— А-а, понятно,— сообразила Соня.— Ты удивительный человек, Менг. Ну хорошо, давай помогу.
Сообща они опустили безмятежно посапывающего Енси в люк, затем Менг принес матрас с одеялом и принялся устраивать капитана самым удобным образом. Не желая сидеть в темноте, Соня вернулась в каюту и, взяв со стола медный, наполненный маслом светильник, опустилась в люк и плотно закрыла его за собой. К ее удивлению, Менг немедленно задул маленький огонек, плясавший на кончике фитиля.
— Ни в коем случае,— прошипел он.— Свет могут увидеть сквозь щели. И говори только шепотом. Нельзя, чтобы нас заметили или услышали.
Они притаились под тонким дощатым настилом. Было тихо, лишь иногда прямо над их головами раздавались тяжелые шаги. Судя по всему, это охранник ходил туда-сюда по палубе.
— Ты удивительный человек, Менг,— прошептала Соня.— Удивительный, но очень хороший. Сначала я не могла понять, почему ты не отравишь капитана и не сбежишь с корабля, но теперь все ясно.
— Нельзя убивать людей,— раздался из темноты тихий, но твердый голос лекаря.— Капитан знал, что я не отравлю его, не боялся. Он только приказал тщательно следить, цтобы я не попытался бежать.
— А куда ты направишься, если удастся освободиться? — спросила Соня.
— Я бы хотел вернуться назад, на родину,— ответил Менг после недолгого молчания.— Я узе очень устал от цузих земель и цузих людей. Если выйти сейцас, то мозно будет достичь моих родных мест весной, когда расцветают вишни. День, когда на вишневых деревьях распускаются цветы, мой народ считает праздничным днем…
Движимая неожиданным порывом, девушка извлекла из пояса один из замшевых мешочков, которые она забрала из тайника Старой Гиены. Нащупав в темноте руку Менга, она вложила этот мешочек ему в ладонь.
— Возьми. Это поможет тебе добраться до родных мест. Путь предстоит неблизкий.
— Спасибо,— прошелестел в ответ тихий голос кусанца.— Путь действительно оцень неблизкий.
— Менг,— спросила Соня,— скажи, пожалуйста, почему ты не уснул? Я ведь высыпала тебе в похлебку это снадобье, лотос…
Лекарь тихонько засмеялся.
— О, я заметил, как ты похитила часть порошка. Снацала я подумал было, цто ты имеешь пристрастие к лотосу, ведь этот порок довольно распространен в здешних местах. Но, приглядевшись внимательно, понял, цто это не так. У тех, кто регулярно принимает лотос, расширены зрачки, а пальцы слегка дрожат. У тебя не было этих признаков. Тогда я предположил, цто порошок предназначен для меня. А почувствовав его вкус в пище, я убедился в том, цто мое предположение верно. Никогда не пытайся опоить или отравить опытного лекаря. Мы знаем вкус многих, оцень многих лекарств и ядов.
— Но ты ведь съел похлебку,— растерянно сказала Соня.— Всю, до последней ложки. Я сама видела.
— Цто из того? — безмятежно ответил Менг.— Заподозрив, цто ты попытаешься усыпить меня с помощью лотоса, я принял небольшое количество коры фенха, а поток узе сел за стол и принялся узинать. Понимаесь, порошок коры этого дерева, фенха, способен нейтрализовать действие лотоса.
Внезапно ночную тишину разорвал пронзительный переливчатый свист. А мгновение спустя раздался рев множества голосов: свирепый и ликующий. По мостику над головами Сони и Менга дробно застучали сотни ног.
Началось! Больше сотни рабов разом вырвались на свободу. Растерянные, сонные солдаты пытались отбиваться, но против такого напора они оказались бессильны. Да и цепи в могучих руках гребцов были страшным оружием: они разбивали черепа, вышибали плечи из суставов, ломали ребра и руки… Привычные к сабельным схваткам, бараханцы пытались парировать эти удары, но цепи просто-напросто обвивались вокруг клинков, вырывая оружие из рук. А от следующего удара защититься было уже нечем… И еще одно пугало бараханцев чуть ли не до икоты: восставшие рабы были совершенно нечувствительны к боли. Охваченные так долго копившейся яростью, они продолжали сражаться даже после тяжелого, иногда смертельного ранения. Главным для них было уничтожить врага, а не выжить.
Предводителем восставших рабов оказался Ремидио. Это получилось само собой. Ремидио вовсе не стремился вести кого-либо в бой. Его единственным желанием было расправиться с тем, кого он ненавидел: Рафа. А так как Раф возглавил оборону бараханцев, то и Ремидио оказался в самом центре схватки. В левой руке недавнего раба была зажата цепь, а в правой тяжелый прямой меч, который он отнял у одного из врагов в самом начале сражения. Ремидио рвался вперед, удары его сокрушали пиратов, а движения были так стремительны, что он оставался неуязвимым даже в беспорядочной толчее палубного боя. Прорывая ряды противника, Ремидио стремился к Рафу, а в брешь, пробитую им, тут же врывались остальные гребцы. Вскоре два давних недруга встретились лицом к лицу.
— А-а, это опять ты, щенок! — заорал Раф, удерживая зингарца на расстоянии широкими взмахами секиры, которой он орудовал с удивительной быстротой.
— Опять! — выдохнул Ремидио, нанося стремительный удар цепью.
Раф едва успел отклонить секиру, иначе она была бы опутана и вырвана у него из рук. Раф быстро понял, что Ремидио — уже не тот наивный и растерянный юноша, с которым ему довелось встретиться в прошлый раз. Сейчас это был уже настоящий боец, к тому же пылавший холодной, рассудочной ненавистью. А ведь это состояние является самым опасным для противника. Оно придает бойцу дополнительные силы, отвагу, в то же время не ослепляя его разум, как это делает простая злоба. Скорость реакции и быстрота движений у обоих противников были примерно равны, но руки Ремидио, развитые долгими днями изнурительной гребли, сделались сильны, точно выкованные из железа, и Раф, парируя его удары, вскоре почувствовал, что пальцы, локти и даже плечи его начинает пронзать острая боль, что его движения становятся менее точны, а пот, обильно выступивший на лбу, начинает заливать глаза. Ремидио же бил, бил и бил с размеренностью тарана, сокрушавшего крепостные ворота. Казалось, что усталость не властна над ним. Удары следовали слева, справа, сверху, снизу, не оставляя бараханцу времени на ответный выпад. Меч высекал искры, снова и снова ударяясь о секиру Рафа. Наконец бараханец все же сумел улучить момент для решающего удара. Как и в прошлом бою, он замахнулся секирой сверху, намереваясь раскроить противнику голову надвое. Но Ремидио, быстро присев, взмахнул левой рукой, и цепь с ужасающей силой хлестнула бараханца по ребрам. В этот бой Рафу пришлось вступить без кирасы: чтобы надеть ее, попросту не было времени. Послышался хруст ломающихся костей, и Рафа отшвырнуло в сторону. Бараханец рухнул на четвереньки, попытался было подняться, но тут у него изо рта хлынула кровь, руки подломились, и помощник пиратского капитана повалился под ноги сражавшихся. Издав торжествующий вопль, Ремидио бросился в самую гущу схватки и принялся наносить удары.
Братья-ваниры, Нефф и Орефф, прорывались друг к другу, расшвыривая всех, кто попадался на их пути. Во весь голос они выкрикивали имя своего отца: «Таркил!.. Таркил!.. Таркил!..» Это был их боевой клич, благодаря которому братья могли найти друг друга, несмотря на ночную тьму. Воссоединившись, братья хлопнули ладонь о ладонь левыми, свободными от оружия руками. Затем они разом развернулись и вновь устремились в бой, сражаясь так, как привыкли сражаться все ваниры: плечом к плечу, прикрывая один другого. Нанося удары, они продолжали истошно выкрикивать: «Таркил!» Этим они славили своего отца, а кроме того, согласно старинному поверью, призывали себе в помощь его силу, отвагу и даже воинское искусство. Душа отца, оставшегося в далеком Ванахейме, должна была откликнуться на призыв сыновей. Братья действовали сообща, они понимали друг друга без слов. Нефф и Орефф сражались точно один четверорукий боец.
Молодой бараханец Хок отбивался что было сил, но все же вынужден был шаг за шагом отступать: противников было слишком много. Наконец Хок уперся спиной в небольшую надстройку, прикрывавшую люк, который вел вниз, в трюм. Отступать стало некуда. Несколькими отчаянными взмахами сабли Хок отогнал нападавших, а затем сумел мгновенно отворить дверь и нырнуть внутрь. Несколько сабель ударили по захлопнувшейся двери, но они лишь отсекли пару щепок от толстой дубовой филенки, рассчитанной на штормовые волны.
Восставшие попытались выломать дверь, но на это требовалось какое-то время: Хок успел задвинуть засов. Впрочем, он понимал, что — это лишь недолгая отсрочка. Рано или поздно восставшие рабы ворвутся в трюм, и тогда судьбе Хока нельзя будет позавидовать. Кромешная тьма в трюме еще более усиливала тревогу бараханца.
— Что же делать, а? — простонал Хок.
Попытавшись шагнуть, он тут же споткнулся о какой-то большой ящик. Что это?.. Оказывается, здесь, возле лестницы, хранятся метательные снаряды для баллист, заполненные зажигательной смесью. И, поняв это, он вдруг успокоился. Желание отомстить пересилило все, даже страх смерти.
— Ну, сейчас я вам всем покажу,— негромко, но с ледяной злобой в голосе проговорил он. Хок решил поджечь корабль, унося за собой в могилу всех, кто на нем находится. Достав кресало, он хотел уже высечь огонь, как вдруг позади раздался голос:
— И что же именно ты собираешься показать, хороший мой?
Голос был женский, обольстительный, но испугал Хока, точно неожиданный раскат грома. Бараханец так и подскочил.
— Кто?!! Кто…— Он обернулся на голос, бесцельно тараща глаза во тьму. А еще через мгновение перед его взором блеснула ослепительная вспышка, и сознание бараханца померкло.
Соня услышала, как пират, спустившись в трюм, возится и бранится. Сняв с запястья массивный золотой браслет и зажав его в руке, девушка осторожно двинулась в ту сторону. В отличие от бараханца, Соня смутно различала внутренности трюма. Видела она и пирата… Неслышно подкравшись, она отвлекла его вопросом и тяжелым браслетом нанесла удар прямо меж блеснувших во мраке глаз. Хок рухнул, даже не вскрикнув.
— Получил свое,— вполголоса отметила девушка.
— Фс-с. Молодец,— раздался голос Менга.— У тебя оцень острое зрение. Я сам не визу ницего. А еще, ты оцень хладнокровна и решительна. Впроцем, в этих твоих качествах я убедился еще раньше.
— Сейчас не время говорить комплименты,— отозвалась девушка.
— Верно,— согласился лекарь.— Позалуй, надо уйти отсюда. Скоро в этом месте станет довольно беспокойно.
Действительно, удары в дверь все усиливались. Дерево жалобно трещало.
— Пошли, спрячемся,— предложила Соня.— В конце концов, корабль от пожара мы спасли, теперь пора и о себе подумать. Надо переждать эту заварушку…
Когда восставшие выломали дверь и ворвались в трюм, они увидели деревянные ящики, а также лежащее поперек них тело Хока. Бараханец был без сознания, лицо его залито кровью.
— Видно, свалился с лестницы,— сказал первый из бойцов, заглянувших в трюм.— Нам и руки марать не пришлось об это отродье Нергала.
— Осторожно,— сказал другой, выглянув из-за плеча первого.— В этих ящиках — жидкое пламя. Я знаю. Осторожно! Уберите факелы, а то мы все отправимся на Серые Равнины. Назад, говорю я вам!
К утру восставшие перекидали всех бараханцев за борт, а вслед за тем принялись хозяйничать на корабле. Взломав сундуки в матросском кубрике, судовую кладовую и гардероб в капитанской каюте, рабы спешно скидывали свои отрепья и переодевались в доставшиеся им трофеи. По палубе «Грома» расхаживали люди в бархатных камзолах, дорогих плащах, кожаных и суконных матросских куртках. Спутанные бороды и грязные волосы до плеч выглядели диковато в сочетании с этими костюмами, а потому бывшие гребцы устроили на палубе цирюльню, благо солнце уже взошло и ярко осветило корабль и море. Волосы, обрезанные ножами, кинжалами, саблями, покрыли доски палубы, точно войлочный ковер. Они скрыли пятна крови, оставшиеся после боя. Те, кто не был занят своим внешним видом, громили продуктовый склад. Они отводили душу, пожирая вяленое мясо, сыр, сушеные фрукты и запивая все это вином из бочонков. Вскоре из еды на борту «Грома» остались лишь ржаные сухари — те самые, которыми бараханцы кормили гребцов. Ремидио попытался было остановить грабеж, но скоро понял, что его усилия бесполезны и, плюнув на все, напился сам. Несколько десятков освободившихся гребцов, радостно крича, швыряли за борт ненавистные весла и, взяв в руки боевые секиры, самозабвенно рубили скамьи, к которым были так долго прикованы. «Гром» быстро превращался из боевого корабля в неповоротливую посудину, способную передвигаться лишь благодаря попутному ветру. Впрочем, похоже, это никого не волновало. Людям, только что освободившимся от рабства, пока что было наплевать на подобные мелочи. Многие победители были ранены, но и на это они пока что не обращали почти никакого внимания: радость заглушала все остальные ощущения, даже боль. А между тем многие из этих людей были ранены тяжело, некоторые почти смертельно. И кто знает, сколько их умерло бы впоследствии от этих ран, если бы не Менг. Лекарь останавливал кровь, перевязывал зияющие раны, накладывал лубки, смазывал ушибы… Поначалу, увидев расхаживавшего по палубе кусанца, гребцы принялись роптать, высказывая не особо лестное мнение о «капитанских прихвостнях», но мешать ему в исполнении лекарских обязанностей никто не стал. Помимо всего прочего, гребцы знали, что Менг был таким же пленным, как и они сами, а на весла не попал лишь благодаря своему искусству. Лекарю помогал молодой подросток — чумазый парнишка с волосами, перепачканными пылью и сажей. На него никто не обращал особого внимания.
Несмотря на то что именно благодаря Соне гребцы смогли высвободиться, девушка вовсе не спешила привлекать к себе всеобщее внимание. Кто их знает? А ваниры к тому же до сих пор считают ее предательницей… Нет уж, боги берегут того, кто сам бережется. Чтобы затеряться среди толпы, Соня вновь применила ту же маскировку, которой воспользовалась когда-то, чтобы проникнуть в замок Гиллеро. Мужская одежда в сочетании с неопрятным внешним видом делали ее совершенно неузнаваемой. Особенно тщательно она позаботилась о том, чтобы с помощью сажи, добытой из камбузной печи, скрыть настоящий цвет волос: ведь рыжие люди (по-настоящему рыжие, обладающие тем солнечным цветом волос, каким природа одарила Соню), встречаются нечасто. Что же, маскировка, похоже, оказалась весьма удачной, и девушку никто не узнавал. Она таскала за лекарем сумку с бинтами и снадобьями, придерживала раненых, пока Менг перевязывал их, подавала воду, чтобы они могли напиться, омывала кровь и грязь.
Не обошлось и без казусов: один из раненых, пожилой человек, малорослый и лысый, вдруг воспротивился, когда Соня хотела обтереть влажной тряпкой его перемазанное подсыхающей кровью лицо.
— Больно, оставь как есть, не надо, мне ведь больно…— быстрой и взволнованной скороговоркой бормотал он, отталкивая влажную тряпицу левой рукой. Его правая рука, как видно поврежденная в бою, была туго прибинтована к груди. Внимательно вглядевшись в его лицо, Соня едва смогла сдержать смех. Это был… Енси!
Старая Гиена и тут сумел вывернуться, притворившись одним из гребцов. Пожалуй, он был единственным из всей бараханской команды, кто остался в живых. Похоже, Енси тоже узнал Соню, потому что вдруг многозначительно подмигнул ей.
— Ах ты, старый мошенник…— вполголоса сказала девушка и направилась дальше, за Менгом.
Ремидио тоже узнал Соню. Он был изрядно пьян, но еще больше зол: гребцы наставили ему синяков, когда он пытался помешать им разбазаривать съестные запасы и ломать весла. А ведь, имея под своим командованием такой корабль, как «Гром», Ремидио мог бы совершить немало громких и славных дел на Западном море! Но вот этот сброд совершенно не годился в качестве команды боевого корабля. Что же, тем хуже для них.
Итак, Ремидио догадался, кто этот чумазый парнишка, и, понимающе кивнув Соне, отвернулся, устремив взгляд в морскую даль. Где-то там, на северо-востоке, находилось побережье Зингары, Кордава, родной дом… По расчетам Ремидио, до берега было миль тридцать. Только вот как туда добраться? Особенно его тревожило то, что ветер, дувший с востока, мало-помалу нес «Гром» к Барахским островам, до которых тоже было не так уж далеко. Итак, они в самом скором времени могут снова попасть в плен к пиратам. Не было никакого желания опять оказаться в их руках… Ремидио попытался найти какое-нибудь решение, но хмель шумел в его голове, лишая возможности соображать. За время плена юноша совершенно отвык от горячительных напитков и теперь чувствовал себя больным и неспособным к каким-либо осмысленным действиям. А, пропади оно все пропадом! Зингарец поднялся на ноги и нетвердо зашагал к сходням, что вели в трюм. Может, там найдется бочонок, в котором еще осталось хотя бы немного вина? Ремидио успел сделать всего несколько шаг в, как вдруг его хлопнули по плечу. Зингарец резко обернулся.