Она указывала пальцем на маленький шарик светлого серебра, висящий на нитке на груди ребёнка.
— Это Наташа дала. — доверчиво ответила девочка. — Она велела не снимать. Ой, мама!
Приближалась Антонина. Она была встревожена. Мало сказано, она была ис-пугана. Оглядываясь вокруг на непонятно откуда взявшиеся в одно утро дома, она никак не могла понять, что происходит.
— Мама, у нас в доме все чужие! — гневно выпалила Катька, обретя при виде мамы свою нормальную напористость. — Пойди их прогони всех! Я хочу тётю Зою и дядю Сашу! Пусть Пелагея только остаётся!
— Вы не знаете, где можно взять молока? — спросила к бабки Евдокии Анто-нина.
— А как не знать. — обычным тоном отозвалась та, искоса рассматривая шарик на шее у ребёнка. — У Лукерьи есть коза, только она её в сарае прячет.
— Ну ладно, мы пойдём. — ответила Антонина, которую непрерывно дёргала за руку Катька с требованием пойти и немедленно выгнать нахальных гостей.
Евдокия пошла сопроводить их. Едва подошли все они к калитке бабылуши-ного дома, как оттуда вытащилась бледная, как смерть, Маниловна. Она отшат-нулась от гостей. Махнула рукой и поплелась обратно к себе, не обращая внима-ния ни на какие вопросы.
— По-моему ей плохо. — проговорила, провожая взглядом толстую старуху, Антонина.
— Опять-чай переелась пирогами. Вот брюхо-то и пучит. — насмешливо ответи-ла Евдокия. — Всё бегает к Лушке-то за травами.
— Мам, пошли домой. — дёрнула мать Катерина. — Давай совсем домой. Обрат-но к папе.
— Сейчас, только молока спрошу.
Обе скрылись в доме, а Евдокия с довольным видом осталась у калитки.
Маниловна дошла до дома. Остановилась у крыльца и с надеждой посмотрела в тёмный коридор. Может, «гости» испарились? Внутри послышался грохот. Кто-то сшиб ногами оцинкованное ведро.
— Мам, чего тут чугуны везде валяются?! — рявкнул молодой голос.
— Да ничего не валяются! — ответил другой голос. — Свинье сейчас запаривать баланду, печку только протоплю!
Маниловна отёрла пот с лица и села на истёртые доски крыльца. Сзади, из темноты продолжались доноситься звуки. Некто, кого не должно быть на этом свете, с давно не слышанными Маниловной интонациями бурчал по поводу того, что где-то среди натекшей с чугунов вчерашней баланды потерялись его новые ботинки.
Он вышел на крыльцо и, усевшись рядом со старухой, принялся оттирать тря-почкой испачканные и запылённые штиблеты.
— Баб Даш. — сказал он ей. — Я нынче ночью не вернусь.
— А что так? — невольно спросила Маниловна.
— С Нинкой будем гулять. — деловито пояснил тот, любуясь на штиблеты. На-пялил их на босу ногу и, подтянув штаны, направился к калитке.
— Приду — поправлю. — потрепал рукой обвисший штакетник.
Старая Маниловна сидела и ловила глазами уходящее мгновение. Её муж Евгений, давно погибший на войне, а теперь снова живой, шёл на первое своё сви-дание с давно состарившейся и умершей от беспробудной пьянки Нинкой. И он не узнавал свою жену. Он считал своей матерью ту, что в доме. Вчера она была Виолеттой Егоровной. А сегодня с утра взялась ворочать чугуны. Вот отчего Маниловна и побежала рысью к Лукерье. И та сказала ей такую весть, что теперь Маниловна даже и не знает, радоваться ей или лучше взять и грохнуться башкой о старый чугунок на столбике забора.
Евгений затворил за собой калитку и превратился в ассистента Димку.
— Мама, кончайте тут сидеть без дела. — сварливо проговорила сзади Виолетта. — Мне в колхоз идти.
— Какой колхоз? — удивилась старая.
— Вы, мама, совсем уж спятили от старости. Запарьте в чугуне баланду. Я всё там оставила в углях.
— Ладно. — покорно согласилась Маниловна и проводила глазами уходящую к калитке женщину. Та на ходу повязывала косынку.
— Да избу не спалите! — крикнула, повернувшись, самозванка. Маниловна тос-кующими глазами посмотрела на Веру Павловну Манилову — давно почившую свекровь. Та вышла за калитку и снова стала Виолеттой.
— Я сегодня не приду! — крикнула она через забор. — Кондаков всю ночь сни-мает.
— Хорошо. — ответила Маниловна и осталась сидеть на крылечке. Так она и сидела, пока запах от пригоревшей баланды не поплыл в открытое окошко. В её доме давно уже не было свиньи. И «гостья» зря перевела добро.
От калитки слегка кто-то кашлянул. Маниловна подняла тусклые глаза.
За ременную петлю держалась болотная ведьма.
— Чего ты делаешь? — горько спросила её Маниловна. — Зачем глумишься над покойными, зачем людей портишь?
— Тебе-то хуже, что ли? Вот как помрёшь, так явишься к своему Евгению буд-то бы из города. Вся молодая. Поженитесь вы, бросит он свою Нинку. Пристрою вам девчонку, как в дочки. У меня тут с одной не получилось. Плохо ли тебе, Ма-ниловна? И жить с ним будете не месяц, как тогда, перед войной. А долго-долго. И смерть не разлучит вас.
— Грех ведь это. — тоскливо проговорила та.
— А что не грех? Вся жизнь есть грех и зло. А я вам тут устрою безбедное жильё. Для всех есть место. — она засмеялась. — У Кондакова своё кино, а у меня — своё. Вы тоже не постареете у меня ни на один день. Вечно молодые. А, Манилов-на? Никакой войны, ни лагерей, ни собаки-председателя. Вам картуши свиней наволокут с Матрёшина, кур натащат. И будете вы жить богато, припеваючи, сами себе хозяева. Никакой советской власти!
— Мертвякова невеста. — с отвращением сказала старая Маниловна.
— И никаких лампадок. Зря ты так. Всё будет хорошо. А чтобы ты «гостям» не портила игру, вот тебе картуш вместо собаки.
Она приотворила калитку и во двор вошла гадкая зверинка.
— Привет, Маниловна. — сказал картуш, выставив свои глумливые зенки.
Лёнька выскочил из семёновского дома, как ошпаренный. Следом — Наташа.
— Что делать? — они огляделись.
Напротив, у калитки баушки Лукерьи, стояла Евдокия. А в дом входила Антонина с Катькой.
— Бежим скорее за Антошкой. — шепнул Наташе Лён. — Может, что узнаем!
Они торопливо пробежали мимо старухи и влетели в дом.
Первое, что им попалось на глаза, это окаменевшая от страха Катька. Завидев ребят, она немедленно пришла в движение и бросилась к ним с тонким плачем.
— Это ваша девочка? — спросила Антонина. Её лицо медленно изменялось. Также изменялась и одежда. Вместо спортивного костюма на ней появлялась юбка и вышитая рубашка. Сама она очень помолодела, прямо стала юной. На глазах у изумлённых учеников её крашеные волосы посветлели, стали светло-русыми и сами собой собрались в косу. Сама она стала тоньше и гибче.
За столом сидела та бабка, которая не так давно угощала ребят блинами с мо-локом. И это самое молоко стояло в крынке на столе.