Леший отдернул километровку от моего лица и несколько секунд упрямо молчал, неподвижно уставившись сквозь стекло смотрового люка. По плотно сжатым губам, по тому как гневно раздувались его ноздри стало понятно какая буря бушует в груди у подполковника. Наконец, огромным усилием воли Андрюха взял себя в руки:
— Мне эту карту, между прочим, совсем не в штабе выдали. Я ее в планшете у одного жмура добыл, которого, кстати, уже наполовину сожрали. Само собой и бумаге досталось.
Тут мне стало стыдно. К горечи потери, к и без того дрянному настроению добавилось еще и щемящая досада от своего промаха, от своей глупости и несдержанности.
— Ну, ты того… Ладно… Прости уж… — я протянул руку и потрепал приятеля по мощному плечу.
Тот ничего не ответил, но и не отстранился. Хороший знак. Уже очень скоро до Андрюхи дойдет, что это я сглупил и очень раскаиваюсь. Жизнь, такая… собачья можно сказать. Нервы совсем ни к черту!
Пока Загребельный еще полностью не остыл, мы ехали молча. Покрытый лесом участок закончился, и БТР теперь полз по длинной ровной как стрела дороге. Она была с двух сторон обсажена высокими раскидистыми деревьями и бежала через обширные плодородные крестьянские поля. Так было когда-то.
Сейчас автодорога напоминало цепочку доминошных костей, небрежно составленную на скомканном одеяле. Каждый прямоугольник, разделенный черными порезами трещин, норовил либо сдвинуться в сторону, либо накрениться, либо загрузнуть в нестабильную мягкую поверхность. Проехать, конечно, можно, да только осторожно. Руководствуясь именно этим принципом, я перешел на вторую передачу.
Деревьев по краям дороги практически не осталось. Они были выворочены с корнем и теперь валялись по всей округе. Часть великанов засела в глубоких геометрически правильных провалах с оплавленными краями. Сеть этих черных, словно продавленных в земле углублений мне кое о чем говорила. Судя по всему, здесь находились заглубленные объекты второго кольца противоракетной обороны Москвы. Ханхи нанесли удар, и поверхность земли вмялась, превращая подземные бетонные бункеры в плотно утрамбованные могилы, в которых навечно остались сотни моих братьев по оружию.
Вспоминая об их страшной участи, я поразился тому, какая все-таки сука эта жизнь! Ведь надо же было так повернуться, чтобы те, кого я так люто ненавидел, и оказались создателями Земли. Мы обязаны им как своим появлением на свет, так и своей гибелью. Гибелью… За что ж так сурово? Разве я или Леший, или те офицеры, что лежат здесь под землей, виноваты? А может и впрямь виноваты? В том что не хотели ничего видеть и понимать, в том что как бараны подчинялись погонщикам и безмолвно брели куда укажут.
Не знаю как далеко могли завести меня эти рассуждения, если бы не голос Загребельного:
— Вон те развалины, это Ознобышино, — Андрюха указал рукой левее дороги. — Судя по карте, там тоже есть кладбище.
— Да есть, — я поглядел в сторону, куда указывал мой приятель. — Вернее было. Только сейчас там безопасно. Точно знаю. Подольчане не могли оставить эту мерзость вблизи Варшавского шоссе. Это ведь одна из основных дорог, ведущих в город, сам понимаешь…
Когда Загребельный кивнул, я продолжил:
— Кладбище залили напалмом и сожгли. Причем процедуру эту повторяли три или четыре раза. Чтобы, значит, наверняка, чтобы в земле и намека на трупы, на дух разложения не оставить.
— Молодцы, — Леший одобрительно кивнул. — А ты тут часто бываешь?
— Частенько. Порой два-три раза в месяц.
Это была правда. Подольск являлся самым крупным поселением Подмосковья, поэтому, само собой, и работы здесь всегда хватало.
Наконец добравшись до широкой ровной лены Варшавского шоссе, я почувствовал, как теплеет на душе. Оставшиеся пять километров можно было назвать прогулкой, легкой прогулкой. На шоссе я знал каждый могильник, каждый столб, каждый брошенный у обочины автомобиль. На самом въезде в город располагался крупный лесной массив. Должно быть это был самый безопасный лес на планете. Даже название у него сохранилось мирное и доброе — лесопарк «Дубки». Хищных тварей туда просто не пускали. Группы охотников регулярно прочесывали лесные угодья, выслеживали их и убивали. Съедобная дичь шла на стол Падольчан, а несъедобная… По ночам ее было кому оприходовать.
Такой жесткий, бдительный контроль над прилегающими к поселку территориями был совсем не случаен. У местных жителей уже имелся горький опыт соседства с обитателями леса. Обошелся он тогда примерно в девятьсот человеческих душ. Невероятно высокая страшная цена! Второй раз платить ее никто не собирался.
С появлением многоэтажных домов пригородное шоссе незаметно превратилось в широкую городскую улицу. Она носила имя Кирова. Как и полагается улица, нареченная в честь видного советского деятеля, являлась одной из центральных улиц города. Это вам не какая-нибудь замызганная Садовая или, к примеру, улица Строителей. Здесь все должно было, так сказать, соответствовать: шесть полос движения, госучреждения, объекты соцкультбыта, памятники героям войны, банки и дорогие магазины. Все это было… Вот именно, было здесь еще каких-то пару лет назад.
Сейчас Подольск встречал нас руинами. Когда-то на юго-западной окраине города шли бои. Их следы виднелись повсюду. Странные, вызывавшие растерянность, а вслед за ней и холодный нервный озноб следы. В наступивших сумерках один за другим возникали изуродованные, превращенные в гигантских чудовищных монстров здания. Основной бой шел где-то далеко за Октябрьским проспектом, но и сюда, до улицы Кирова докатились его страшные отголоски.
Проезжая мимо двух башен-близнецов, ранее принадлежащих центральному архиву минобороны, я уже почти традиционно поднял глаза вверх. Последних этажей у обоих зданий не было. Они испарились, исчезли под ударом высокотемпературной плазмы. Стены тех помещений, что оказались под ними расплавились и вскипели. Этот поток хлынул вниз, превращая многоэтажки в подобие гигантских оплавленных свечей. По пути раскаленная бурлящая масса застывала, образовывала пугающие сюрреалистические барельефы и целые скульптурные композиции. Все они с неизменным упорством и постоянством изображали одно и тоже ? ужас, смерть и разрушение. Предзакатные сумерки делали эти изваяния еще более зловещими и неправдоподобными. Тени, которые они отбрасывали, походили на когтистые лапы, клешни, щупальца жадно тянущиеся к земле, а стало быть, и ко всем тем, кто по ней ходит.
Далее вдоль улицы стояло три длинных административных здания. Вроде бы корпуса все того же военного архива и ничего там такого… сверхсекретного… оборонного… Да только вот странная штука, ханхи их буквально изрешетили. Оплавленные дырки, в которые легко и свободно мог проехать железнодорожный состав, делали здания похожими на куски баллистического геля, в которые угодили кучные очереди зажигательных пуль. Энергии плазменных сгустков хватило не только чтобы прожечь каменные стены. Так и не растраченную ярость и мощь они выплеснули на многострадальное тело нашей планеты, покрыв его глубокими черными ранами.
Один из этих оплавленных котлованов поглотил солидный кусок дорожного полотна, оставив для проезда лишь крайнюю полосу. Я помнил это и уменьшил скорость. Не хватало еще впотьмах не разглядеть и ухнуть в провал вверх колесами.
Именно в тот самый момент, когда я и протискивался по этому узкому мостку, Леший нарушил тягостное молчание:
? Впечатляет, ? кивнул он в сторону, проплывающего по правому борту купола, покрытого черным камуфляжем нагара.
? Дворец спорта, ? я проследил за его взглядом.
? Похоже на их боевой модуль. Будто все-таки завалили его, проклятого, скинули с небес.
Я ничего не ответил. Подумалось, что ханхи, кем бы они ни были на самом деле и какими бы высокими принципами не руководствовались, для нас навсегда останутся злом. Даже Андрюха, человек, знавший всю правду, не может относиться к ним по-иному. Он, да наверное и я, всегда будем тянуться к оружию при одном лишь их упоминании.
О том, что только люди с оружием могут спасти и защитить стремительно гибнущее человечество, мне тут же был знак. У дороги, на небольшой вымощенной бетонными плитами площади замерли три отливающие сталью фигуры. Солдаты Великой Отечественной, с ППШ в руках, под развивающимся флагом со звездой. Не далеко от монумента лежало опрокинутое на бок противотанковое орудие, знаменитая ЗИС-2. Бойцы из прошлого, которые насмерть стояли здесь в сорок первом, словно и теперь закрыли город своей грудью. Закрепились на огневом рубеже и не позволили смерти проникнуть вглубь жилых кварталов.
Таковой была первая мысль, приходящая в голову при взгляде на это место. Сожженная, разгромленная площадь являлась как бы границей дальше которой разрушения не пошли. Продолжая продвигаться по улице Кирова, мы видели лишь заброшенные жилые дома, большую часть из которых составляли пятиэтажки хрущевских времен. Как и везде их украшали пятна черной плесени, по которым лианами извивались полосы сульфитных потеков.
Чувствовалось приближение ночи. Улицы были безмолвны и пустынны. Все люди, днем промышлявшие за пределами периметра, уже вернулись в поселок, а твари, которых местные жители теснили и нещадно уничтожали, еще не успели наползти. Лишь по закоулкам, грудам мусора да салонам разграбленных или сожженных автомобилей шерудили какие-то мелкие падальщики. Иногда они словно тени, оторвавшиеся от огромного и могучего тела мрака, перекатывались из одного темного угла в другой, выскакивали на дорогу. Тогда я давил их колесами «восьмидесятки» с наслаждением представляя, как хрустят кости и панцири.
Когда впереди на фоне безвкусного нагромождения кубов и параллелепипедов, именуемого зданием подольской администрации, замаячил светлый продолговатый силуэт, уже почти стемнело. Троллейбус стоял прямо поперек дороги. Он был выкрашен в белый цвет, а на борту красовалась красная надпись: «Поселок „ПОДОЛЬСК“, 300м.». Того же цвета, что и надпись стрелка указывала направление, в котором эти самые 300м. следует пройти, ну или проехать, если, конечно, есть на чем. Пока, слава богу, мы ехали. Мысленно выразив благодарность боевому товарищу по имени «302-ой», я свернул направо, с улицы Кирова на не менее широкую Матросскую.
Впереди горел свет. Уже привыкший к Одинцовской экономии я счел это чрезмерной роскошью, но все же в глубине души порадовался. Свет означал ? жизнь. Цирк-зоопарк, сегодня мы будем жить!
Глава 15
Поселок в Подольске значительно отличался от крепости, которую Крайчек возвел в Одинцово. И это не только потому, что был он раз в пять крупнее. Дело в том, что Подольчане совершенно по-иному подошли к принципу обороны. Отцы-основатели решили, что для этой цели жилые кварталы годятся куда меньше, чем узкие, покрученные лабиринты промышленной зоны. В чем-то они были правы, в чем-то нет, но, тем не менее, именно так и возник поселок на месте старой промзоны «Зингер».
Получился этакий огромный треугольник, образованный путями Курской железной дороги, улицами Большая Серпуховская и Комсомольская. Весь он был плотно утыкан самыми разнообразными сооружениями, большую часть которых составляли производственные корпуса, склады, заводские административные здания. Пространство между ними заполняли крытые переходы, подстанции, гаражи, замершие на подъездных путях вагоны, сети теплотрасс и трубопроводов, целые поля старых грузовиков и фургонов. Короче, месиво получалось еще то!
Однако существовало одно место, которое кардинальным образом отличалось от всего остального поселка. Располагалось оно в северном углу треугольного периметра и именовалось когда-то «Центральным рынком города Подольска». Сейчас это походило на огромный железный холм. Все сооружения находившиеся по-соседству с рынком были объединены с ним в единую конструкцию зашитую железом, обложенную кирпичом, укрепленную бетоном. От основного тела колонии этот сухопутный броненосец отделялся широкой улицей Матросской, перегораживать которую баррикадами не стали. Так что на скалистый островок с гордым названием «Рынок» можно было попасть либо через отдельные хорошо охраняемые ворота со стороны Большой Серпуховской, либо через надземный пешеходный переход, перекинутый через всю ту же Матросскую.
Это специфическое, несколько обособленное расположение рынка сразу отразилось на контингенте его обитателей. Там стали концентрироваться разнообразные темные личности, которые старались держаться особняком и с большой неохотой принимали участие в жизни коммуны. Вскоре к ним добавились мелкие ремесленники и всякие купи-продай. Вот тогда-то на рынке и закипели «рыночные отношения».
Организовал и возглавил их некий Фома. Вообще-то звали этого человека Владимир Фомин, и был он коммерческим директором какого-то небольшого банка. Да только прозвище штука прилипчивая, вот и приклеилось так, что теперь уж и не оторвать.
Рыночная артель была далеко не единственной в Подольской колонии. Так уж повелось, что проживающие рядом люди обычно объединяются в отдельные группы, выбирают себе лидера. Тоже самое произошло и в Подольске. Здесь возникли так называемые Дома, во главе которых стояли старосты. Руководство поселка не видело в этом ничего ненормального или предосудительного. Ведь всегда были кооперативы и домовые комитеты со своими председателями. А если говорить об армии, то без младших командиров она вообще немыслима. Кто, скажите на милость, будет поднимать солдат в штыковую атаку или выявлять «вшивники» на строевом смотру? Генерал? Черта с два! Эта «вдохновляющая» работенка всегда доставалась все тому же только что ввинтившему звездочки в погоны летёхе, ну или старлею, который уже не только выработал командный голос, но и неоднократно успел его сорвать.
Конечно же Подольские старосты «вшивники» не искали и по карманам не шарили, да и вообще старались в личную жизнь своих подчиненных не соваться. Им с головой хватало вопросов благоустройства жилой зоны, поддержания там порядка и обороны выделенного Дому участка периметра.
Вот так и жили. Днем метр за метром, здание за зданием шерстили все окрестные районы в поисках продуктов, медикаментов и всего того, что могло пригодиться в хозяйстве. Ночью зорко следили за генераторами, питающими прожектора периметра, да жгли костры в тех местах, где электричества не хватало.
Все это вспомнилось, когда я подъезжал к поселку, когда продвигался вдоль длинной железной стены, которой был обнесен бывший троллейбусный парк. Сверху на меня глазели караульные. Кое-кто из них приветственно махал руками. Иногда я отвечал коротким гудком клаксона. И это был не только знак вежливости, это была просьба поскорее открыть ворота.
Ворота в Подольске были обычными, не то что у Крайчека. Они бы не выдержали и четверти того натиска, того давления, которому могли противостоять Одинцовские грузовики. Но здесь имелось и одно бесспорное преимущество. Открывались эти двери довольно быстро. Когда я подъехал к ним, стальные створки оказались уже гостеприимно распахнутыми.
Въехав внутрь, я немного попетлял в лабиринте из старых троллейбусов. Чтобы добраться до места, где обычно парковался «302-ой», потребовалось не более пяти минут. Когда впереди поднялась стена огромного сборочного цеха, я выключил мотор.
— Все, — я поглядел на сидевшего рядом Лешего. — Все! Приехали!
Этот возглас был обращен уже ко всем, кто неподвижно сидел в десантном отделении и чутко вслушивался в неправдоподобную звенящую тишину. Похоже, мои товарищи все никак не могли поверить, что она больше не таит в себе угрозы, что это просто тишина, в которой можно расслабиться, вспомнить, что в мире есть не только война и смерть, но и доброта, счастье, любовь.
Выгружаться начали не спеша. Сказывалось настроение, усталость, безотчетное желание двигаться медленно и плавно. Да еще и Пашка… Со все еще находившимся без сознания мальчишкой приходилось обращаться очень нежно и аккуратно. Именно когда мы вынесли пацана и уложили его на основательно облысевший газон, к нам и подошли. Два человека. Одного из них я хорошо знал. Дима Устинов — староста Дома «Норд-Спринт». Штабная зона, в которой мы сейчас находились, как раз и являлась доверенным ему участком ответственности и обороны.