А что там мешкают Юна и Далин? Нельзя же за любовью забывать о жизни...
Далин стоял перед селектором. Только один экран светился, и на нем виднелось тонкое лицо Анандашвили.
- Возьмешь еще пятерых, - кричал Далин. - Не двоих, не троих, а пятерых. Все равно мне столько народу не нужно будет на Обероне. Там есть свои ракетодромщики и свои радисты. Полезных людей добавляю тебе - двух техников по кибам и лучших радистов: Юну в том числе.
Анандашвили улыбнулся:
- Юну? Юночку я возьму без звука.
Что такое? "Ум" улетает на Оберон, а Юну отправляет с Анандашвили? Мир остолбенел. И Юна застыла посреди комнаты, расставив руки, будто уронила что-то.
Далин повернулся к ней:
- Юна, дорогая, так лучше. Ведь я сверхсрочник. Ты после поймешь...
Девушка высоко подняла голову. Голос ее был как натянутая струна, вот-вот надорвется:
- А разве вы приняли мои слова всерьез? Я просто хотела расшевелить вас, взбодрить. А то раскисли, стыдно смотреть было.
Лицо Далина выразило недоумение, даже некоторое недоверие.
- Ну, если так... - сказал он нерешительно.
Потом глянул на часы, кинулся к девушке, поцеловал ей руку и исчез за порогом.
- Не задерживайтесь! - крикнул он. - Осталось двадцать восемь минут. Мир, позаботься о ней... Потом сюда приходи.
Мир пошел в кладовку, разыскал скафандр Юны, вернулся. Девушка все стояла посреди комнаты и смотрела на правую руку, на ту, которую поцеловал Далин.
- Не огорчайся так. Юна, - проговорил Мир несмело. - Все будет хорошо. И одевайся скорее. Осталось двадцать шесть минут.
Он ласково взял ее за руку, нисколько не ревнуя, почт сочувствуя. Он-то знал, что такое отвергнутая любовь.
Девушка вырвала руку.
- Не подходи! - крикнула она в бешенстве. - Ты что обрадовался? Все равно не полюблю. Презираю тебя! Всегда буду презирать.
Это было так грубо, так некрасиво, так несправедливо, в сущности... Ведь Мир не улетал с ней, он отправлялся на Оберон с Далиным. Но... оставалось двадцать пять минут. Некогда было обижаться, объясняться и уговаривать. Мир схватил Юну за шиворот, как котенка, и сунул ногами вперед в скафандр. На Ариэле такие вещи проделывались без труда. Потом он нахлобучил шлем. Юна еще что-то кричала изнутри.
Век двадцатый,
Стенка,
Небо предзакатное.
Бит и связан,
Руки за спиной,
Смотришь прямо в дуло автоматное. .. .Это есть твой решительный бой!
Мир посадил Юну на тележку, нажал кнопку. Перебирая гусеницами, киба побежала по обочине. Дорога была загружена. По ней спешили, пыля гусеницами, колесами и лапами кибы роющие, долбящие, грызущие - все, что было самодвижущегося на Ариэле. Это Мир дал им приказ стягиваться к ракетодрому. Дал приказ из жалости, чувствуя угрызения совести после гибели кибы-Юны на Уране. Но все равно, теперь было ясно - машины придется оставлять на Ариэле.
Даже для людей места было маловато.
Сегодня кибы были красные - все до единой, - и пыль на дорогах красная, и скалы буро-красные, ржавые или багровые. Все потому, что четверть неба занимало ало-багровое конусообразное тело - раскаленная болванка, из которой люди собирались выковать планету, по имени Драма.
Но смотреть и запоминать было некогда. Оставались двадцать три минуты. Мир забежал в кладовку еще раз, вытащил скафандр Далина (ругая про себя всех этих беспомощных влюбленных, за которыми надо ухаживать, как за детьми).
К его удивлению, Далин спокойно сидел в кресле перед окном, глядел на красное зарево, как будто и торопиться было некуда.
- Осталось двадцать две минуты, "ум". Одевайтесь скорее.
Далин медленно повернул лобастую голову.
- Возьми стул. Мир. Сядь рядом, не мельтеши. Дело в том... дело в том, что спешить некуда. Наша ракета опрокинулась, упала с площадки. Четырнадцать ракет стартовали сегодня. Видимо, бетон раскрошился. В общем, ракета лежит на камнях, сломана опора, дюзы погнуты, трещина в двигателе. Ремонта на трое суток.
- Трое? Трое суток? Значит... не улетим? - Мир отер холодный пот.
- Тебе не повезло, - меланхолически продолжал Далин. - Ракета Анандашвили рассчитана на шесть человек, я всунул ему еще десять. Больше небезопасно. Одиннадцать надо было оставить. Я оставил ракетодромщиков - слишком большое наказание за оплошность. Оставил астрономов - за мрачное предсказание. И команду ракеты - за ненадобностью... и вот кого-то надо было добавить из радистов. Женщин я обязан был спасти, Керим нужен своей жене... а ты одинокий. Тебе не повезло, Мир.
Он говорил так спокойно, рассудительно, а Мир не слышал ни единого слова. Метался по комнате, думал:
"Что делать? Что делать?" Если ракета опрокинулась, ее, конечно, не поднимешь за двадцать минут. Тем более - опора сломана. Лезть в ракету Анандашвили?
Как лезть? Отталкивать Юну, сбрасывать Керима, драться с ним за место?
- Сядь, Мир, не мельтеши, - повторил Далин. - Умирать надо с достоинством.
А Мир не хотел умирать. С какой стати? Он еще и жить не начал. Поэма в заготовках, не написана. Любовь? Да, он любил, но его-то не любили. За что он умрет? Другие же не умирают, другим жизнь продлевают.
Зажегся экранчик на селекторе. Показалось растерянное, как бы измятое лицо Анандашвили.
- "Ум", я только что узнал, что твоя ракета опрокинулась. Слушай, я подожду тебя. Там, где влезли десять, влезет и одиннадцатый. Беги на ракетодром что есть силы. Я успею. Мы взлетим на прямую, обрежем нос этой Драме. Гарантирую.
Далнн отрицательно покачал головой.
- "Ум", не валяй дурака, не донкихотствуй. Ты самый нужный, самый знающий. Беги скорее, я жду. Я сам останусь вместо тебя.
Далин отрицательно покачал головой.
- Если найдется место, возьми кого хочешь! - крикнул он. - Кого попало, кто под рукой, и взлетай немедленно. Я приказываю, слышишь?
Лицо Анандашвили искривилось, стало жалким и напряженным. Казалось, он с трудом удерживается, чтобы не заплакать.
Далин задернул экран шторкой.