И не отходит. Жаждет поговорить о положении на фронтах.
Пока он разливается соловьем, поймать пробегающего официанта, спросить насчет чего-нибудь покрепче. Официант кивнул и исчез, капитан оживился. Ну вот, теперь он не уйдет, пока не принесут мое "покрепче". И его тоже шампанское не берет?
Коньяк — это не армейский шнапс, конечно, но все равно хорошая штука. Нет, полный, пожалуйста. На лице официанта написано высокомерное "эти военные… никакой утонченности!". Какая там утонченность, когда голова раскалывается, в правом глазу мельтешение помех, а в левом поехала цветопередача?
Слава Одину, господин капитан цапнул свой бокал — тоже полный — и устремился к пахучему цветнику.
Допить — медленно, маленькими глотками, чтобы сильнее шибануло, и все-таки улизнуть…
— Господин обер-лейтенант, позвольте представить вам…
Поклониться, выпрямиться.
Женщины только ему и не хватало. Приседает, склонив голову. Прическа какая-то сложная, узлы и зацепления… так, это уже совсем никуда не годится. Мысли путаются.
Если она сейчас защебечет, я даже не смогу внятно ответить.
И — видно, чтобы мало не показалось — знакомый огненный гвоздь сквозь правое полушарие. Искра.
Если она заметила, может быть, испугается и уйдет, и тогда, наконец…
Она вынимает бокал у него из руки, ставит на очередной мимоплывущий поднос и произносит:
— Господин обер-лейтенант, прошу вас… не могли бы вы проводить меня на балкон?
Неужели Один услышал мои заветные чаяния? Выйти отсюда хоть куда-нибудь. Конечно, лучше бы одному, но — хотя бы так.
— Разумеется, фройляйн… — как ее зовут, он не запомнил. Вопиющая утрата ориентации.
— Фрау, — отвечает она, кладет пальцы ему на рукав и ловко направляет его в сторону балконных дверей.
На балконе холодно. Резкий ветер.
— Что с вами? — спрашивает она.
— Ничего, — отвечает он.
— Вы не умеете лгать, — говорит она. — Хотите, я уйду?
И, не дожидаясь ответа, исчезает там — где свет, шум и запахи.
Заменить протезы — дело одной минуты. Никогда не делай этого при мне, Пауль. Я больше не буду, фрау Маршитц.
Ну вот, теперь никаких радужных контуров, никаких осыпающихся пикселей и никаких искр. Постоять еще немного, остудить голову — и можно вернуться в облюбованный угол. Добавить коньяку — и все будет в порядке. В виске все еще стучит и ноет — но это уже ерунда, привычный фон. Пройдет.
Тихий скрип двери за спиной. Шелест подола. Стук каблуков.
— Господин обер-лейтенант.
Обернуться. Теперь это совсем просто.
Она протягивает бокал. Полный. Коньяк.
— Благодарю вас, фрау…
— Фон Бюлов. Фрау фон Бюлов.
У нее серые глаза и русые волосы. Он так и не научился понимать — красиво или некрасиво, и спросить не у кого. Молодая.
Она опускает ресницы, будто что-то обдумывает. Потом взглядывает снова:
— Господин обер-лейтенант, могу я просить вас проводить меня домой?
— Видите ли, фрау фон Бюлов, мой начальник, адмирал фон Вигерт…
Она улыбается.
— Господин адмирал только что отбыл.
Ну разумеется, и начисто забыл, что собирался разговаривать о делах.
— Тогда я охотно провожу вас, сударыня.
Женщина, способная уйти, когда она не нужна, принести бокал коньяка, когда он нужен, и придумать повод сбежать с постылого приема — пожалуй, она стоит получаса, оторванного от работы, даже если голова все еще трещит.
…В автомобиле она протянула руку и коснулась его виска.
— У вас болит голова.
— Вы ошибаетесь, фрау фон Бюлов.
— Вы не умеете лгать, я уже говорила вам. Повернитесь. Я попробую… иногда это помогает.
…Он повернулся, как было сказано, и закрыл глаза. Она положила ладонь ему на затылок, надавила мягко, но настойчиво.
— Не зажимайтесь так, наклонитесь ниже.
Откуда-то из самых глубин давно забытого детства — неизвестно чья ладонь гладит его по голове.
У нее были мягкие теплые руки.
…Вышли из машины. Он хотел повернуться и уйти.
— Останьтесь, — сказала она.
Он остался.