне не поговорить с ними о тенях?
Какое-то время он молчал. Потом спросил:
- Ничего не направило тебя на эту тему? Никто не предложил ее?
- Все страньше и страньше, как говаривала Алиса. Нет, Билл, я сам поднял эту тему. И никакая тень не нашептывала мне на ухо...
Он резко прервал:
- Не говори так!
Теперь я действительно удивился, потому что в голосе Билла звучал страх.
- Да никакой причины не было. Просто так получилось, - повторил я. А в чем дело, Билл?
- Неважно. - Я еще больше удивился облегчению в его голосе. Он быстро сменил тему. - Завтра похороны Дика. Увидимся там.
Единственная вещь, которую меня не заставят и не убедят сделать, это присутствовать на похоронах друга. Если с похоронами не связаны какие-нибудь интересные и незнакомые мне обряды, они бессмысленны. Я хочу помнить друзей живыми, энергичными, проворными. Картина гроба заслоняет это все, и я теряю друзей. По-моему, животные в этом смысле поступают мудрее. Они прячутся и умирают. Билл знает, что я об этом думаю, поэтому я ответил:
- Там мы с тобой не увидимся. - И чтобы пресечь спор, спросил:
- Кто-нибудь клюнул на твою приманку?
- И да и нет. Не настоящая поклевка, как я надеялся, но внимание с совершенно неожиданных направлений. После того как я ушел от тебя, позвонил поверенный Дика и спросил, что мне известно о взятых Диком деньгах. Он рассказал, что они пытаются установить, что с ними сделал Дик, но не могут. Он мне не поверил, конечно, когда я ответил, что ничего не знаю; что у меня только смутные подозрения. Я его не виню. Сегодня утром позвонил душеприказчик Стентона и задал тот же вопрос. Сказал, что перед смертью Стентон снимал значительные суммы, и они не могут установить их местонахождение.
Я свистнул.
- Странно. А как насчет Колхауна и Марстона? Если у них то же самое, то начинает попахивать.
- Пытаюсь установить, - ответил он. - До свидания...
- Минутку, Билл, - сказал я. - Я умею ждать и все такое. Но меня мучает любопытство. Когда мы с тобой увидимся и что мне до того времени делать?
Ответил он таким серьезным голосом, какой я у него не слышал.
- Алан, ничего не делай, пока я не выложу перед тобой карты. Не хочу сейчас ничего объяснять, но поверь, у меня убедительные доводы. Скажу тебе только одно. Твое интервью - это еще одна приманка, и мне кажется, она еще лучше моей.
Это было во вторник. Естественно, я был крайне удивлен и возбужден. Настолько, что если бы кто угодно, кроме Билла, попросил меня сидеть спокойно и ничего не предпринимать, я бы страшно рассердился. Но Билл знает, что делает, я был уверен в этом. Поэтому я ждал.
В среду похоронили Дика. Я просматривал свои записи и начал первую главу книги о марокканских колдунах. В четверг вечером позвонил Билл.
- Завтра вечером у доктора Лоуэлла небольшой прием, - сказал он. Доктор де Керадель с дочерью. Я хочу, чтобы ты пришел. Обещаю, будет интересно.
Де Керадель? Знакомое имя.
- Кто это? - спросил я.
- Рене де Керадель, французский психиатр. Ты, наверно, читал его...
- Да, конечно, - прервал я. - Он продолжил эксперименты Шарко по гипнозу в больнице "Сальпетриер". Начал там, где Шарко остановился. Несколько лет назад при неясных обстоятельствах покинул "Сальпетриер". То ли пациенты умерли, то ли он применял слишком неортодоксальные методы.
- Это он.
Я сказал:
- Буду. Мне интересно с ним встретиться.
- Хорошо, - сказал Билл. - Обед в семь тридцать. Надень вечерний костюм. И приди на час раньше. С тобой хочет до прихода гостей поговорить одна девушка.
- Девушка? - удивленно переспросил я.
- Элен, - с усмешкой сказал Билл. - И не разочаровывай ее. Ты ведь ее герой. - И он повесил трубку.
Элен - сестра Билла. Моложе меня лет на десять. Я не видел ее пятнадцать лет. Припомнил озорного ребенка. Глаза слегка раскосые и желтовато-карие. Волосы чуть рыжеватые. Когда я видел ее в последний раз, она была неуклюжей и склонной к полноте. Ходила ха мной следом, когда я на каникулы приезжал к Биллу, сидела и молча смотрела на меня, отчего я начинал нервничать.
Трудно сказать, то ли это было молчаливое восхищение, то ли чистейшая проказа. Тогда ей было двенадцать. Никогда не забуду, как она с невинным видом усадила меня на подземное осиное гнездо: не забуду и того, как, ложась в постель, обнаружил в ней семейство ужей. Первое могло быть случайностью, хотя я в этом сомневался, но второе нет. Я выбросил ужей в окно и впоследствии ни словом, ни взглядом, ни жестом не выдал этого происшествия, получив в награду замешательство девочки от моего молчания и ее явное, но поневоле немое любопытство. Я знал, что она закончила Смит-колледж и изучала искусство во Флоренции. Интересно, какой она стала, когда выросла.
На следующий день в библиотеке медицинской академии я прочел несколько статей де Кераделя. Несомненно, странный человек, и теории у него странные. Неудивительно, что "Сальпетриер" избавилась от него. Если отбросить словесное научное обрамление, главная мысль удивительно похожа на то, что говорил мне много-раз-рожденный лама в монастыре Джиангцзе на Тибете. Святой человек и известный чудотворец, искатель странных знаний. Суеверные люди могут назвать такого колдуном. Примерно то же говорил мне греческий монах в Дельфах. Плащ христианства едва прикрывал у него случай явного языческого атавизма. Он предложил продемонстрировать свои способности и сделал это. И почти убедил меня. Припоминая теперь то, что он мне показывал, я думаю, что он на самом деле убедил меня.
Я почувствовал сильный интерес к доктору де Кераделю. Имя бретонское, как и мое, и такое же необычное. У меня в памяти всплыло еще одно воспоминание. В семейных хрониках де Карнаков есть упоминание о де Кераделях. Я просмотрел хроники. Между двумя семействами не было любви, мягко выражаясь. Но то, что я прочел, подогрело мое любопытство к де Кераделю почти до лихорадочного состояния.
Я на полчаса опоздал к доктору Лоуэллу. Дворецкий провел меня в библиотеку. Из большого кресла поднялась девушка и пошла мне навстречу с протянутой рукой.
- Здравствуй, Алан, - сказала она.
Я, мигая, смотрел на нее. Невысокая, но с пропорциями, которые придавали скульпторы афинского золотого века своим танцующим девушкам. Тонкое, как паутина, черное платье не скрывало этих пропорций. Волосы медного цвета и убраны в высокую прическу. Тяжелый шиньон на шее показывает, что она устояла перед соблазном короткой стрижки. Глаза золотого янтарного цвета и изящно наклонены. Нос маленький и прямой, подборок круглый. Кожа не молочно-белая, как часто бывает у рыжеволосых, а золотистая. Такое лицо и такая голова могли бы послужить моделью для лучшей золотой монеты Александра. Слегка архаичные, тронутые античной прелестью. Я снова замигал. И выпалил:
- Не может... Элен!
Глаза ее блеснули, проказливое выражение, заставившее меня вспомнить ужей, появилось на лице. Она вздохнула:
- Она самая, Алан! Она самая! А ты - о, позволь мне взглянуть на тебя. Да, по-прежнему герой моего детства. То же живое смуглое лицо, как у... я тебя называла Ланселотом Озерным, про себя, конечно. То же стройное сильное тело - я тебя называла также Черной Пантерой, Алан. А помнишь, как ты запрыгал, как пантера, когда тебя ужалили осы...
Она склонила голову, и ее плечи затряслись. Я сказал:
- Ты маленький чертенок! Я так и знал, что ты сделала это нарочно.
Она приглушенно ответила:
- Я не смеюсь, Алан. Я плачу.
Она взглянула на меня, и на глазах у нее действительно были слезы, но я уверен, это не слезы горя. Она сказала:
- Алан, долгие, долгие годы я хотела тебя кое о чем спросить. Хотела, чтобы ты мне ответил. Нет, не ответил, что ты меня любишь, дорогой. Нет! Нет! Я всегда знала, что рано или поздно это произойдет. Нет, о другом...