– И больше ничего не сказал. Так что я не знаю… Вам решать, Ярослав Васильевич.
Генерал хлопнул по столу большой ладонью, сильно приложился, по-мужски. В кабинете что-то срезонировало, пропело, прогудело. Выругался многоэтажно.
– Время, время, нет у нас времени на эти поездки… Чёртова Камчатка, неделю на неё истратим, в лучшем случае…
– Может, это шизофрения?..
– Какая, к хренам собачьим, шизофрения, что ты несёшь!
Генерал резко встал, набычился, упёрся кулаками в край стола.
– Знаешь, как меня называют за глаза?
– Знаю, Ярослав Васильевич. А зачем…
– Что ты всё спрашиваешь! Причём, зачем! Что за дурацкие вопросы! Что за манера! Отставить! Я буду спрашивать! Я! За глаза меня называют Ярослав Насилыч, да? Так?
– Так.
– Можешь быть уверен, я изнасилую тебя всеми известными способами, но ты добудешь информацию, которая мне нужна!
– Но… чтобы добыть… нужно ведь понимать…
– Ничего не нужно понимать! Я тебе ясно сказал: есть большие проблемы со связью. Огромные проблемы. Мы концов найти не можем. Не понимаем даже, что происходит. Похоже, что Куйбышев что-то про это знает. Или не знает, но может. Или не может, а... Мать твою, что тут рассуждать! Информация мне нужна, и срочно! Времени нет совсем, дойдёт ли это до тебя!
– Но он ни о чём, кроме Камчатки…
– Значит, летите на Камчатку. Всё с предельной скоростью. Деньги на карточку тебе переведут. Про это не думай. Билеты вам зарезервируют. Прямо сейчас в Домодедово… Тридцать вторая стойка… Я распоряжусь.
– А там?
– На Камчатке вас встретят. Якобы твой знакомый. На военном вертолёте полетите на этот мыс. Сразу. Спать по пути придётся. Времени нет у нас совсем, запомни это!.. Сумку с камерой возьми. Как зовут знакомого – сообщим по телефону.
– Но это же липа. Он ни за что не поверит, что у меня такие связи.
– Неважно. Главное, что он полетит. Оставь его. Пусть стоит на берегу или на утёсе, где ему там понравится, не знаю. Наблюдай со стороны, снимай всё, что сможешь. Мы со спутников снимем остальное. Жучки тебе Федосеев выдаст, ему на куртку пристегнёшь и себе, и носить всё время! Твоя роль – как можно быстрей вернуть его в Москву. Быстрее, ты понял?..
+
Из записей Н. Куйбышева
Аргентина
17 февраля 2011 г.
Сантос Годино не даёт мне покоя, Длинноухий Коротышка. Он приходит вместе с порывами памперо. Он рассказывает мне такое… лучше бы не знать этого. И не узнал бы, если бы не приехал сюда.
Название «памперо» придумали испанцы, ничего не поняв: из пампы дует, значит, памперо. Но это ветер из Антарктиды. Он проносится над Андами, падает с них на пампу и несётся к побережью Атлантики, принося простуды и грипп; холодный, мокрый, не любимый никем, кроме горстки индейцев, потомков коренных жителей. У них никаких простуд не бывает, наоборот, они гордо ходят под его ударами по улицам своих факторий, сгоняют овец, курят длинные трубки и ни о чём не беспокоятся, кроме названий. Каждый памперо должен быть правильно назван, и тогда он не страшен. Есть секко – сухой, ровный и не очень холодный, без дождя. Небо при нём высветляется, и индейцы глядят на звёзды, определяя, что будет с миром дальше. Есть сьюсьо – пыльный, задевший на своем пути песчаные участки пампы. Он шепчет о прошлом… Есть турбонада и суестадо, бестолковые, суматошные и лживые. И, наконец, бывает, что памперо разворачивается, превращается в норте, тихий, тёплый, пошлый ветерок с мелким дождичком вперемешку, такой знакомый мне по Питеру.
А на пике памперо приходит ко мне страшный Коротышка. Я расскажу его историю, так, как нашептал ветер. Да, я слышал всё это совершенно ясно, хотя Коротышка умер сто лет тому назад, в 1909 году. Его звали Сантос Годино. Два имени Бога. Святой божеский, если переводить приблизительно. Конечно, он был испанцем, а не индейцем; индеец никогда не стал бы легендой на Огненной Земле. Индейцы жили тут веками, так же тихо и непреложно, как камни лежат на берегу моря, как вершины гор высятся на востоке, как солнце восходит в положенный час. А потом пришли люди из северных земель – бешеные, грубые, наивные и жестокие. Они не знали, как пережить пыльную бурю, как плавать в шторм, когда зацветает суккулент, и годятся ли в пищу чайки. Они плавали на своих деревянных кораблях, разбивались, тонули и приплывали снова. Они приезжали на повозках с круглыми колёсами и строили дома из камня. Памперо разбивал их дома, и жестокие штормы заливали развалины водой. Но люди с Севера приходили опять. И так было три века подряд.
Сто лет назад они построили на Огненной Земле первый дом, который мог вынести любую бурю. Это была тюрьма. Рядом построил для себя дом начальник тюрьмы. Потом построили бараки для солдат и хижины для слуг. Потом таверну и табачную лавку, аптеку, телеграф и склад. Возник город, и люди с Севера назвали его Ушуайя. Они не сами придумали это слово, так говорили индейцы. Ушу айя – закрытый дом. В языке индейцев не было слова «тюрьма».
В Ушуайю привозили убийц, насильников, революционеров. Тут были люди, зарезавшие собственных отцов и матерей. Но самым страшным из всех считался Сантос Годино, малорослый испанец с рябым лицом, бывший моряк. Даже отъявленные негодяи, готовые сжечь десяток деревень за один песо, и то обходили его стороной. С ним старались не разговаривать, ни о чём его не спрашивать, а если он сам что-то говорил, люди в ужасе закрывали ладонями уши и падали на колени, крича слова известных им молитв. Шестьсот каторжников, выросших в жестоком, страшном мире, где человеческая жизнь ничего не стоит, где прав тот, кто первый выхватил нож, – все, как один, скорее пошли бы на казнь, чем решились заговорить с Длинноухим Коротышкой.
А Сантос не был злодеем. На его совести не было ни зверств, ни поджогов, ни резни. Он просто слышал ВСЁ. Да, маленький невзрачный испанец был одарён Богом: неизвестно зачем ему послан был великий дар слуха. Ещё в детстве его выгнали из родной деревни за то, что все секреты становились ему известны. Не убили, просто посадили на торговое судно «Святая Екатерина», и он пересёк океан. На корабле тоже не было тайн для Сантоса: то, что произнесено вслух, даже шёпотом, он слышал так ясно, как будто ему кричали над самым ухом. Капитан относился к этому равнодушно. Он не верил ни в чёрта и ни в Бога и ему было начхать, что там знает маленький рябой юнга, лишь бы он драил палубу и штопал паруса как положено. Он штопал их десять лет. Десять лет провел Коротышка в путешествиях между Европой и Америкой, а дар его рос. Наконец он научился слышать вообще всё, что произносится на земле. Но так и не научился держать язык за зубами.
В те годы генерал Рока, президент Аргентины, вёл войну с Чили за спорные земли в Патагонии. Обе воюющие стороны сильно зависели от метрополий – США и Англии, и каждый шаг согласовывали с послами, а то и с самим королем Эдуардом VII. Именно ему, королю, везли письмо от генерала на корабле, где служил Сантос. И Сантос пересказал матросам содержание письма, видимо, прочитанного генералом перед отправкой, на беду – вслух. По прибытии в Англию на Коротышку донесли, но арестовать не смогли. Он услышал про готовящийся арест и сбежал. Потом он появлялся в разных частях света: на Аляске, на Сицилии, в Нью-Йорке. Слухи о нём ходили в Испании, в Марокко, в Кейптауне и на Филиппинах. Но поймать его не получалось – всегда он знал заранее, что за ним придут, и исчезал.
Длинноухого Коротышку объявили государственным преступником. Приписали ему злодеяние, никого не оставляющее равнодушным, – детоубийство. Семь лет ловили его в портах на четырёх разных материках и поймали только благодаря случаю. Его узнал в Буэнос-Айресе матрос Иполито, служивший с ним вместе на «Святой Екатерине». В то время почти не было грамотных матросов, но Иполито умел читать и писать. Он никому не сказал, что видел Сантоса, отправился в жандармерию и написал записку. Записку прочитал лейтенант, оказавшийся храбрым малым. Он тоже не сказал ни слова и пошёл следом за матросом. Тот привел его к Коротышке; лейтенант приставил карабин к его спине. Так Сантос Годино оказался в Ушуайе, в тюрьме.
Его осудили к пожизненной каторге и к отрезанию ушей. Уши отрубили; слышать Сантос стал ещё лучше. Он знал все секреты мира, но никому в Ушуайе до этого не было дела. Люди боялись секретов, не хотели ничего знать и потому начинали молиться, если Коротышке случалось заговорить. Страх всегда сопровождается ненавистью, и не удивительно, что в конце концов решено было казнить человека, носящего два имени Бога…
Целый год искали палача для этой казни. Никто из местных ни за какое вознаграждение не хотел браться за столь грязную работу. В конце концов, за три тысячи миль, из Бразилии, привезли глухонемого метиса, которому было всё равно, чью голову рубить. Но казнь не состоялась: когда метис связал руки Сантосу и вытолкал его из камеры на тюремный двор, подул памперо. Это был необычный ветер, и бороться с ним было нельзя. Он раскидал карабинеров, разнёс в щепки эшафот, а Коротышку обошёл стороной. Коротышка стоял посреди страшной воронки, подметавшей тюремный двор, и хохотал. Те, кто ещё мог видеть, увидели, как ветер принёс жуткое чудовище: большие чёрные перепончатые крылья, львиная пасть. Чудовище схватило Сантоса и унесло в небеса, так быстро, что люди не успели даже перекреститься. А потом старались ничего не рассказывать об увиденном: то ли оно было, то ли нет – не поймёшь, слишком всё случилось быстро, слишком велики глаза у страха. Никто не смог бы произнести под присягой, что видел чудовище и что чудовище унесло Коротышку в небо. Довольно и того, что его больше нет.
Но местные индейцы знают, что он жив. Он по-прежнему слышит всё, что сказано вслух на этой планете. И когда приходит памперо, индейцы закуривают длинные трубки и слушают вой ветра. И я с ними… Мы знаем, о чём говорит ветер. Хотя лучше бы этого не знать.
+
Москва – Петропавловск-Камчатский
13-14 мая 2011 г.
От Москвы до Петропавловска-Камчатского добраться не так просто, даже если тебя прикрывают всемогущие спецслужбы. В Домодедове вечная толчея и неразбериха. Местные бюрократы всполошились после генеральского звонка, перекинули пассажиров Куйбышева и Заботина с тридцать второй стойки на двадцать седьмую – для вип-клиентов. Информация об этом затерялась внутри цепочки исполнителей, потерялись и Николай с Михаилом. Толкались в очереди, томились... Миша отбегал в сторону звонить начальству, но начальство было не в курсе, нервность накручивалась. В результате рейс задержали почти на три часа. Загруженный «Боинг» стоял и ждал двоих, и когда они поднялись по трапу и вошли в салон, им никто не был рад – ни экипаж, ни пассажиры.
Михаил принялся наводить мосты. Улыбался стюардессам, говорил комплименты. Но обстановка оставалась холодной до самого Красноярска. Там сели на дозаправку. В аэропорт никого не выпустили, выспавшиеся за шесть часов полёта пассажиры стали знакомиться друг с другом, общаться. Тут и удалось взять реванш.
В добрые старые студенческие годы Куйбышев славился своими фокусами. Показывал он их под настроение, но, раз начав, не мог остановиться, пока не приводил зрителей в полное изумление. Заботин как-то даже сорвал куш на фокусах друга. Тогда поспорили с кавказцами на пять тысяч рублей, что Николай положит тысячную бумажку на ладонь, и она загорится сама собой. Кавказцы дали купюру. Николай закатал рукав до локтя, открыл ладонь взорам. Подумал, прикрыл глаза. Деньга начала потрескивать, изогнулась, задымилась и вспыхнула. «Обманываешь!» – закричал один из спорщиков. Миша тут же передоговорился: ставьте десять тысяч, и вам вторую бумажку подожгут. Ударили по рукам, проверили всё что можно, даже ощупали фокусника. И снова Николай выполнил обещанное… Тогда они с нежданным выигрышем затесались в бар и гудели целую ночь. Были и ещё пари; да мало ли разных глупостей делают люди в молодости!
Михаила не удивляли способности Куйбышева, он не искал им объяснений: может, да и всё тут, а как он это делает – без разницы. И в самолёте, едва перекинувшись несколькими словами с соседями, Миша попросил друга показать пару чудес. Попал в настроение, и началась забава. Николай стал примагничивать к себе монетки, пластиковые вилки и ложки, визитки, мобильные телефоны. Прижмёт ко лбу предмет, подержит секунду, отпустит – и предмет не падает. Собрался кружок из зрителей, смеялись, спрашивали – как? Подошли стюардессы, и вскоре представление переместилось к ним, в маленький отсек для персонала, за занавески.