Митридата одновременно охватили унижение и возбуждение. Возбуждение оказалось сильнее:
— О добрый Полидор, ты был прав. Найди мне здесь, если можешь, список афинских царей. Последним, конечно же, будет тот человек, которого победил Хсриш. — После чего, добавил он про себя, я смогу наконец убраться из этих развалин и всей этой захудалой сатрапии.
Рага и Тиштрия, возможно обуревамые той же надеждой, бросились на поиски с пылом, втрое большим по сравнению с охотой за черепками. Камни, нетронутые со времен персидского нашествия (если не считать ветра, дождя и снующих вокруг мышей), зашевелились под руками занятых поисками слуг.
Митридат нашел первую новую надпись сам, но он уже научился не слишком радоваться при виде нацарапанных на стене слов. Тем не менее он подозвал к себе Полидора.
— "Фриних думает, что Эсхил прекрасен", — послушно прочел эллин.
— Примерно этого я и ожидал, но всякое бывает, — кивнул Митридат и продолжил поиски. Он был кастрирован еще до полового созревания, и вожделение было ему не менее чуждо, чем пейзаж измочаленных афинских развалин. Он знал, что никогда не поймет, что же заставило этого Фриниха заявить о своей страсти к красивому мальчику. Когда Митридат был достаточно молод, он иногда использовал вожделение — вожделение других мужчин — для своей собственной пользы. Иногда он задумывался о том, каково же все-таки это ощущение, но это любопытство было не более чем отвлеченным.
И тут Рага издал крик, разом выбивший из головы евнуха всю эту чепуху:
— Тут большая плита, покрытая буквами! — Все бросились посмотреть. Слуга продолжил: — Я увидел, что тут не одна плита, а целых две, и белая плита закрывает серую. Тогда я сумел столкнуть белую, и вот посмотрите! — Он был так горд, словно сделал эту надпись сам.
Митридат обмакнул перо в чернила и приготовил свой папирус.
— Что тут говорится? — спросил он Полидора.
Эллин принялся нервно перебирать волоски в своей бороде, переводя взгляд с надписи на Митридата и обратно на надпись. В конце концов нетерпеливый взгляд евнуха заставил его заговорить:
— "Это показалось благом совету и народу…"
— Что-о? — Митридат подскочил как осой ужаленный. — Опять эта бессмыслица про совет и народ? А где же список царей? Во имя Ахуры Мазды, где же его искать, как не в Царском Портике?
— Мне это неизвестно, о великолепныйсарис, — резко сказал Полидор. — Однако да позволено мне будет продолжить чтение. Уверяю тебя, этот камень поможет тебе в достижении цели.
— Очень хорошо. — Это не было очень хорошо, но что Митридат мог поделать? Преодолевая брюзжание, он приготовился слушать дальше.
— "Это показалось благом совету и народу", — продолжил Полидор, — "с родом Ойнея во главе, Файниппом, исполняющим обязанности председателя, Аристоменом, исполняющим обязанности секретаря, Клистен предложил следующие меры по поводуостракизма…"
— Во имя Аримана, что такое "остракизм"? — спросил Митридат.
— Что-то, связанное с "острака" — черепками. Прошу прощения, о великолепныйсарис, но я не знаю, как выразить это по-арамейски точнее. Но в любом случае слова на камне обьясняют это лучше меня, позволь мне только продолжить.
Митридат кивнул.
— Благодарю тебя, о великолепныйсарис, — сказал Полидор. — На чем это я остановился? Ах, да: "по поводуостракизма: пусть каждый год народ решает, желает ли он провестиостракофорию." — Увидев, как Митридат закатил глаза, Полидор обьяснил: — Это означает собрание, на которое приносят черепки.
— Я полагаю, эти слова ведут нас к некоей цели, — грозно сказал евнух.
— Мне кажется, что да. — Полидор вновь повернулся к исписанному камню. — "И пустьостракофориясостоится, если будет подсчитано больше человек за нее, чем против. Если наостракофориибудет подсчитано более шести тысяч черепков, то пусть тот, чье имя появилось на самом большом числе черепков, покинет через десять дней Афины на десять лет, и пусть все это время сохранится за ним его имущество. Да принесет это афинскому народу удачу".
— Изгнать черепками? — сказал Митридат, царапая пером по папирусу. — Даже для Яуны мне это кажется возмутительным. — Потом он переглянулся с Полидором, после чего они оба уставились туда, откуда только что пришли. — Рага! Тиштрия! Идите соберите черепки, на которые мы смотрели. Я думаю, они нам все же могут понадобиться. — Слуги удалились.
— Я тоже так думаю, — сказал Полидор. — Позволь мне продолжить чтение: "Вот кому было приказано покинуть город: в год, когдаархонтомбыл Анкис…"
— "Архонтом"? — переспросил Митридат.
— "Архонт" — это что-то вроде чиновника, — пожал плечами Полидор. — Это означает "вождь" или "правитель", но если человек может занимать эту должность всего один год, разве могла она быть сколько-нибудь важной?
— Я полагаю, что нет. Продолжай.
— "…в год, когдаархонтомбыл Анкис — Гиппарх, сын Харма; в год, когдаархонтомбыл Телесин — Мегакл, сын Гиппократа; в год, когдаархонтомбыл Критий…" — Эллин остановился. — Похоже, что в тот год не изгнали никого. А в следующем году, когдаархонтомбыл Филократ, изгнан был Ксантипп, сын Арифронта, а потом опять никто, а потом… — Он сделал паузу для пущего эффекта. — …Фемистокл, сын Неокла.
— Ну-ну. — Митридат яростно водил пером по папирусу, останавливаясь лишь для того, чтобы изумленно покачать головой. — Выходит, народ и впрямь делал во всех этих случаях выбор. Без царя, который бы им руководил.
— Похоже на то, о великолепныйсарис.
— Как странно. А этому…остракизму, — Митридат с трудом произнес яунийское слово, но слова с таким значением не было ни в арамейском языке, ни в персидском, — подвергся ли кто-нибудь еще?
— В следующие два года — нет, о великолепныйсарис, — сказал Полидор, — но в тот год, когдаархонтомбыл Гипсихид, афинский народ выбрал изгнание для Ксеркса, сына Дария, которым может быть только Царь Царей, Завоеватель. Я полагаю, что это был последний жест сопротивления — на Гипсихиде списокархонтоввнезапно обрывается.
— Похоже, что ты прав. Значит, они попытались изгнать Хсриша, да? Очень им это помогло. — Митридат закончил свою запись. Появились слуги, несущие в кожаном мешке черепки, которые помогли изгнать человека. Перед слугами простирались длинные тени — Митридат удивленно заметил, что солнце почти дошло до каменистого западного горизонта. Он повернулся к Полидору: — Пока мы вернемся в Пирей, будет уже темно. Падать в не увиденную мной яму как-то не хочется. Может, проведем здесь еще одну ночь, а утром вернемся при свете?
Эллин кивнул:
— Мне это кажется хорошей мыслью, если ты доволен найденным тобой знанием.
— Пожалуй, доволен, — сказал Митридат. Услышав его слова, Тиштрия и Рага начали разбивать лагерь близ развалин Царского Портика. Хлеб, лук и козлиный сыр, запиваемые речной водой, показались Митридату не хуже любых яств на пиру в Вавилоне. Триумф, подумал он, был даже лучшей добавкой, нежели маринованная рыба.
Его слуги завернулись в свои одеяла сразу после еды, и их храп почти заглушил все ночные звуки, раздающиеся из темноты вокруг костра. Митридат и Полидор легли спать не сразу. Своему собеседнику евнух был рад. Ему хотелось поговорить о странном афинском способе ведения государственных дел, да и эллин проявил себя достаточно умным человеком, чтобы иметь собственные взгляды.
— Никакого царя, даже ни следа царской власти, — сказал Митридат, все еще изумленный тем, что узнал. — Интересно, все ли решения они принимали после подсчета черепков?
— Я полагаю, что все, о великолепныйсарис, — сказал Полидор. — Все надписи гласят: "Это показалось благом совету и народу". Откуда это можно знать — как можно такое написать — не подсчитав черепков, дабы узнать, что же именно показалось совету и народу благом?
— Мне нечего на это ответить, о добрый Полидор. Но что, если решение, показавшееся народу благом, оборачивалось для него в итоге злом?
— Тогда, я полагаю, народ расплачивался за свою ошибку. Именно так и произошло, когда афиняне решили противостоять Ксерксу. — Полидор указал на окружавшие собеседников со всех сторон темные руины.
— Но ведь они тогда были главной державой в Яуне, не так ли? Уж наверное были, иначе Хсриш не сравнял бы этот город с землей в назидание прочим. Пока они не решили с ним воевать, Афины наверняка процветали.
— И царь может ошибиться, — сказал Полидор.
— Да, конечно. — Будучи придворным, Митридат знал это лучше любого эллина. — Но, — заметил он, — царь в государственных делах разбирается. А если по какой-то причине и не разбирается — ну, тогда у него есть министры, которые все ему разъяснят, чтобы он мог принять решение о том, как именно нужно поступить. Но как народ — в большинстве своем крестьяне, а также башмачники, горшечники и красильщики — как все эти люди могли даже надеяться на то, что им удастся постичь данную премудрость, дабы правильно управлять Афинами?
— Теперь ответить нечего мне, — признался Полидор. — Я бы полагал, что они будут слишком заняты своей работой, без которой им не протянуть. Как у них получится еще и служить, как ты сказал, в некотором роде своими собственными министрами?
Митридат кивнул:
— Вот именно. Царь решает, министры и придворные советуют, а народ повинуется. Так было, так есть, и так будет всегда.
— Без сомнения, ты прав. — Фразу Полидора несколько испортил широкий зевок. — Прошу прощения, о великолепныйсарис. Я думаю, что уподоблюсь твоим слугам. — Он развернул свое одеяло и обернул его вокруг себя. — Не присоединишься ли к нам и ты?
— Скоро.