Пос. Семёновка, Камчатский край
17 мая 2011 г.
Михаил третий день не поднимался. После торжественного приёма, устроенного Прозоровским для московских гостей, он вошёл в штопор. Застолье в Паратунке тогда прервали на полувздохе, но и в военной части, спрятавшейся за небольшим рыбацким посёлком Семёновка, оказалось полно желающих продолжить начатое и довести московского гостя до кондиции. Знакомились. Пили спирт. Николай совсем не пьянел, разговаривал мало, на Мишу поглядывал иронически: давай, друг, отрывайся, тебе всё равно тут больше нечего делать…
Наутро все болели, за исключением Куйбышева. Он поднялся с рассветом и больше часа простоял на берегу. Вглядывался в облака и вслушивался во вздохи прибоя. Потом направился в посёлок к местным. Михаил в это время едва разлепил глаза и сидел на раскладушке, мучительно выбирая – пойти сначала умыться или сразу пойти к служивым, поискать, не осталось ли огненной воды. Вторая мысль победила, и на несколько дней он превратился в дрожащее бессильное существо: валялся на раскладушке, завернувшись в одеяло, или бродил, как привидение, по территории в поисках дозы.
В Семёновке было полсотни домов. Все друг друга знали. К приезжим относились миролюбиво: на Камчатке городов мало, народ живет неспешно, не зло, к тому же, от любого приезжего – деньги. На окраине посёлка Николай познакомился с рыбаками из местной артели. Они заливали смолой днище перевёрнутой лодки, курили между делом, ругали районную власть и собственных жён, у кого таковые имелись.
– Здорово, мужики.
– Здорово, коли не шутишь.
– Вот, в гости к вам на недельку. Николай, – протянул он руку самому ближнему.
Руку пожали, но называть себя никто не стал.
– Откуда будешь?
– Москва.
– Понятно. Рыба нужна? Икра?
– Нет, спасибо.
– А что так? У нас дёшево. Не надо? Что же тут позабыл? Что? Учёный? Синоптик? Это которые про погоду врут?
– Ну почему же только врут, – возразил Николай. – Вот сегодня, например, дождя не будет.
Мужики ухмыльнулись:
– Ты, Москва, не спеши. Поживи сначала на берегу лет десять, тогда и поймешь, что тут будет, а что нет.
– Могу поспорить. На литровку. Где у вас тут магазин?
Мужики хохотнули:
– Ну, Москва… Магазин ему… Может, тебе ещё и метро нужно?
– А как же вы обходитесь?
– Без магазина нельзя, это ты точно заметил. Чем болтать зря, угостил бы. Вон, третий дом с краю. Постучи в окошко, там тебе и будет магазин. Спроси бабу Аню Черных, если что.
– Договорились. Угощаю, раз уж в гости приехал.
– Давай, турист, а то трубы горят.
В третьем с края доме в окне сначала показалась довольно молодая женщина, темноволосая, миловидная. Николай сразу почувствовал что-то особенное в её взгляде, некий намёк, как будто бы они уже были знакомы, начали какой-то серьезный разговор и не закончили, и нужно обязательно договорить до конца. Но это было лишь мгновенье: женщина выглянула, спросила: сколько? Николай прикинул количество мужиков и сказал: две.
– Сейчас я бабу Аню позову.
В окошке появилась баба Аня. Потребовала сто рублей. Выдала две бутылки с мутной жидкостью, заткнутые газетными пробками. И тут же захлопнула створку.
Николай понёс самогон к рыбакам. Явились на свет стаканы с налипшими хлебными крошками. Разлили, выпили. Стали знакомиться по-настоящему. Быстро, за пять минут, рассказали, кто есть кто в Семёновке: вот этот – Босс, он же Евгений, он же бригадир; вот этот болтун – Аркашка, шофёр; тот вон – Сенька-Кирпич, у него рожа после бани красная, потому и «Кирпичом» прозвали; а этот вот шланг вообще на любое имя отзывается, только наливай… Смеялись. Рассказали, что раньше в поселке был и магазин, и начальная школа, и даже клуб, а теперь не осталось совсем ничего. За продуктами один-два раза в неделю ездит машина, вон, Аркашка обычно гоняет… А зимой, случается, и по два месяца без хлеба… Самогонка, правда, всегда есть, и спирт разведённый. У бабки Черных наготове. И ещё есть умелец, с того конца посёлка живет, но у него запросто отравиться можно: то ли помёт куриный сыплет, то ли димедрол. Так что к нему только уж если совсем плохо.
– А эти, у которых я брал, у них там кто живёт?
– Бабка с дедом. Дед не встаёт уже. Прошлым летом у них двое сыновей утонуло. Сволочные мужики были. Всё по тюрьмам. Дрались без конца… Отсидят, вернутся, а через неделю снова туда… Так ведь сыновья, какие бы ни были, один хрен жалко. Дед совсем слёг. А бабка вот гонит. И в долг даст, если что.
– У них женщина живёт?
– Эта? Приезжая. Зимой появилась тут. Ходила по всем домам, просилась на постой. Сначала у Никифоренок жила, потом вот к этим старикам прибилась. Понравилась, или что?
– Да вроде ничего себе.
– Не смотри, Москва, она с пузом. Убежала, видно, от жениха. Может, бандит какой был. Далеко бежать пришлось бабе… На хрен тебе такая?
– С пузом? Вот как? Как же она тут одна, на что живёт?
– Смотри, и впрямь тебя зацепило, синоптик. Нормально она живёт. Ездит в райцентр, деньги с книжки снимать. Вон, Аркашка отвозил. На нём теперь вся ответственность.
Аркашка оживился.
– А то. Куда она денется. Кто с машиной, того бабы и любят!
– Да не тренди. Никого она не любит. Она слегка того…
– Свихнутая?
– Не, нормальная. Так, ведьма немного. Старуха Черных рассказывала, что она лечить умеет. Спину деду лечила.
– А ещё кто-нибудь помоложе-посимпатичней имеется? – Николай уже понял, что нашёл то, что искал, переспрашивал лишь для очистки совести. Мужики закрутили головами – откуда, бабьё сюда на аркане не затащишь, они все в город бегут, а тут только такие вот, вроде нас, и живут: артельщики, охотники, бывшие моряки, списанные, покалеченные, сидевшие-пересидевшие…
Самогон допили.
– Ладно, Москва, покурили, посидели, заходи, как говорится, ещё.
– Спасибо за компанию. Зайду, раз не прогоняете.
Николай снова пошёл к дому стариков Черных. На этот раз стучать в окошко не пришлось: она уже ждала, сидела на верхней ступеньке крыльца. Николай остановился, уставился в упор. Интересная особа, ничего не скажешь, явно не местного масштаба. Тёмные волосы, но не чёрные и не прямые, как у северных народностей. Высокие скулы, но глаза европейского разреза, не японские. Взгляд твёрдый и умный. Кожа очень белая. Руки тонкие, изящные, прозрачные. Прикрывает ими живот. Да, он, кажется, излишне выпуклый, месяцев пять-шесть точно.
– Добрый день…