— Никто из людей, соответствующих приметам Майи, не пользовался бонавентурским рукавом за последние две недели.
Я уставилась на него в таком шоке, что даже челюсть отпала. Конечно, Министерство транспорта требовало от операторов рукава ведения списков пассажиров с указанием дат и мест поездок, но списки были секретны и выдавались только на основании судебного предписания: полиция могла получить ордер на розыск преступников; следователи могли запросить имена путешественников, потерявшихся или попавших не туда в результате сбоя в работе рукава, но члены «Ока» не имели никаких полномочий проверять передвижения обычных граждан. Если бы я попыталась такое проделать, мировой разум заблокировал бы мой запрос, ответив сообщением: «ИНФОРМАЦИЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ ИЛИ НЕПРАВОМЕРНО ЗАТРЕБОВАНА». Он также мог оповестить моих руководителей, которые тут же поинтересовались бы — что, черт бы меня подрал, я о себе возомнила!
— Транспортные списки тщательно охраняются, — пробормотала я. — Как вы могли задать по ним поиск…
— Я не могу, — ответил он. — Но может мировой разум. А Кси — моя старая добрая подруга, которая приложит все силы, чтобы услужить, если ее попросить, как следует. Первое: мне необходимо разыскать убийцу, который по определению является опасным неразумным существом. Второе: у нас есть веские основания предполагать, что эта Майя передала информацию, осознанно или нет, нашему убийце где-то между тем вечером, что она провела с Чаппаларом, и смертью Чаппалара следующим утром. Третье: это мой долг, как гражданина Лиги Наций, предупредить других разумных о возможном смертельном риске… и это означает, что я должен известить Майю о том, что она говорила с опасным неразумным существом как минимум однажды и, вероятно, может сделать это снова. Четвертое: я даю указание мировому разуму предупредить Майю незамедлительно. Пятое: мировой разум спрашивает, как связаться с женщиной, я передаю все имеющиеся нити, включая сообщение о том, что она, возможно, недавно воспользовалась для перемещения бонавентурским рукавом. Шестое: мировой разум с беспокойством отвечает, что не может передать предупреждение, потому что женщины, отвечающей данным критериям, нет в транспортных списках. — Он пожал плечами. — Очень просто.
Это пожатие плечами выглядело прелестно — выражение лица Тика было совершенно искренним, как будто любому было по силам составить такую цепь рассуждений за полсекунды, что понадобились для связи с инфосферой.
— Ни тени мысли о том, как произвести на меня впечатление.
Произвело это на меня впечатление или нет, я могла поклясться, что не выдам себя.
— Итак, это Майя. — Я запнулась, осененная мыслью. — Предположим, что Майя — прозвище, не имеющее никакого отношения к ее настоящему имени. Это затруднит ее поиски в городской базе данных или транспортных списках.
— Да. Верно. — Лицо Тика потемнело. Буквально. Посерело на тон в сгущающихся сумерках. — Прозвища — это такой дурацкий человеческий обычай. Оскорбительный. Пошлый. Если тебе не нравится твое прежнее имя, пройди процесс перемены имени должным образом, как все порядочные люди, вместо того чтобы просто решить… — Он на миг умолк, лицо сделалось отрешенным. — Славно, — изрек он через пару секунд, — мировой разум позвонит каждой женщине старше ста лет на Великом Святом Каспии, говоря, что, если она известна как Майя, для нее есть срочное сообщение. Так же он поступит в отношении всех женщин старше обозначенного возраста, прибывших сюда недавно по рукаву. Если Майя действительно существует, мы ее обнаружим.
— Если Майя действительно существует? — повторила я. — Неужели ты думаешь, что ее может не быть вообще?
— Я мельком глянул в языковую базу данных, — ответил он. — Слово «майя» имеется в нескольких человеческих языках, но с санскрита оно может переводиться как «плотская иллюзия». Я считаю, что это наводит на размышления, а ты разве не считаешь? Особенно когда мы знаем, что наш убийца использует андроидов.
Черт.
Мы ждали, пока мировой разум не отправит все сообщения. Получение ответа не могло занять много времени — любая женщина, получившая срочный вызов на имплантат в запястье, ответит на него немедленно, если только она не под наркозом. Или не под двадцатилетним жеребцом с твердокаменным членом.
Но я отвлеклась.
Стремительно надвигалась ночь — она заморозит лужи и покроет инеем деревья. Одна из наших крохотных лун, быстрая, та, что зовется Апельсин, плыла к своему полнолунию по небу Бонавентуры. Обычно абрикосовая, сегодня она выглядела бледной, как высушенная желтая горошина.
Тремя этажами выше нас Джупкур стартовал со своего подоконника, скользя по воздуху, домой на ночь. Пар струился у него изо рта, что говорило о том, насколько на самом деле было холодно, учитывая невысокую температуру тела улумов. Я смотрела, как он исчезает в сгущающейся тьме, а его кожа принимает фиолетовый оттенок неба.
А я стояла у окна. Одна рука на не-стекле — пусть нанощенки лизнут меня снова. В тоске от избитых рифм о сумерках и луне, желая сделать что-нибудь. — Скучное это дело — ожидание.
Нелегкое это дело — терпение. Раньше мать заставляла меня произносить эту молитву: «Боже, дай мне спокойствие…», но я могла повторить ее лишь дважды и уже была готова взвыть от тоски. Потом я выскальзывала из комнаты и убегала куда-нибудь порезвиться.
Негоже было убегать от магистра-проктора, особенно когда он сидит, абсолютно безмятежный, на краю моего стола, глядя на закат. Сколько еще, в самом деле, ему придется ждать? В Бонавентуре можно найти всего пару десятков женщин нужного возраста. Еще полстолька в шахтерских городках и прибрежных поселках. Может, еще с десяток среди путешественниц, недавно пользовавшихся нашим рукавом. Сотня человек?
А если ни одна из них не была возлюбленной Чаппалара?
Теперь, когда Тик заронил мысли в мое сознание, я неизбежно стала копаться в воспоминаниях о последних днях. Майя ведь не появлялась на похоронах Чаппалара, не так ли? И она не отправила ни цветов, ни соболезнований, ни хотя бы белого камушка по традиции улумов — я проверила поминальные записки на погребальной службе, и там ничего не было.
Была ли она роботом-шпионом, посланным следить за ним? Такое возможно: роботы-стриптизеры высшего класса могли ввести в заблуждение старых одиноких безумцев, выдав искусственное за настоящее… ну, хотя бы ненадолго. А одурачить улума проще, чем хомо сапа; Чаппалар мог счесть сбои в программе андроида обычными для людей закидонами. Откуда ему знать, как ведет себя наш биологический вид, когда страсти накаляются?
Если Майя была роботом… но как же тогда быть с другими убитыми прокторами? Неужели за ними тоже следили роботы-шпионы?
Не было необходимости. Судя по репортажам в новостях, троих прокторов убили в их домах, а еще двоих — в их офисах: чтобы найти любого из них, не нужно было владеть секретной информацией. На двоих последних напали одновременно, в то время как они ожидали своего выступления перед правительственным комитетом — об их выступлении было объявлено задолго до самого события.
Итак: убийце (убийцам) не составило труда отыскать семерых из восьми погибших прокторов. Исключение составлял Чаппалар… чей план действий в то утро был известен только мне и Майе.
— Давайте проверим кабинет Чаппалара, — предложила я. — Посмотрим, не удастся ли нам отыскать что-либо об этой таинственной даме.
— Полиция тщательно его обыскала, — ответил Тик. — Я тоже.
— Но ведь ни вы, ни полиция не искали конкретно информацию о Майе?
Тик нахмурился.
— Правда.
И направился к двери.
В лифте три стены из четырех были отражательными экранами, демонстрирующими панорамный вид города вокруг нашего офиса — тот, который вы увидели бы, будь стены лифта стеклянными, а ствол дерева — прозрачным. Этот фокус улумы часто использовали в своей архитектуре, облагораживая подобными видами тесные замкнутые пространства, дабы они казались открытыми со всех сторон (не говоря уже о звуке ветра и искусственном обдуве).
Стоя у самой двери лифта, Тик молча обозревал городской ландшафт. Ему хорошо давалась неподвижность — он не сутулился, не ерзал, не вздыхал. Пребывал в настоящем.
У меня было предостаточно времени понаблюдать за ним. (Снова ожидание, дьявол его побери). Лифты улумов ползут вверх, как черепахи… не быстрее, чем можно парить в ленивом восходящем потоке воздуха. Эти же лифты идут вниз значительно быстрее, повторяя обычную скорость полета улумов при заходе на посадку.
В этом конкретном лифте не было собственного света — только сияние звезд и желтой лунной горошины. Внизу разливался приглушенный свет уличных фонарей. А еще там сияли мерцающие огоньки светлячков, проснувшихся после зимней спячки, — брачные маячки, зажженные в надежде завершить танец и отложить яйца, пока не проснулись к весне хищники… точно так же, как я надеялась, что этот неуклюжий медлительный лифт поднимет нас на нужный этаж до того, как в следующем месяце зацветут первоцветы. В мерцающей тишине Тик спросил, не нарушая своей идеальной неподвижности:
— Как ты ощущала павлиний хвост?
— Я так и не прикоснулась к этому, что бы это ни было, — ответила я. — Оно ко мне настолько не приближалось.
— Не физически… Как ты ощутила его эмоционально?
— Мои эмоции в тот момент протекали по иному руслу: я была напугана до смерти — вдруг мне сейчас выжгут лицо до черепа?
— Даже если так — это же было нечто новое, удивительное. В тот миг, когда ты его увидела, как ты отреагировала? «Боже, боже, новые проблемы…» или «Ура, я спасена?»
— А какая разница?
— Сложно сказать однозначно. Как ты ощущаешь лифт?
— Как лифт!
— Просто безмозглый механизм?
Я бросила на него угрюмый взгляд.
— Не говорите мне, что лифты так же разумны, как окна.
Тик улыбнулся.
— Впечатлило?
— Конечно.